Город давно проснулся: четырехполосная улица забита автомобилями, пространства и дома огромны, людей чересчур много, хаос вот-вот поглотит меня, но я пытаюсь с ним справиться: читаю названия улиц и проспектов, запоминаю их и дышу по системе.
Проблемы остались в сотнях километров отсюда, но, по мере приближения к красной точке на экране навигатора, меня все сильнее захлестывает страх. Или не вмещающаяся в груди радость.
Думаю, мой язык одеревенеет, и я не смогу сказать Глебу ни слова. А если он подойдет близко и улыбнется, я… свалюсь в обморок.
Но я здесь не в качестве обманутой и брошенной девушки. Я здесь как друг, приехавший в гости к лучшему другу, чтобы растормошить того и высказать все, что накипело.
– Малая, ты скажи Алине вот что, – Серёга нарушает стройный ход моих мыслей кашлем и тяжким вздохом: – Дурак я был, и этого никто не отменит. Морозился, мялся, не решался. Если бы не любил Алинку, точно бы не было сложностей, а с ней… вел себя ну точно как баран. Настюха оказалась настойчивее, а мужики тоже конформисты и не любят трудностей…
– Хочешь сказать, что парень, когда влюблен, ведет себя как баран? И может быть с другой только из соображений комфорта?
– Так и есть, – кивает он, барабаня пальцами по рулю. – Все в точку.
Протянув руку, я прибавляю звук на годном треке: даже странно, что бывший сестры – придурок и подонок – слушает такую качественную музыку. Телефон вываливается из кармана, я забрасываю его в бардачок, чтобы не разбить, и накрепко задумываюсь над словами Серёги.
А есть ли хоть маленький шанс, что Глеб тоже любит меня? Но я далеко, а Оля всегда рядом, и за нее не надо бороться даже с обстоятельствами…
– Мы на месте. Как просила. Подъеду сюда же к шести! – объявляет несостоявшийся зять, блеснув жемчужно-белой улыбкой, а я ловлю легкое головокружение.
Ужас в том, что я вдруг понимаю, чем он так зацепил Алину и что Боря как две капли воды на него похож. Поэтому я искренне собираюсь помочь придурку загладить свою вину перед ними.
– Серёг, извини за тачку! – еле слышно пищу я, и он подмигивает:
– Пустяки. Дело житейское, малая.
Бледно-голубое небо нависает над крышами многоэтажных человейников, по шоссе с грохотом и ревом проносятся машины, но, как только я выныриваю из арки, меня обступают привычные десятиэтажки, кривые деревья и песочницы во дворах. Тишина, заглушившая звуки шумной улицы, через миг распадается на приглушенные голоса, плеск воды и музыку, долетающую из открытых форточек.
Столица – огромный сияющий монстр, – прикинулась тут тихой провинцией, и ко мне возвращается полузабытое чувство уюта.
К тому же я действительно здесь уже была: гуляла таким же солнечным днем в компании Глеба – тогда еще самого загадочного, милого и доброго парня на свете.
Вот она – «Пятерочка», а чуть поодаль – школьный стадион и ЕГО дом.
Ноги подкашиваются. Я забегаю в магазин и хватаю на кассе шоколадку: не заявляться же в гости с пустыми руками…
Позвонить в домофон я уже не способна: паника вызывает ступор. В растерянности топчусь на пятачке возле скамеек, но, по счастливому совпадению, в подъезд входит бабушка с собачкой, и я просачиваюсь следом. Чтобы не вызвать подозрений, на лифте не еду – задерживаюсь у открытого окна второго этажа, смотрю вниз и собираюсь с мыслями. Итак, что я ему скажу?
Признаюсь, что люблю и мне больно? Что мой мир погрузился в хаос и никто, кроме Глеба, не может помочь? Напомню про прочную ленту и звезды, про несбывшиеся мечты и разговоры по душам?
В крайнем случае прикинусь восторженной провинциалкой, увяжусь с ним на дачу и испорчу отдых всей честной компании, раз уж мое призвание – везде и всюду лажать.
Я взбираюсь на пятый этаж, торможу у знакомой двери и, напустив на себя самый развязный вид, нажимаю на пуговицу звонка.
Дверь мгновенно распахивается, в проеме возникает женщина в длинной юбке, старомодном пиджаке и светлом платке, и до меня запоздало доходит, что с Глебом, вообще-то, проживает его верующая мать…
– Здравствуйте! А Глеб дома? – хрипло каркаю я, осознавая, как хреново, должно быть, выгляжу. Интересно, каким исчадием ада я ей представляюсь?
В ее глазах вспыхивает граничащий с безумием ужас.
– Его нет…
Ну конечно же. Поехал раньше – развести костер, нажечь углей и обустроить все удобства для своей Олечки. В груди вскипает досада и привычная, до одури надоевшая боль. Я собираюсь развернуться и уйти, но мама Глеба хватает меня за рукав косухи и, проявив недюжинную силу, втаскивает внутрь:
– А вы?..
– Нелли.
– Проходите! Не из-за вас ли он в последнее время сам не свой?
Глава 38. Глеб
Я взял верхнюю полку плацкарта. Вспомнил, как когда-то мы ездили с мамой и Мишкой в Крым. Но с тех пор длина полок и высота потолков существенно уменьшились, и, чтобы мои торчащие ноги не лезли проходящим мимо людям в лицо, я вынужден все время держать колени согнутыми. Да и повернуться с боку на бок не так-то просто. Ворочаюсь, как старый дед, пытаясь найти удобное положение. Мои попутчики – два тридцатилетних мужика с обветренными лицами в свитерах под горло и рваных носках. А на полке подо мной грузная женщина лет пятидесяти.
