– Типа если человек надевает очки, то он уже по определению умный?
– Что-то вроде того.
– Если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты из тех динозавров, что относят себя к субкультурам.
– По-твоему, я должна слушать готику или блэк-металл, жить на кладбище и откусывать головы летучим мышам? – Я ржу. – Не-а. Мама с детства прививала нам с Алиной хороший вкус: включала мировые хиты разных эпох и жанров, я до сих пор люблю их всей душой, но сейчас саундтреком к моей реальности частенько служит и современный андеграунд.
– Кинь что-нибудь из любимого, – просит Глеб.
Подумав, кидаю ему песни Джима Моррисона, Йена Кертиса и небольшую подборку из наших: то, что перед сном слушаю в наушниках.
– Тебе повезло. Потому что у меня по части музыки все гораздо веселее. Я тебе не рассказывал, что у меня мама музыкальный работник в детском саду? А это знаешь что значит? Что саундтрек к моей реальности – нескончаемые «Пусть бегут неуклюже» и «От улыбки станет всем светлей».
– А я думала, вы псалмы слушаете или что там еще у вас… Григорианцев?
Он смеется:
– Лично я предпочитаю злой рэп, где куча чернухи и мата. Потому что только так можно избавиться от ощущения, что восемнадцатый год сидишь в детском саду.
– О да! Уж это-то я понимаю. Потому что у меня дома переизбыток милоты. Скоро начну блевать радугой. В семье нет мужчин, но кто-то же должен защищать дражайших родственниц, раскрывать им глаза на суровую правду жизни и спускать с небес на землю.
– И как? Помогает?
– Не то чтобы очень. Алина, например, слушает то, что сейчас в тренде, но я каждый раз выхожу из себя: чего, блин?..
– Если хочешь ее шокировать, включи Тони Раута. Я с его помощью с дачными соседями воевал. Они болгарку заводят в восемь утра, а я им весь оставшийся день – «Танцы на костях».
– Присылай. Я заценю.
– Сомневаюсь, что тебе понравится.
– Почему это?
Он тянет с ответом:
– Там довольно грубо и не для девчонок.
– Брось, меня можно напугать только Бузовой или «Солнцем Монако».
– Да ты, я смотрю, разбираешься…
– Разбираюсь, но это одно из бесполезных знаний вроде тригонометрических функций или второго закона термодинамики. Никакого практического применения в повседневности, даже не с кем обсудить. С мамой только, но и она застряла в своем времени. Говорит: рок-н-ролл мертв.
– Классная у тебя мама.
– Мама… идеальная. Она настолько хороша, что я не могу посвящать ее в свои беды. Не имею права жаловаться и гордо несу свою боль в себе. Пусть лучше списывает все на мой хреновый характер и переходный возраст. И, кстати, я не сопротивляюсь Орловой в полную силу, потому что визиты к директору подкашивают маму.
– Да ты прям мою историю рассказываешь!
Я всхлипываю от удивительного ощущения, что мы качаемся на одной волне, глотаю чай и улыбаюсь:
– Когда у тебя день рождения?
– Четырнадцатого марта. А у тебя?
– Тоже в марте. Только восьмого, прикинь.
– Круто, на тебе можно экономить.
– А ты, значит, расчетливый?
– Нет, но это первое, что приходит в голову.
– Мне нужно быть с тобой осторожнее. Говорят, что у Рыб есть опасность стать жертвой манипуляторов.
– Это ты про гороскоп?
– Угу.
– В гороскопы я не верю, но раз я тоже Рыбы, то интересно, кто из нас жертва, а кто манипулятор?
Мне смешно. Мы вроде и подкалываем немного друг друга, но это добрые шутки.
– Кстати, ты знаешь легенду про звездных рыб?
В дверь стучится вернувшаяся с работы мама, и я без предупреждения отключаюсь: не хочу, чтобы он наблюдал, как я выпроваживаю из комнаты семейную делегацию. А когда возвращаюсь, Глеб вдохновенно рассказывает историю любви дочери морского бога – Галатеи и простого парня Акида, которые, спасаясь от обезумевшего от любви к Галатее циклопа, бросились в море.
– Только прежде чем превратиться в рыб, они связались длинной и широкой лентой. А боги, перенесшие их на небо, как напоминание о неразрывной силе любви, так и оставили влюбленных связанными, чтобы они никогда не потерялись в огромном космосе.
Внимательно слушаю, и стены, окно, шторы и предметы мебели качаются и уплывают – с каждым его словом я окончательно и бесповоротно влюбляюсь. За пазуху прокрадывается легкая паника.
– Ха-ха, очень романтично. Да ты, похоже, и не святоша вовсе, – нервно отшучиваюсь я, с кровью отковыривая заусенец.
– Неожиданное заявление, – удивляется он. – С чего вдруг такой вывод?
– Эта твоя история… Ты нарочно ее рассказал, чтобы я растаяла.
– И в мыслях не было! – Он делает паузу. – А ты растаяла?
– Нет, потому что со мной такое не работает.
– Ладно. А что работает?
– Пустые разговоры – это ни о чем, потому что человек складывается не из слов, а из поступков.
– Возможно, ты недооцениваешь силу слов?
– Все я правильно оцениваю. В моей жизни слишком часто говорится то, что не соответствует действительности.
– Может, тебе просто так кажется?
