– Может, он не нарик? – пожимает плечами второй. – Может, его правда кинули?
– Ага. Сто тысяч раз. Ты че? Только родился? Они же как цыгане, с три короба тебе наплетут, лишь бы денег дал.
– Да я и не собирался ничего ему давать, даже если он и не нарик. Мне самому жить не на что. – Мужик, глухо хмыкнув, подмигивает мне, и они снова, достав телефоны, усаживаются рядом.
Я с тревогой смотрю в окно. Парень в ветровке стоит на том же месте, засунув руки в карманы, голова опущена, волосы насквозь промокли, грязь с ботинок течет желтыми струями в лужу под ногами.
– А что с ним? – осторожно спрашиваю у мужиков.
Те дружно поднимают головы.
– Говорит, грабанули. Деньги отняли, и теперь не может вернуться домой. Но это точно гон. Нашел дебилов.
Вглядываюсь в темную жалкую фигуру, и не могу глазам поверить. Это же Мишка! Его острый подбородок, челка, нахохленная поза… Повинуясь внезапному необъяснимому порыву, вскакиваю и мчусь к выходу из вагона. Возле раскрытой двери стоит проводница:
– Куда намылился? Отходим уже.
– Мне на минуту.
– У нас нет минуты.
Но я все равно проскакиваю мимо нее и вылетаю на перрон.
– Немедленно вернись! – кричит проводница истерично.
Парень поворачивается в мою сторону, вытаскивает руки из карманов, и я вижу, что это, конечно же, не Мишка. Но кто-то очень похожий на него. Кто-то, кого, быть может так же умирая от страха и волнения, ждет дома мама. Достаю на ходу из джинсов стопку денег, вытаскиваю из нее пять тысяч и сую ему. Лицо парня вытягивается, поезд издает сигнал отправления.
– Бери! – кричу я.
– За что? – недоумевает парень.
– Просто поезжай домой, и все.
Дрожащие пальцы смыкаются на уголке купюры.
– Спасибо, – шепчет он, но у меня нет времени даже рассмотреть его.
Заскочить в поезд успеваю уже на ходу. Спасибо проводнице, дождавшейся меня с открытой дверью.
– Ты ненормальный! – тут же накидываются на меня мужики. – Деньги некуда девать? Ты сколько ему дал? Пять косарей?
– У вас хорошее зрение.
Оставшиеся бутерброды дожидаются на столе. Чай уже можно пить. Но теперь все смотрят на меня, как на сумасшедшего. Это так знакомо и привычно, что я неожиданно расслабляюсь.
– Как пришло, так и ушло, – глубокомысленно говорю женщине, не проронившей ни слова, но отодвинувшейся от меня подальше.
– Лучше бы ко мне ушло, – бурчит один из мужиков.
Лица у них вроде бы и разные, но различать их почему-то сложно.
– Украл, что ль? – подозрительно щурится второй.
– Да они сейчас все такие, – отмахивается женщина. – Бестолковые и жирующие. Вот ты ему сейчас деньги дал, а он пойдет и еще себе наркотиков купит. Неужели не понимаешь, что только хуже для него сделал?
– Я сделал это не для него, а для себя.
– Типа добренький? – с неприятным ехидством хмыкает мужик.
– Просто потом я бы мучился, что мог чем-то помочь, но не помог.
Женщина протяжно вздыхает, мужик крутит пальцем у виска, а второй закатывает глаза. Но мне их понимание и не нужно. Забираю бутерброды и лезу на свою полку. До моей станции остается два часа.
Скрепя сердце, открываю телефон. Количество неотвеченных вызовов возросло до пятнадцати. Двенадцать, как я и думал, от мамы и внезапно три от Румянцевой. Этой что еще нужно?
От мамы еще висят сообщения: «Ты где?», «Немедленно перезвони», «Ко мне приходила твоя подруга. Не сомневайся, ты ей очень нравишься», «Миша передает тебе привет» и «Если не позвонишь, буду искать тебя с полицией».
Очень странно, с чего вдруг Румянцева приперлась к моей маме? Не иначе как, разобидевшись, опять затеяла какую-нибудь гадость. Отвечаю маме: «У меня все хорошо. Позвоню позже» и перехожу в ВК.
Румянцева пишет непонятное: «Передай своей спасибо за представление. Мы все поржали».
Но мне не до ее придурей. Быстро пробегаю глазами по отвратительным комментариям под видео на странице Артёма и, снова распалившись, убираю телефон подальше. Оставшееся время глазею на пробегающие мимо леса и поля и борюсь с растущим волнением.
Мужики сходят на одной станции со мной, а поезд едет дальше. Уже стемнело.
– Тебе куда? – спрашивают они. – Давай с нами.
– Спасибо, – оглядевшись, я замечаю приземистое здание вокзала. – Лучше я, наверное, на такси. Чтобы точно не заблудиться.
– Такси? – хмыкает один. – Тебе тут не Москва.
– Кинут, как нечего делать, – добавляет второй.
– С такими деньжищами точно, – подтверждает первый. – Тут у нас мафия и криминал. Просто жуть.
Перебежав по шпалам запасного пути, они выводят меня за собой, минуя вокзал. Мужики мне не нравятся, и то, что они все время вспоминают про мои деньги, тоже. Но улица, на которой мы оказываемся, довольно многолюдная, и я немного успокаиваюсь. Однако потом они объявляют, что за нами сейчас приедет какой-то их приятель Гена.
Мне, может, и мало лет, но жизнь, благодаря Макарову, научила меня всегда быть начеку.
