До полудня я разделываюсь с уроками – на понедельник и, частично, на вторник и среду, а потом нещадно драю в квартире полы, выметаю из углов пыль, вытаскиваю из-под мебели Борины игрушки, и становится легче дышать. В очередной раз убеждаюсь в собственной правоте: если вовремя не побороть бардак, он проберется в тебя и пустит внутри корни.
Глеб опять куда-то запропастился. В голову сразу начинают лезть дурацкие мысли о столичных примажоренных девчонках, и настроение падает до нуля. Хоть он и клялся, что ни с кем не встречается, верится в это с трудом: вокруг него наверняка крутятся самые разные дамочки, готовые на все. Может, его недавно бросили, он зализывает душевные раны и треплется со мной, чтобы отвлечься, но, когда появляется возможность потусить с кем-то более интересным, включает форсаж и уносится навстречу приключениям.
Он сутки напролет не выходит у меня из головы, а я вообще ничего о нем не знаю.
По просьбе Алины готовлю кашу и бегу в аптеку за жаропонижающим. Вернувшись, заваливаюсь на диван: в планах жалеть и проклинать себя до скончания времен, слушать депрессивную музыку, упиваться одиночеством и страдать. Без всяких надежд достаю из кармана телефон – какой дебил будет сидеть в Сети ранним субботним вечером, – но обнаруживаю длинное сообщение и глубоко дышу, чтобы опять не разреветься.
Глеб непостижимым образом считал мое состояние и ответил на все вопросы: рассказал, как проводит субботы, о брате в рехабе и маме, которая возит старшему сыну кучу бесполезного барахла и надеется на его исправление, но тот не ценит и не собирается завязывать.
Глеб тщательно подобрал слова, потому что ему больно говорить на эту тему. Когда мне больно, я тоже стараюсь быть лаконичной, иначе расплачусь, а я не люблю плакать при свидетелях.
Теперь я знаю, что он одинок, чувствует ответственность за семью, оберегает маму и старается не создавать проблем, хотя не всегда вывозит. Совсем как я. Хочется как-нибудь его подбодрить, дать понять, что он не один, но я не представляю, что сказать или сделать, – сложно корчить из себя всезнающего гуру, когда не можешь разобраться даже в собственной жизни.
Только искренность всегда уместна и способна растопить любой лед, и я впервые рассказываю о тайном увлечении куклами, и кому: человеку, с которым познакомилась совсем недавно! Я делаю это, потому что он теплый, добрый и светлый, но сейчас нуждается в поддержке. А еще он – красивый парень, живущий в столице. В миллионный раз припомнив этот печальный факт, я паникую так, что пальцы дрожат.
Глеб пару минут молчит, а потом просит:
– Расскажи про себя что-нибудь еще, – и в его тоне слышатся нотки усталости.
Мои хобби, равно как и я сама, никогда никому не были интересны, и я теряюсь:
– Что рассказать?
– Не знаю, про сестру, например.
Написать что-то умное быстро не получится, поэтому надиктовываю голосовое:
– Ее зовут Алина. Сестра – мамина копия. Испытывает на себе все новейшие эксперименты бьюти-блогерок, умудряется выглядеть круто даже в домашнем халате. Мы погодки, но живем в параллельных вселенных. Я ее даже в школе не помню: она со всеми ладила, и никто нас не отождествлял. После девятого ушла в колледж, но не доучилась: в восемнадцать залетела и родила.
– Ого! Так ты уже тетя?
Теперь мы обмениваемся только голосовыми сообщениями.
– Да, в голове не укладывается. Какое-то страшное слово. Боря… ну, мой племянник, – вездесущий, орущий маленький монстр, который умеет ползать и крушить, но не может спокойно поспать хоть одну ночь. – Я грустно улыбаюсь. – Правда, мелкому сейчас нездоровится, и я готова простить ему все, лишь бы он перестал болеть.
– Вы живете вместе? В одной квартире? – не унимается Глеб.
– Ну да. Алина – сторонница свободных отношений, и ее последний парень растворился в воздухе, как только узнал, что она в положении.
– Урод.
– Есть такое.
Глеб задает все новые и новые вопросы, просит сфотографировать кукол, мою комнату и даже Борю – ума не приложу, на кой племяш ему сдался. Но сейчас темно – под этим благовидным предлогом я отказываюсь.
– Давай лучше так расскажу. Наша квартира – что-то среднее между детсадом и костюмерной, я живу в этом бедламе и пытаюсь не сойти с ума. Но иногда схожу – и тогда чувствую себя пришельцем, упавшим не на ту планету. Поэтому стараюсь никого не впускать в свою комнату.
– Хорошо, когда есть своя комната. Уж это-то я понимаю!
– Для меня особенно.
– Почему?
– Это место, защищенное от хаоса внешнего мира. Хотя мне все чаще кажется, что я сама являюсь причиной этого хаоса. Он во мне, внутри. В душе. Поэтому все складывается так…
– Кто в себе не носит хаоса, тот никогда не породит звезды, – Глеб вдруг изрекает фразу, которой я подбадриваю себя в минуты отчаяния, и легкое головокружение вынуждает прислониться к спинке стула.
Хаос переродился в звезды – они сияют, колются и щекочут в груди, а я задыхаюсь.
