Вопреки устоявшейся традиции, Глеб не посвящает меня в свои дела и, выслушав, спрашивает:
– Почему все так носятся с этим балом?
– Видишь ли, это одновременно смотр и конкурс. Школа, занявшая первое место, получает грант, директор – какие-то плюшки, ученики – уважение и почет. Если ты претендуешь на звание короля или королевы, то обязан принять участие, закрыть бал вальсом и завладеть умами всех: учителей, ботанов, придурков, серой массы. Прикол еще и в том, что когда-то у нас был довольно сильный танцевальный кружок, и желающих попробовать себя на самом деле много.
– Ты же ходила на этот кружок?
На мгновение подвисаю: Глеб вытащил наружу еще один мой страшный секрет, но отпираться нет смысла – он все равно слишком многое про меня знает.
– Ну да. Нас с сестрой записали туда по той же причине, что и тебя на гандбол, – чтобы не болтались без присмотра. Преподавательница – Жанна Аркадьевна – была лютой женщиной: весила под двести кило, но в начале каждого урока включала музыку и выдавала перед офигевшими детьми страстный энергичный танец – аж полы трещали. Она вселяла ужас. Называла нас бесталанной никчемностью, орала, одергивала и раздавала подзатыльники. Алина, смекнув, в какой ад попала, поулыбалась маме и технично слилась после двух занятий, а я решила вгрызться в это дело зубами и всем доказать, что сумею справиться. Меня поставили в пару к Вове Боброву, Орлову – в пару к Олегу – мальчишке постарше. За три года через кружок прошло много ребят. Мы выиграли несколько конкурсов, но потом Бобров типа вырос, решил, что танцы – это не по-пацански, и перестал приходить. Вскоре Жанна ушла в декрет, и лавочку прикрыли.
– То есть ты почти что профи, но не подала заявку на участие? Надо это сделать, Неля.
– Ты совсем того?
– Просто подай заявку!
– Зачем?
– Чтобы свалить Милану. Представь: она десять лет к этому стремилась, представляла себя на месте самых крутых выпускниц, а тут появляешься ты, и лавры достаются тебе. Сомнительные, конечно, лавры. Но важны не они, а то, что звезда впервые окажется на обочине жизни.
– Как, по-твоему, я отправлю ее на обочину жизни, если не танцевала с четвертого класса! – привожу я главный аргумент, но Глеба он не впечатляет:
– Ты вспомнишь, как это делается. Я в тебя верю.
– Да меня же никто не выберет!
– Попытка не пытка. А вдруг? Твое падение произвело фурор, теперь надо закрепить успех.
– Они не проголосуют, Глеб!
– Они точно проголосуют!
Он сегодня другой – более резкий, взвинченный, настойчивый и даже слегка пугающий.
Мы прощаемся, но напоследок он присылает голосовое, в котором прибегает к запрещенному приему:
– Только не говори, что решила слиться и что тебе слабо!
Я долго сижу и гипнотизирую взглядом старенький ноутбук, обклеенный потертыми наклейками с черепами и розочками. А потом перебираюсь на крутящийся стул, вылезаю на школьный сайт и заполняю дурацкую анкету.
Глава 19. Глеб
Во вторник с самого утра льет дождь.
Я открываю глаза и лежу, уставившись в серое окно, где уныло покачиваются мокрые ветви деревьев.
На душе так же гадко, как и на улице. Так бы спал и спал дальше, но мама суетится, собирается, будит меня, чтобы я не опоздал.
Вся вчерашняя возбужденная эйфория от «приближающейся победы» сошла на нет.
Может, у меня биполярка? Может, я и правда не знаю, чего хочу? Может, я думал, что знаю, но на самом деле не знаю?
Ночью мне снилось, что я попал на ток-шоу, и ведущий, очень похожий на мужика из передачи про погоду, которую обычно смотрит мама, требует, чтобы я поделился со зрителями «своими переживаниями». Отчего-то там, во сне, этот вопрос меня ужасно пугает, я мечусь и сгораю со стыда, не в состоянии произнести ни слова. У меня в руках микрофон, и все ждут. А я молчу… Молчу и молчу – не из-за того, что нечего сказать, а потому, что чувствую: если заговорю, случится нечто ужасное.
Так и проснулся от этой внутренней паники, обрадованно осознал, что это лишь сон, и, перевернувшись на другой бок, снова заснул.
А наутро – дождь, и настроение при воспоминании о вечерней ссоре с мамой скатывается в минус.
– Ну и чего ты расселся? – Она торопливо заглядывает в комнату. – Бегом в душ, а то опять не успеешь ни помыться, ни поесть.
Размышляя о пути преодоления нежеланий, я плетусь в ванную и просто сижу на бортике под звук льющейся воды. Наконец входная дверь за мамой захлопывается, и я со спокойной душой ползу обратно в постель. Падаю, накрываюсь одеялом с головой и лежу, словно моллюск в раковине. Спрятавшись от всех и вся. Вот только от мыслей спрятаться некуда – они копошатся внутри черепной коробки, как тараканы, и мне срочно нужен от них дихлофос.
Мама делает вид, что ничего не произошло. Как будто все в порядке и никакого разговора накануне у нас не было. Она ведет себя так всегда, когда осуждает меня или считает неправым. «Давай сделаем вид, что ты этого не говорил» – ее коронная фраза. И «делать вид» у нее получается отлично. Но хуже всего мне от того, что я так и не рассказал ничего Неле.
