— Да ты, я смотрю, разбираешься...
— Разбираюсь, но это одно из тех бесполезных знаний, вроде тригонометрических функций или второго закона термодинамики. Никакого практического применения в повседневности, даже не с кем обсудить. С мамой только, но и она застряла в своём времени. Говорит: рок-н-ролл мёртв.
— Классная у тебя мама.
— Мама... идеальная. Она настолько хороша, что я не могу посвящать ее в свои беды. Не имею права жаловаться и гордо несу свою боль в себе. Пусть лучше списывает все на мой хреновый характер и переходный возраст. И, кстати, я не сопротивляюсь Орловой в полную силу, потому что визиты к директору подкашивают маму.
— Да ты прям мою историю рассказываешь!
Всхлипываю от удивительного ощущения, что мы качаемся на одной волне, глотаю чай и улыбаюсь:
— Когда у тебя день рождения?
— Четырнадцатого марта. А у тебя?
— Тоже в марте. Только восьмого, прикинь.
— Круто, на тебе можно экономить.
— А ты, значит, расчётливый?
— Нет, но это первое, что приходит в голову.
— Мне нужно быть с тобой осторожнее. Говорят, что у рыб есть опасность стать жертвой манипуляторов.
— Это ты про гороскоп?
— Угу.
— В гороскопы я не верю, но раз я тоже рыбы, то интересно, кто из нас жертва, а кто манипулятор?
Мне смешно. Мы вроде и подкалываем немного друг друга, но это добрые шутки.
— Кстати, ты знаешь легенду про звёздных рыб?
В дверь стучится вернувшаяся с работы мама, и я без предупреждения отключаюсь: не хочу, чтобы он наблюдал, как я выпроваживаю из комнаты семейную делегацию. А когда возвращаюсь, Глеб вдохновенно рассказывает историю любви дочери морского бога Галатеи и простого парня Акида, которые, спасаясь от обезумевшего от любви циклопа к Галатее, бросились в море.
— Только прежде, чем превратиться в рыб, они связались длинной и широкой лентой. А боги перенесшие их на небо, как напоминание о неразрывной силе любви, так и оставили их связанными, чтобы они никогда не потерялись в огромном космосе.
Внимательно слушаю, и стены, окно, шторы и предметы мебели качаются и уплывают — с каждым его словом я окончательно и бесповоротно влюбляюсь. За пазуху прокрадывается легкая паника.
— Ха-ха, очень романтично. Да ты, похоже, и не святоша вовсе, — нервно отшучиваюсь, с кровью отковыривая заусенец.
— Неожиданное заявление, — удивляется он. — С чего вдруг такой вывод?
— Эта твоя история... Ты нарочно её рассказал, чтобы я растаяла.
— И в мыслях не было! — он делает паузу. — А ты растаяла?
— Нет, потому что со мной такое не работает.
— Ладно. А что работает?
— Пустые разговоры — это ни о чём, потому что человек складывается не из слов, а из поступков.
— Возможно, ты недооцениваешь силу слов?
— Всё я правильно оцениваю. В моей жизни слишком часто говорится то, что не соответствует действительности.
— Может, тебе просто так кажется?
— Не кажется. Взять хотя бы тебя. Сначала ты заявляешь, что не веришь в гороскопы, а потом ждёшь, что я поверю, будто история моего созвездия — это история любви.
— Но я ведь сказал только, что не верю в гороскопы.
— Типа в любовь ты веришь?
— В любовь верю, — отвечает он запросто, не задумываясь. — А ты?
Мне окончательно нехорошо. Такое чувство, словно Глеб меня припёр к стенке и требует сдаться.
— Извини, я скоро вернусь, — торопливо отключаюсь и пытаюсь взять себя в руки.
Это всего лишь интернет, а в интернете всё не по-настоящему. По-настоящему — это Артём, а задыхаться от волнения, глядя в экран — глупее не придумаешь. Но мне почему-то представляются эти дурацкие рыбы, связанные лентой и то, как они вместе плывут по океану, а потом поднимаются на небо и превращаются в звёзды. Чёрт, терпеть не могу всю эту сказочную романтику, но всё равно шмыгаю носом и как дура утираю слёзы.
Глава 21. Глеб
На первый урок я опаздываю нарочно. Физичка снисходительно разрешает мне войти (она всегда всех пускает) и по классу проносится вздох удивления. Иду, не торопясь, в самый конец на своё обычное место. Длится это от силы секунд двадцать, но этого вполне достаточно, чтобы они меня рассмотрели. Моя парта свободна.
С грохотом бросаю на неё рюкзак и шумно сажусь.
— Это что за представление, Филатов? — физичка тоже оценила моё дефиле. — Мало того, что сам опоздал, ещё и других отвлекаешь! На следующем уроке контрольная, ты её что за всех решать будешь?
Ответа ей не требуется, и она, возвратившись к своему объяснению, продолжает строчить на доске формулы. Я же медленно расстёгиваю рюкзак и с вызовом отвечаю на обращённые в мою сторону взгляды. Ну, а чего они, собственно, хотели? Каждое действие рождает противодействие. Третий закон Ньютона. Надо учить!
Гальский тихо соскальзывает со своего стула и на полусогнутых перебирается ко мне. Подсаживается рядом и придирчиво оглядывает. Его маленькие цепкие глазки останавливаются на каждой детали моего нового прикида.