– Пожалуй, я сам, – заявляю я, как только мы доходим до широкого перекрестка. – До свидания!
Потом поворачиваюсь и быстрым шагом чешу по улице. Конечно, просто так отпускать меня они не собираются и бросаются следом.
Их намерения предельно ясны. Им нужны деньги. Мои деньги.
Спасаться бегством в незнакомом городе – хуже некуда. Но выбирать не приходится, и я мчу со всех ног куда глаза глядят. От преследователей удается отвязаться довольно быстро, но в процессе меня заносит в какие-то мрачные дворы, где я кружу среди однотипных четырехэтажных коробок, то и дело возвращаясь к одной и той же детской площадке, и только спустя минут десять додумываюсь включить GPS-навигатор.
Глава 39. Нелли
Вопрос мамы Глеба застает врасплох и отдается звоном в ушах.
На самом деле я точно знаю, из-за кого он изменился, но человек должен сам решать, когда посвящать родителей в свою личную жизнь. Да и надо ли?..
– Это вряд ли… – Я опускаю глаза на свои пыльные убитые ботинки и, справившись со ступором, бубню чужим голосом: – Он точно говорил не про меня. Я – просто подруга.
– Да что же мы тут стоим! – Спохватившись, женщина достает из шкафа смешные тапочки и кладет их на пол передо мной. – Ума не приложу, куда он мог отправиться в такую рань. Но скоро вернется, это точно. У нас сегодня важный день. День рождения моего старшего сына. Миши!
– Поздравляю вас!
С благодарностью кивнув, мама Глеба отходит в сторону и гостеприимно указывает на дверной проем, в котором виднеются стены со знакомыми обоями.
– Будьте как дома. Подождите его в комнате. У вас что-то срочное, как я вижу. Чаю? Вы уж извините, я еще должна перепроверить, все ли с вечера положила в сумки…
– Да. Конечно. Спасибо! – Мне бы вежливо отказаться от приглашения, отказаться и уйти, но я теряюсь от ее доброжелательной улыбки, спокойного взгляда и теплого приема и послушно разуваюсь.
Сую ноги в мягкие тапочки, вешаю куртку на крючок и через небольшую узкую прихожую шаркаю к комнате Глеба. От усталости, стресса последних дней и сильнейшего волнения кружится голова. Шаг – и я оказываюсь среди его мира, где мне все отлично знакомо: светлые занавески, полки с машинками и книгами, хлам, тетради на столе.
Вещи разбросаны. Глеб явно уходил в спешке. Тянет прибраться, разложить все по местам, но тут его правила, не мне лезть и что-то менять. Я присаживаюсь на край кровати, едва дышу и не смею слишком явно рассматривать обстановку и предметы. Тут классно пахнет, а еще в моем сне именно здесь Глеб меня целовал. Я заливаюсь душным румянцем, накрываю ладонями колени, потом сцепляю пальцы в замок. И как я могла забыть, что сегодня суббота? Это значит, что Глеб и его мама должны ехать в рехаб к Мишке. А уж если у того день рождения, Глеб ни за что не оставил бы маму ради тусовки с Олечкой или пьянки любой. И я загадываю: если он не с ними, значит, я в нем не ошиблась.
Теперь, оказавшись в этой комнате в сотнях километров от дома, я могу мыслить трезво и вдруг осознаю, что нет ничего невозможного, – я все могу, и мне все по плечу. Изменить жизнь так просто! А еще я всеми обострившимися чувствами улавливаю, что Глеб, сидя за этим столом и отправляя мне сообщения, не врал о себе и своих проблемах: слишком явно ощущается тут атмосфера одиночества, смирения и тихого отчаяния. Гости здесь – явление почти невозможное, и никакая Олечка отродясь сюда не приходила.
На кухне шуршат пакеты, шумит вода, свистит чайник, и мама Глеба, светло улыбнувшись, приглашает меня к столу. Я вскакиваю, плетусь за ней в маленькую кухню и, вжав голову в плечи, протискиваюсь к стулу в углу.
В отличие от норы Глеба, тут стерильно: ни пылинки, ни крошки, и даже моему взыскательному взору не к чему прицепиться. Накрахмаленные салфетки поражают воображение. Никогда раньше не видела ничего подобного: мама и Алина всегда обходятся бумажными полотенцами. На подносе, возле пиалы с душистым чаем, горкой сложены конфеты и печенье.
– Вот. Угощайтесь. – Женщина присаживается напротив и все так же тепло и с интересом рассматривает меня. – Как, говорите, вас зовут?
– Нелли, – хриплю я, делая обжигающий глоток.
– Очень приятно! – Ей вовсе не приятно, но она круто держится и даже снова улыбается. – А меня – Анна Николаевна. Вы, значит, вместе учитесь?
Я давлюсь кипятком, кашляю и сквозь навернувшиеся слезы замечаю проступившую на ее лице настороженность. Она ожидаемо сделала обо мне неверные выводы и теперь проверяет: исподволь, неявно, чтобы не обидеть, проверяет, не я ли спаиваю Глеба и подталкиваю к бунту.
– Нет. Я учусь в другой школе! – честно признаюсь я, умалчивав, однако, что и город, где я живу, тоже другой. – Мы… редко видимся. Я тут рядом оказалась и решила заскочить. Жаль, что не вовремя. Прошу прощения!
– Так вы тоже не знаете, где он может быть? – Анна Николаевна тяжело вздыхает, хватается за салфетку и нервно перебирает накрахмаленный край. – Куда его понесло в такой день? В последнее время я его не узнаю: скрывает от меня что-то, спорит, дерзит. А был такой послушный, беспроблемный мальчик…