Когда я вышел от директрисы, страшно хотелось поскорее показать Неле свою ссадину и гордо поведать, как я раскидал шоблу и дерзко отказался от участия в вечере памяти. Я прокручивал в голове различные фразы от «Спасибо. Ты мне дала отличный совет. Делать то, что чувствуешь, действительно приятнее, чем поступать правильно» до «Можешь считать меня идиотом, но, кажется, ты мне нравишься», или «Кажется, я в тебя влюбился, потому что сегодня вел себя как придурок», или даже «Я знаю, что я не классный, но очень хочу стать для тебя таким». И прочее в том же духе от наивного и искреннего до хвастливого и самонадеянного. Я шел домой и чувствовал непривычный прилив смелости и энтузиазма.
Куртка была расстегнута, холодный ветер задувал под нее, пробегая по ребрам и щекоча шею, но это было здорово. Словно в меня входила некая невидимая сила и наполняла легкие, распрямляла плечи, поднимала мне голову и заставляла сердце биться в нарастающем набатном ритме.
Однако стоило открыть дверь квартиры, как всколыхнувшееся воодушевление тут же свалилось под ноги в прихожей. Мама была дома и с глубочайшим укором в глазах вышла меня встречать. Оказалось, директриса уже успела ей позвонить и все рассказать. Не знаю, упомянула ли она про драку, скорей всего да, просто такие темы мама предпочитает обходить стороной, но мой «непозволительный тон» по отношению к Елене Львовне и отказ принять «помощь школы» задели ее до глубины души, и до самого позднего вечера она читала мне проповеди о смирении и послушании, попутно настаивая на том, чтобы я извинился и согласился на предложение директрисы.
Обижать маму я не хотел, но и пойти на попятную в этом вопросе тоже, поэтому на все ее увещевания отвечал «нет». В конце концов она не выдержала и закричала: «Я надеялась, что хоть из тебя выйдет толк, но ошиблась!» «Если ты продолжишь эти разговоры, то я сделаю себе харакири», – ответил я и вышел на балкон. Так просто совпало – я всего лишь хотел записать голосовое Неле в тишине, но мама, перепугавшись, что я собрался прыгать, бросилась за мной, затащила в дом, обняла, и мы как будто помирились, но на самом деле я прекрасно понимал, что это просто временное затишье.
В первый раз после данного ей обещания я решаю прогулять школу. Мне нужно время собраться с мыслями. Я никогда еще не поступал так опрометчиво, как вчера. Но это не означает, что я сожалею. Будь у меня возможность снова прожить этот день, я бы поступил так же, но ситуация все равно требует осмысления.
Если я пойду в школу, придется ради мира в доме предстать перед директрисой и, покаявшись, принять ее условия. Однако тогда я сразу же растеряю в глазах шоблы все заработанные баллы, и шансов на то, чтобы выполнить данное Неле обещание, у меня уже не будет.
Да, я ни в чем ей не клялся, и вся наша переписка носила в большей степени шутливый характер. Но я не хочу из-за собственного малодушия выглядеть болтуном и настоящим лузером, а не человеком, которого просто обзывают этим словом. И дело не только в том, что мне хочется понравиться Неле, – тут немного другое. Если я им всем проиграю, то у нее совсем опустятся руки.
Помнится, она сказала, что бороться с тупостью и лицемерием невозможно, а я заставил ее считать, что надежда есть. Не знаю почему, но за нее мне обиднее, чем за самого себя. Про себя я знаю, что умею гнуться, а вот в том, что она не сломается, не уверен. В сетевом разговоре идея занять «звездные пьедесталы» казалась веселой и более чем соблазнительной. Я не ждал, что будет легко. И к тому, что происходило сейчас, должен был быть готов. Но не был. Как оказалось, преодолеть то, с чем привык бороться изо дня в день, намного проще, чем разобраться с так называемой зоной комфорта. Грубо говоря, бросить вызов шобле и объяснить маме, что я не могу всегда быть хорошим, – совершенно разные вещи.
Просто только в кино зрителю показывают картинки событий: «до» и «после». А в жизни самым важным и решающим становится то, что в кино осталось за кадром.
Дождь размеренно стучит по металлическому откосу, за окном все та же унылая серость, но о сне уже речи не идет. Я встаю, распахиваю дверцы шкафа и, потягиваясь, оглядываю его содержимое. В зеркале отражается моя взлохмаченная фигура в трусах.
Нужно что-то решать с гардеробом. Вся моя одежда слишком скучная и обыденная, по-маминому – «классика», а для людей моего возраста – ботанский шмот. В таком звездами не становятся, хоть с какими данными.
Вот у Нелли с внешним видом полный порядок. И даже здорово, что она выглядит не как все. Пусть ее за это и кошмарят, зато стильно. Нет. Мой шкаф не подходит. Но зато я знаю, что точно подойдет.
В соседней комнате, которая раньше была гостиной, но куда потом перебрался Мишка, стоит другой шкаф. Мишкин. И вот там, если покопаться, можно отыскать кучу всего неформатного. Балахоны, джинсы с дырками, огромные клетчатые рубашки и футболки с неприличными картинками. Я вытаскиваю все его барахло с полок и кучей переношу к себе. Сваливаю на кровать и принимаюсь мерить перед зеркалом. Толстовки, майки, тельняшки, кожаные штаны в обтяжку и джинсовые жилетки без рукавов.