— Ты чего это так вырядился? — с подозрением шепчет он.
— Как так? — изображаю удивление.
— Да вот, не пойму. То ли ты на рок-концерт собрался, то ли на Чёрную мессу.
— Чёрная месса, к твоему сведению, сатанинский обряд, а на мне крест. Не заметил?
Гальский тянет руку к кресту, но я резко откидываю её от себя.
— Тогда что это значит? — продолжает недоумевать он.
— Это значит второе пришествие, — говорю я негромко, но отчётливо, чтобы было слышно всем. — Знаешь о таком?
Гальский растеряно пожимает плечами.
— Ничего. Скоро узнаешь.
Как и любой шкурник он отлично оценивает расстановку сил.
— Ты только не подумай, я, разумеется, на твоей стороне, но то, что ты всё это затеял после смерти Макарова, выглядит так себе.
— А мне пофиг, — небрежно бросаю я. — Главное — результат.
— А какой должен быть результат? — лицо Гальского превращается в смайлик с любопытной рожицей.
— Хочешь контрошу за тебя напишу?
Предложение заинтересовывает его даже больше, чем мой наряд.
— А когда я отказывался?
— Тогда нужно кое-что сделать.
— А что?
Физичка резко оборачивается и шикает на нас.
— Сейчас оба пойдёте к доске!
Мы замолкаем и я, подмигнув Гальскому, достаю телефон, давая понять, что ответ напишу. Он возвращается на своё место, а я обдумываю, как лучше всё обставить.
На четвёртом Жанна Ильинична объявляет о вечере памяти, что все, кто хочет, а в особенности те, кто дружил и общался с Макаровым, обязаны подготовить короткую памятную речь. Сказать пару слов о Макарове, о том каким он был хорошим другом, и как нам всем теперь его не хватает. Пока она всё это говорит, мне смешно. Забавляет формулировка «кто хочет — обязан». Такой типичный школьный подход. Вроде и интересуются твоими желаниями, но тут же дают понять, что никому они не нужны. Организатором этого потрясающего мероприятия назначают Соболеву. Она должна будет составить список участников и контролировать их подготовку к выступлению. Однако список составляет сама Жанна Ильинична. Соболева только записывает. Классная проходит по рядам и тычет пальцем в тех, на ком останавливается её взгляд. В основном, это шобла: Титов, Румянцева, Юсупов, Журкин, Ляпин, Моргунова. Остальные в «А» классе. Им поручается за два дня написать «памятную речь» и сдать на проверку классной. Естественно, они возмущаются. Среди них нет никого, кто мог бы нормально связать хоть пару слов. А четвёрка по русскому, кажется, только у Моргуновой. Но Жанна Ильинична строга и непреклонна. Говорит, что кто этого не сделает, будет сдавать по десять отрывков из «Войны и мира». Угроза страшная даже для меня, потому шобла, всё ещё недовольно ворча, принимает условия.
В первый момент, когда Жанна Ильинична доходит до моей парты и, развернувшись, возвращается к учительскому столу, я ликую. Радуюсь, что от меня отвязались. Но после того, как она начинает наставлять Соболеву «спрашивать с них жёстко», а та вяло кивает и с опаской косится на Румянцеву, до меня вдруг доходит, что я чуть было не прошляпил свой шанс.
— Жанна Ильинична, а можно мне? — торопливо вскакиваю с места.
— Чего тебе?
— Жёстко их проконтролировать.
Пока я это говорю, в голове созревает мегаплан. Ещё необдуманный, интуитивный, но я уже предвкушаю, как можно всё круто обставить.
— Елена Львовна сказала, что ты отказался.
— Так это было позавчера. А сегодня я согласен.
Классная критически осматривает меня с ног до головы.
— Что у тебя за вид, Филатов?
— А что не так?
— Он не школьный.
— Елена Львовна велела надеть траур.
— Всё понятно, — Жанна поджимает губы, но тему предпочитает не развивать. — Забери список у Соболевой и запомни: с тебя я тоже буду жёстко спрашивать.
Я решаю одним махом убить сразу нескольких зайцев. Во-первых, у меня теперь есть официальное право власти над шоблой, пускай в таком незначительном вопросе, но это лучше, чем ничего. Во-вторых, можно сделать так, чтобы Макаров получил по заслугам. Ну, а в третьих, мама решит, что я «внял её увещеваниям» и успокоится. Кроме того, мне будет чем удивить Нелю и обставить всё как торжество справедливости.
— Чего ты добиваешься, Филатов? — на перемене подваливает Румянцева, её чёрные волосы топорщатся в разные стороны, будто вороньи перья. — Объясни, пожалуйста, что происходит. Все эти годы ты сидел и помалкивал, а теперь, что ни день — какая-то выходка.
— Это я ещё рано начал. Илья Муромец тридцать три года сидел и помалкивал.
— А тебе не кажется, что один ты эту войну не потянешь?
— А я и не один, — перед глазами проносится картинка, как мы с Нелли, стоя спиной к спине, держим перед собой обнажённые мечи.
— Да? — Румянцева подозрительно прищуривается. — И кто же за тебя впряжётся?
— Лучше я скажу, чего добиваюсь, — выдерживаю многозначительную паузу и наслаждаюсь её нетерпением. — Я хочу, чтобы вы признали, что Макаров был уродом и теперь слушались только меня.