Анастасия Вадимовна встает, подходит к низенькому комоду с длинными узкими ящиками и, выдвинув верхний, достает из него толстый конверт. Затем возвращается ко мне и протягивает его:
– Прими это, пожалуйста, в качестве компенсации за моральный, а возможно и физический ущерб.
Не дыша, я беру конверт и только бросаю в него взгляд, как меня тут же прошибает холодный пот. В конверте лежит огромная стопка денег пятитысячными купюрами, страшно даже представить, сколько их там может быть.
– Хорошо. Я передам это Елене Львовне.
– Нет, ты не понял, – наклонившись, она заглядывает мне в глаза. – Это тебе лично. Не Елене Львовне, не школе, не твоей маме, а тебе одному. Можешь распоряжаться ими, как пожелаешь: накупить себе дорогих вещей, оставить на обучение или потратить на девочек. Я просто хочу, чтобы имя Саши было связано у тебя не только с плохими воспоминаниями. Чтобы ты не держал на нас зла и когда-нибудь, оказавшись вдруг в церкви, замолвил за него словечко перед Богом.
– Простите, но я не могу это взять. – Я, резко встав, охаю и заваливаюсь обратно в кресло.
– Я так и знала, что поначалу ты откажешься. Но я их уберу, и, если вдруг передумаешь, просто позвони мне. Договорились?
– Ладно, – на этот раз я поднимаюсь не спеша, придерживаясь за подлокотник, и тороплюсь поскорее свалить.
– Подожди, флешку-то ты забыл, – Анастасия Вадимовна нагоняет меня в коридоре и кидает ее в карман моей куртки. – Очень тебя прошу, не держи на Сашу зла.
Глава 24. Нелли
Будильник надрывается пронзительными трелями, солнце, пробившееся через неплотно задвинутые шторы, припекает щеку и лезет в глаза. Идея выключить телефон, отвернуться и досмотреть сон, где я в платье Миланы дефилирую по школе, как никогда соблазнительна, но мама осторожно приоткрывает дверь и громко шепчет:
– Нель, ты почему не реагируешь? Борю разбудишь! Поднимайся, быстро!
Мама знает, что я поздно легла, а она не одобряет ночных посиделок – от них якобы портится кожа и изнашивается организм. Но что поделать, если Глеб вышел на связь только ближе к вечеру. Я так и не определилась с фильмом, и мы решили посмотреть старую добрую классику: «Бойцовский клуб», а потом – «Вечное сияние чистого разума». Глеб сказал, что не ожидал от меня такого выбора, но потом улыбнулся и признался, что как раз ожидал и был бы разочарован, если бы я предложила ванильную мелодраму. Мы смеялись как ненормальные, ругали или оправдывали героев, ставили фильм на паузу, обсуждали спорные моменты и ели попкорн. Я прикончила все ведро и теперь минимум месяц не смогу выносить запах жженной карамели.
Было весело, легко и спокойно – наваждение, что мы рядом, подменило собой реальность, и я вдруг осознала кое-что ценное и очень важное: я не хочу быть на месте Миланы. Мне гораздо комфортнее на своем месте – спешить после школы домой, с замиранием сердца проверять диалог, говорить с Глебом про фильмы, музыку, звезды и обыденные вещи, становящиеся с его ракурса необычными и прекрасными, видеть его светлую улыбку и темный взгляд, чувствовать поддержку. Хаос отступил, на несколько часов воцарилась гармония, но после пожелания спокойной ночи и милого смайлика я с горечью припомнила, что диван возле меня по-прежнему пуст. На пледе лежал только белый плюшевый котенок с трогательной мордочкой и умоляющими глазами.
Мне давно не пять лет, и я ненавижу розовые сопли, но этот зверь всю ночь спал на моей подушке.
Пока я завтракаю, мама вдруг вспоминает о родительском долге – случается с ней и такое. Она садится напротив и, прищурившись, приступает к пыткам:
– Как дела в школе? С Людой больше не было стычек?
Я снова пожимаю плечами и отправляю в рот большущий кусок бисквита – чтобы не врать или не скатиться к упрекам. Лично я бы напряглась, если бы моя дочь резко стала нелюдимой и полюбила черный цвет, но мама легко списала метаморфозы на переходный возраст. Ей было удобно оправдывать мои очевидные странности проблемами роста.
– Я до сих пор в ужасе от той вашей драки. И ведь ничто не предвещало, верно? – полуспрашивает-полуутверждает она. – Люда ведь неплохая девочка.
– Угу. – На сей раз говорить мешает огромный глоток какао. Я горжусь своей силой воли, выдержкой и актерскими способностями. Благодаря им мама не знает и половины того, что все эти годы происходило со мной в школе.
Сонная растрепанная Алина выползает из комнаты, хрипло желает нам доброго утра и шаркает к холодильнику: самое время готовить кашу Борису, а мне – собираться на занятия.
Злость и обида из-за вчерашней выходки Орловой и ее прихвостней все еще сидят в глубине души, но уже не задевают так остро, как могли бы. Я сожалею о тупости Миланы – раз она опустилась до уровня детского сада, значит, иных аргументов не осталось.
Форму, накануне развешенную на стульях у обогревателя, приводить в порядок некогда – вчера я совсем забыла о ней, и теперь придется идти в мятой. Однако она обнаруживается на вешалке идеально выглаженной, и я благодарна маме так сильно, что наворачиваются слезы.