– Не кажется. Взять хотя бы тебя. Сначала ты заявляешь, что не веришь в гороскопы, а потом ждешь, что я поверю, будто история моего созвездия – это история любви.
– Но я ведь сказал только, что не верю в гороскопы.
– Типа в любовь ты веришь?
– В любовь верю, – отвечает он запросто, не задумываясь. – А ты?
Мне делается совсем нехорошо. Такое чувство, словно Глеб меня припер к стенке и требует сдаться.
– Извини, скоро вернусь. – Я торопливо отключаюсь и пытаюсь взять себя в руки.
Это всего лишь интернет, а в интернете все не по-настоящему. По-настоящему – это Артём, а задыхаться от волнения, глядя в экран, – глупее не придумаешь. Но мне почему-то представляются эти дурацкие рыбы, связанные лентой, и то, как они вместе плывут по океану, а потом поднимаются на небо и превращаются в звезды. Черт, терпеть не могу всю эту сказочную романтику, но все равно шмыгаю носом и, как дура, утираю слезы.
Глава 21. Глеб
На первый урок я опаздываю нарочно. Физичка снисходительно разрешает мне войти (она всегда всех пускает), и по классу проносится вздох удивления. Иду, не торопясь, в самый конец на свое обычное место. Длится это от силы секунд двадцать, но этого вполне достаточно, чтобы меня рассмотрели. Моя парта свободна.
С грохотом бросаю на нее рюкзак и шумно сажусь.
– Это что за представление, Филатов? – Физичка тоже оценила мое дефиле. – Мало того что сам опоздал, еще и других отвлекаешь! На следующем уроке контрольная, ты ее что, за всех решать будешь?
Ответа ей не требуется, и она, возвратившись к своему объяснению, продолжает строчить на доске формулы. Я же медленно расстегиваю рюкзак и с вызовом отвечаю на обращенные в мою сторону взгляды. Ну а чего они, собственно, хотели? Каждое действие рождает противодействие. Третий закон Ньютона. Надо учить!
Гальский тихо соскальзывает со своего стула и на полусогнутых перебирается ко мне. Подсаживается рядом и придирчиво меня оглядывает. Его маленькие цепкие глазки останавливаются на каждой детали моего нового прикида.
– Ты чего это так вырядился? – с подозрением шепчет он.
– Как «так»? – изображаю удивление.
– Да вот не пойму. То ли ты на рок-концерт собрался, то ли на черную мессу.
– Черная месса, к твоему сведению, сатанинский обряд, а на мне крест. Не заметил?
Гальский тянет руку к кресту, но я резко откидываю ее от себя.
– Тогда что это значит? – продолжает недоумевать он.
– Это значит второе пришествие, – говорю я негромко, но отчетливо, чтобы было слышно всем. – Знаешь о таком?
Гальский растерянно пожимает плечами.
– Ничего. Скоро узнаешь.
Как и любой шкурник, Гальский отлично оценивает расстановку сил.
– Ты только не подумай, я, разумеется, на твоей стороне, но то, что ты все это затеял после смерти Макарова, выглядит так себе.
– А мне пофиг, – небрежно бросаю я. – Главное – результат.
– А какой должен быть результат? – Лицо Гальского превращается в любопытный смайлик.
– Хочешь, контрошу за тебя напишу?
Предложение заинтересовывает его даже больше, чем мой наряд.
– А когда я отказывался?
– Тогда нужно кое-что сделать.
– А что?
Физичка резко оборачивается и шикает на нас:
– Сейчас оба пойдете к доске!
Мы замолкаем, и я, подмигнув Гальскому, достаю телефон, давая понять, что ответ напишу. Он возвращается на свое место, а я обдумываю, как лучше все обставить.
На четвертом уроке Жанна Ильинична объявляет о вечере памяти. Мол, каждый, кто хочет, в особенности если дружил и общался с Макаровым, обязан подготовить короткую речь. Сказать пару слов о Макарове, о том, каким он был хорошим другом и как нам всем теперь его не хватает. Она все это говорит, а мне смешно. Забавляет формулировка «кто хочет – обязан». Такой типичный школьный подход. Вроде и интересуются твоими желаниями, но тут же дают понять, что никому они не нужны. Организатором этого потрясающего мероприятия назначают Соболеву. Она должна будет составить список участников и контролировать их подготовку к выступлению. Однако список составляет сама Жанна Ильинична. Соболева только конспектирует. Классная проходит по рядам и тычет пальцем в тех, на ком останавливается ее взгляд. В основном это члены шоблы: Титов, Румянцева, Юсупов, Журкин, Ляпин, Моргунова. Им поручается за два дня написать «памятную речь» и принести на проверку классной. Естественно, они возмущаются. Среди них нет никого, кто мог бы нормально связать хоть пару слов. А четверка по русскому, кажется, только у Моргуновой. Но Жанна Ильинична строга и непреклонна. Говорит, что тот, кто этого не сделает, будет сдавать по десять отрывков из «Войны и мира». Угроза страшная даже для меня, потому шобла, все еще недовольно ворча, принимает условия.
В первый момент, когда Жанна Ильинична доходит до моей парты и, развернувшись, возвращается к учительскому столу, я ликую. Радуюсь, что от меня отвязались. Но после того, как она начинает наставлять Соболеву «спрашивать с них жестко», а та вяло кивает и с опаской косится на Румянцеву, до меня вдруг доходит, что я чуть было не прошляпил свой шанс.