Сразу после проверки билетов мужики стелют себе постели и заваливаются спать, женщина достает еду и заставляет ею весь столик. Поезд движется медленно, за окошком проплывают железнодорожные постройки, жилые дома в отдалении, туманный утренний город. Пейзажи с пожелтевшими, облетающими деревьями выглядят депрессивно и тревожно. Однако настроение у меня по-прежнему боевое. От опрометчивости и вместе с тем смелости собственного поступка все еще немного захватывает дух. Я доволен собой и предвкушаю волнительную встречу с Нелей. И хотя я сразу запретил себе надеяться на нечто большее, чем доброжелательный прием, при мысли о том, что я скоро окажусь с ней рядом, замирает сердце. Эта давно позабытая детская радость невольно вытесняет и злость на Артёма, и стыд перед мамой, и тревогу путешествия в неизвестность.
Звонить маме я пока опасаюсь, поэтому, дождавшись восьми часов, пишу короткую эсэмэску: «Пожалуйста, не обижайся, но я уехал. Вернусь завтра. Не волнуйся, все в порядке, объясню, когда вернусь, но это было очень срочно и важно. Мишке я позвоню, поздравлю. Тебя тоже поздравляю и люблю».
Я не стал писать, куда еду: мама с ума сойдет, узнав, в какую даль меня понесло, а обманывать не в моем стиле. Она все поймет и обязательно одобрит, потому что сама терпеть не может несправедливость, защищает слабых и буквально вчера объясняла мне, что мужчина должен поступать решительно. Но это потом, когда я уже благополучно вернусь и, сидя на кухне, буду докладывать о том, как меня угораздило укатить за тридевять земель.
Отправляю эсэмэску и заглядываю в профиль Нелли. Со вчерашнего дня в Сети она не появлялась. Ничего удивительного. После такого-то. Хорошо еще, что страницу не удалила.
Мысль об удаленной странице заставляет меня по-настоящему испугаться. Ведь, если Неля исчезнет из Сети, связаться с ней больше не удастся. Я гоню эти страхи прочь. В любом случае, у меня есть ее адрес, а адрес не страница – его не удалишь. Снова вспоминаю, что нужно купить цветы. И тут телефон оживает. На экране высвечивается «Мама». Я тороплюсь отключить звук, чтобы звонок не успел разбудить мужиков. Сую телефон под подушку и поворачиваюсь к окну. Мы уже выехали из города и скупые урбанистические декорации сменились желто-коричневыми пейзажными красотами осеннего Подмосковья. Колеса мерно постукивают, женщина подо мной шуршит пакетами, мужики похрапывают, из соседнего купе доносятся детские голоса, я жалею, что не достал из кармана куртки наушники, но куртка висит в ногах, на крючке, и лезть за ней очень неудобно.
Заснул я раньше, чем успел почувствовать, что проваливаюсь в сон, да и спал без сновидений и ощущений, словно меня выключили. А потом вдруг включили обратно. По проходу шли люди с чемоданами: кто-то сел в поезд на маленькой станции. Мужики тоже проснулись и устроились на нижней полке, залипнув в телефонах. Я достаю из-под подушки свой. Половина третьего и десять неотвеченных звонков. Просмотреть их я не решаюсь, но подозреваю, что звонила мама. Я проспал больше шести часов – сказались бессонные ночи.
Женщина по-прежнему что-то ест. До меня доносятся запахи свежих огурцов, копченой колбасы и картошки.
Вот уж о чем я совершенно не позаботился, так это о еде. Ночью есть не хотелось, а потом я был слишком взволнован и мысли занимали настоящие проблемы, а не какие-то там бутерброды или котлеты, которые я вполне мог бы прихватить с собой.
Так что приходится все же выбраться из неудобного убежища верхней полки и отправиться на поиски проводницы, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Но, кроме чая и маленькой шоколадки РЖД, у нее ничего нет.
Ресторан в девятом вагоне и забит до отказа, поэтому я просто покупаю пять завернутых в пленку бутербродов – три с сыром и два с рыбой – и иду обратно. Беру у проводницы чай в металлическом подстаканнике и возвращаюсь к себе. Поезд тормозит, мужики-попутчики торопятся выскочить покурить, а женщина с нижней полки неожиданно любезно двигается и предлагает мне поесть «нормально» за столиком. Чай – крутой кипяток. И пока он остывает, я успеваю один за другим проглотить два бутерброда. На улице снова дождь. Мужики, ссутулившись и запрятав сигареты в кулаки, суетливо дымят почти напротив нашего окна. Внезапно из туманной серости к ним подваливает какой-то тип в тонкой черной ветровке и высоких, облепленных грязью ботинках, с виду вроде молодой парень вроде меня, хотя толком разглядеть невозможно. Просит у них сигарету, но не закуривает, а прячет в карман и что-то говорит, широко жестикулируя. Но мужики только трясут головой и торопятся от него отойти.
Возвращаются мокрые, дрожащие, противно воняющие табаком.
– Да хоть и сдохнет, – ворчливо бросает один другому, убирая пачку сигарет в карман куртки. – Туда им и дорога. Воздух чище будет. Нарики как тараканы: грязь и мерзость.