Все же мои близкие – лучшие люди на земле, что бы ни случилось, я буду их защищать.
Наспех побросав в рюкзак учебники и тетради, иду в прихожую, но, спохватившись, возвращаюсь и привязываю подарок Глеба – милого котенка – на металлическое колечко возле внешнего бокового кармана.
По обыкновению, после издевательств надо мной Милана пару дней настроена благодушно – словно вампир, напившийся крови невинных жертв. Она никак не комментирует мое появление в классе и вчерашний инцидент – видимо, и сама понимает, что теряет хватку и обсуждать совершенно нечего.
Зато Савкин, углядев котенка на рюкзаке, тут же подпрыгивает:
– Кузя, это кто? Твой Квами?
Паша явно не смотрел «Темные начала» и не понимает скрытый смысл, зато нечаянно выдал обществу свой маленький грязный секретик.
– Вот это познания в девчачьих мультах, ты меня поражаешь, Паш! – Я искренне смеюсь, а он краснеет как рак и бубнит:
– У меня младшая сестра по Суперкоту тащится…
Со всех сторон раздается хихиканье, опозорившийся Савкин окончательно сникает, а я, смакуя сладкий вкус победы, плюхаюсь на стул и расслабленно откидываюсь на жесткую спинку.
В кармане коротко вибрирует оповещение о входящем, Клименко оборачивается и кивком указывает на свой телефон. Мне неинтересно, что он там прислал, но Артём смотрит на меня долго и упорно, и угроза запалиться еще никогда не была настолько явной.
Прячу телефон под партой и раскрываю наш не шибко интересный диалог.
«Привет! Сегодня после первого урока откроют ящик. Елена и директор хотят обойтись без сюрпризов, поэтому заранее предупредили Орлову, а она по секрету рассказала мне. В общем, те, кто прошел во второй тур, должны будут с ходу показать, умеют ли танцевать. Но это формальности. Победит все равно Милана».
В кои-то веки я рада ее грядущей победе, поэтому спокойно пересказываю параграф по физике, решаю задачки и даже иду к доске. Но тревога, как навязчивая оса, то приближается, то отдаляется и не дает покоя. Милана бросила в короб пачку бюллетеней – якобы от людей, проголосовавших за меня. Ее замысел очевиден: если я тоже наберу достаточное количество сторонников, мне придется без подготовки станцевать вальс перед преподами и комиссией из министерства. Естественно, у меня ничего не выйдет: я ошибусь, упаду, отдавлю ноги несчастному, поставленному мне в пару, а она запишет мой позор на телефон и разошлет по чатикам.
В панике я роняю маркер, под мерзкие смешки поднимаю его и стараюсь мыслить связно. Пока что я никуда не вышла. Да и позориться мне не впервой. В отличие от Глеба, я никогда не была уверена, что вывезу в открытом противостоянии с Миланой, а анкету заполнила только для того, чтобы показать ему: он не один.
Мир играет новыми яркими красками, я не хочу никому мстить. Но признаться в этом не могу: нельзя, чтобы Глеб посчитал меня слабачкой и предательницей. Он бесстрашно борется за справедливость, и я тоже должна…
После звонка спешу в актовый зал, где происходит торжественный подсчет голосов. На сцену водрузили три парты, за ними сидят Елена, четверо незанятых уроками учителей и ботаники-активисты из классов помладше. Перед каждым располагаются небольшие стопки бумаг, листки из которых перекочевывают в стопки поменьше. Завидев меня в дверях, Елена Николаевна отвлекается от ответственного мероприятия и пристально глядит поверх очков, будто припоминая всю мою подноготную и оценивая степень общественной опасности. Я благоразумно линяю – жизнь научила меня держаться подальше от педагогов вне занятий.
Домой я возвращаюсь в отличном расположении духа: Артёма нигде не видно, и я прогуливаюсь по разбитому тротуару, полной грудью вдыхая прохладный, пахнущий кострами воздух.
Сейчас пообедаю, разделаюсь с домашкой, а вечером в Сеть выйдет Глеб. За него я волнуюсь гораздо больше, чем за себя, и осознание причастности к его миру завораживает. А еще меня завораживают паузы в разговорах – когда нахлынувшая было паника отступает, и неловкое молчание вдруг превращается в волшебную тишину, где слова не нужны…
Я влетаю на свой этаж, поворачиваю в замке ключ, разуваюсь в сумраке прихожей и в недоумении замираю: Алина сидит за кухонным столом и, уткнувшись носом в ладони, ревет навзрыд. Ужас накрывает горячей волной: если сестра плачет, значит, случилось что-то поистине катастрофическое. Подскакиваю к ней, хватаю за плечи и разворачиваю к себе:
– Алин, ты чего?
– Мы гуляли с Борей… – через судорожные всхлипы отвечает она; заслышав свое имя, Боря откладывает ослика и испуганно смотрит на маму. – И я… машину Серёги увидела.
Я сжимаю кулаки. Даже простое упоминание Серёги вызывает омерзение и желание плеваться, но для Алины этот придурок до сих пор слишком многое значит.
– И?
– И… ничего. Девочки с их двора рассказали, что он приехал месяц назад. И даже ни разу не позвонил… Знаешь что? Он пожалеет об этом, я тебе клянусь!