Глеб словно здесь, рядом, и мы сидим вместе и болтаем, как если бы он зашел ко мне в гости. Удивительный эффект присутствия.
– А давай созвонимся? – предлагает он, но я напрягаюсь – не уверена, что готова показать ему свой быт и ненакрашенную бледную физиономию.
Приходится маскировать панику чопорностью:
– Не сейчас. Нам нужно попрощаться. Я не могу тебя больше слушать.
Беда в том, что я могу слушать его часами, но, показав, как живу, рискую больше никогда не услышать.
– Подожди! Давай договоримся. Просто скажи, когда? – Он вклинивается с сообщением до того, как я успеваю выйти из диалога.
– Завтра днем, – наобум предлагаю я только потому, что завтра – это не сейчас. Хотя и к завтрашнему дню я вряд ли буду готова. – Я напишу, когда смогу.
– Отлично! Буду ждать!
С самого утра я нарезаю круги по квартире, робко занимаю уголок дивана, но сижу как на иголках. Тучи рассеялись, светит яркое солнце, однако погода за окном больше не похожа на лето: в листве и траве заметны желтые оттенки, а небо стало прозрачнее и выше.
Боря, позабыв о недомогании, визжит, хохочет и на бешеной скорости ползает по коридору. Мама готовит фетучини с креветками, которое мы сто лет не ели, Алина ей ассистирует, и я небезосновательно подозреваю, что кто-то из дражайших подслушал мой пятничный разговор с Глебом.
Тот донимает короткими сообщениями:
«Ну что?», «Когда?», «Завтра уже наступило!»
Смиренно ухожу в комнату, с пристрастием оглядываю обстановку и свое отражение в зеркале, выкручиваю темно-бордовую, почти черную помаду и торгуюсь с собой.
Хватит вести себя по-детски. Прятать голову в песок – не решение проблем! Я видела его, а он видел меня. Мы обменивались голосовухами. Так какого же я вздумала бояться?
«Я освободилась. Давай». Сообщение отправлено, я глупо моргаю, и до меня вдруг доходит: прямо сейчас мы поговорим нормально – без шанса задуматься над фразами, стереть их и записать заново.
Рука, сжимающая телефон, становится влажной, но мне до жути любопытно увидеть, чем Глеб живет!
Пока он мешкает, я успеваю собрать волю в кулак и, как только на экране появляется вибрирующий кружок входящего, принимаю вызов и мгновенно исчезаю из обзора.
– Вот, – навожу камеру на своих красоток, – ты просил показать кукол. Вон та блондинка – прямиком из 1985 года, в свое время она не была редкой, но теперь в хорошем состоянии таких не сыскать. А вот эта рыженькая – по-настоящему коллекционный экземпляр. На эту девочку я потратила пару недель кропотливой работы, даже волосы ей заменила, и продавать теперь попросту жалко…
Возможно, мой голос звучит слишком нервно и невнятно, а рассказ получился тупым, но Глеб одобрительно хмыкает и признается:
– А у нас с братом есть коллекция машинок. Общая.
Я поворачиваю к себе экран, но первым делом смотрю на себя в небольшом прямоугольнике в углу – ракурс более-менее удачный. Перевожу взгляд на лицо собеседника, и повисает неловкая пауза.
Все же на той злосчастной фотке он другой. Другой, но абсолютно такой же… Фотокамера выхватывает и успевает запечатлеть только одну из граней характера, а на видео видна вся их совокупность. Он тоже с любопытством пялится на меня, а я адски волнуюсь и, кажется, вот-вот отключусь. В смысле потеряю сознание. К счастью, защитная реакция срабатывает, сарказм возвращается, и я готова разговаривать с этим ярким и классным Глебом точно так же, как с прежним – ботаником и лузером.
Он быстро переключает камеру на внешнюю и, прочистив горло, продолжает:
– То есть н-начинал собирать брат, а теперь продолжаю я. Мама, правда, ругается, если замечает новую. Что, мол, деньги выбрасываю, поэтому я ставлю последние приобретения в самый дальний ряд. – На экране возникают две книжные полки, вместо книг сплошь заставленные миниатюрными моделями машин: всевозможные легковушки, грузовики, автобусы, полиция, скорая помощь и всякое другое. Огромный автопарк. – Но я дорогие и новые никогда не покупаю. Только на Авито, с рук. И не дороже трехсот рублей.
Замечаю, что в самой глубине под машинами что-то блестит, и прищуриваюсь:
– Подожди, а что это у тебя там? Медали? Твои?
– Это все старое, – Глеб достает одну медаль. – Гандболом занимался. Лет пять ходил. Маме было удобно, что я после школы на секцию шел. Домой возвращался, как раз и она приходила. А потом мне надоело. Уже года два, как бросил.
– И что, были успехи?
– Как видишь, – он машет перед камерой медалью. – На самом деле они же командные. Так что ничего такого.
– Типа, ты скромничаешь? – наседаю я.
Мне, отщепенке, медали, тем более за командные соревнования, давно уже даже не снятся, но он сливается:
– Давай я тебе лучше книжки покажу.
– Нет, стой. Покажи всю комнату.
– Да ну, не нужно. Я как-то не готовился к гостям.
– Ничего страшного. Пыль я не замечу. – Тут я лукавлю: терпеть не могу пыль, но любопытство пересиливает.