— Отчего же? Я скажу всё, что попросишь. Мы же друзья, а друзья помогают друг другу. Так что ради нашей дружбы я готова стать кем угодно, даже твоей девушкой.
— Спасибо! — я счастлив, что она не обиделась и поняла меня правильно. — Я в тебе ничуть не сомневался.
— Расскажешь подробности про эту одноклассницу?
— Да ну её. Лучше я тебе кое-что другое расскажу.
И я наговариваю ей три голосовых подряд. По десять минут каждое. Рассказываю про избиение в раздевалке, свой шантаж, просьбы о прощении Анны Вадимовны и флешку. Про Румянцеву тоже в конечном счёте рассказываю. Во мне за эти дни накопилось столько, что я всё говорю и говорю и не могу остановиться. А когда заканчиваю, чувствую невероятное облегчение. Словно камень с души свалился. И как я раньше жил без этих с ней разговоров?
— Ты правильно сделал, что передумал, — отзывается она тихим, чуть хрипловатым, но ставшим уже таким близким голосом. — Ты всё очень правильно сделал. И что деньги не взял, и что попросил нормальное видео смонтировать. На чужом несчастье счастье не построишь и эта власть, и заработанная таким образом популярность всё равно не принесли бы тебе радости. Ведь мы с тобой не для этого всё затевали.
— А для чего? Напомни, пожалуйста, а то я и впрямь начал забывать. Разве мы не собирались стать звёздами?
Я не кривлю душой и не придуриваюсь. Слишком уж много во мне сейчас смешалось всевозможных чувств и переживаний. Очень странное и непривычное состояние, когда мои хвалёные сдержанность и разумность уже больше не подчиняются мне. Я ощущаю себя как никогда сильным и решительным, я готов победить всех и вся. Я могу стать плохим, непокорным, разрушительным и злым, я голый нерв и податливый материал, мне нужен свет, свобода и свежий воздух, ещё немного и я просто могу взорваться, если…
— Звёзды указывают путь, они вдохновляют и вселяют надежду, — произносит Неля задумчиво. — Они помогают заблудившимся вернуться домой и приносят нам красивые мысли и сны. По крайней мере, я хотела быть именно такой звездой, а не бешеной кометой, которая носится в чёрном пространстве и врезается во всё подряд.
Я смеюсь.
— Ладно. Убедила. Ты наверняка в этом лучше разбираешься, потому что над Москвой почти никогда не видно звёзд.
В пятницу на перемене ко мне подходит Журкин и отдаёт пакет с Мишкиной одеждой. Той, которую они забрали из раздевалки. Вид у неё плачевный. И больше не чёрный, а серо-коричневый. Но я просто забираю пакет, не требуя объяснений.
— В общем, мы в деле, — понизив голос, заговорщицким тоном произносит Журкин. — Только Румянцева упёрлась как коза, но мы её на сцену не пустим. За «тёмную» не обижайся. Так было надо, но теперь мы в расчёте.
Дружески протянув руку, Журкин смотрит на меня. Жму протянутую ладонь.
— Румянцева разве не сказала, что саботаж отменяется?
— Саботаж? — переспрашивает он незнакомое слово.
— Ну… Считай, бунт.
— Румянцева — психичка. Она со вчера не в настроении. Так с чего вдруг отмена? Директриса запалила?
— Не. Я сам передумал.
— Что так?
— Сон вещий приснился. Что пришёл ко мне Макаров и сказал, если выставим его перед всей школой уродом, будет являться каждому из нас до конца жизни.
— Гонишь! — Журкин с подозрением щурится.
Я пожимаю плечами.
— Короче, скажи пацанам, пусть говорят то, что обещали Жанне.
— Ещё чего, — Журкин тут же набычивается. — Мы уже всё решили.
— Ну, а теперь нужно переиграть.
— Издеваешься?
— Просто сделайте и всё, — у меня нет убедительных аргументов, поэтому пытаюсь надавить, как это сделал бы Макаров. — Хочешь чтоб к тебе Макаров со страшной размазанной по асфальту рожей ночами являлся?
— Иди к чёрту. Румянцева права, ты — шибанутый.
Журкин отваливает, а я представляю, как это будет выглядеть. Они выйдут на сцену, наговорят про Макарова заслуженных гадостей, а потом появлюсь я и весь такой чинный и благородный толкну душещипательную речь о том, как нам всем его не хватает. Как месть шобле, с учётом того, что я сам всё это и замутил — прокатит, но Неля права, мы хотели не этого.
— Что делать? — пишу я ей. — Может просто заболеть и не прийти? Пускай разбираются без меня.
— Ты не сможешь заболеть. Ты же не трус.
— Но не драться же опять с ними? Этого всем уже достаточно.
— Нет, драться не нужно.
— Тогда сделаю как решил с самого начала. Хорошо-нехорошо — плевать. Не бросать же шоблу на съедение администрации. Журкина могут даже выкинуть из школы. У него там предупреждений накопилось.
— Дай подумать, — отвечает она и пропадает на полтора урока, потом приходит сообщение. — Просто предложи им заплатить. По косарю на нос. Точно согласятся.
— Может и согласятся, но где я деньги возьму?
— У мамы Макарова.
— Так я же отказался.
— А теперь согласишься. Ты ведь не для себя, а для дела и для «прощения», как она этого и хотела.
Неля подкидывает неплохую мысль, во всяком случае, хоть что-то.
За гаражами как всегда толпа курильщиков. Однако моё появление уже никого не шокирует.
— Короче, ребят, давайте договоримся, — говорю миролюбивым тоном, не переставая улыбаться. — Я против вас ничего не имею. Зла не держу и никаких подлянок кидать не собираюсь. У меня только одна очень важная просьба. Давайте все дружно напряжёмся и проведём вечер памяти Макарова и Алисы без сюрпризов. То, что я говорил Румянцевой не считается. Это был прикол.
— Что? — зло бросает Ляпин. — Зассал?
Его синяк стал больше, но немного светлее.
— Да, хоть и зассал. Думай, что хочешь. Это неважно.
— Если боишься, что мы всё свалим на тебя, то можешь не переживать, — Титов настроен более благосклонно. — Мы не стукачи. Я Макарову три года на свои деньги сигареты покупал, но кроме так «чмо» он меня никогда не называл, так что имею право высказаться.
— И я имею, — подал голос один из ашек. — Он мой айфон о стенку разбил и бычком сколько раз прижигал, типа по приколу, а Горшкова вообще заставил ботинки целовать.
— А ещё говорил, что мои родители алкота и что я имбицил, — добавил Горшков, тоже из ашек. — У меня тоже есть претензии, — пробурчал Журкин. — Так что, Филатов, всё путём. Если сделаем это вместе — получится круто.
— Я поначалу думал, как вы, но фишка в том, что Макарова всё равно больше нет и наказать мы его так не сможем, об этом раньше нужно было думать. А теперь только себе хуже сделаем и другим. Тем, кто ни в чём не виноват. Жанне, например.
— Тебе, Филатов, лишь бы поспорить и повоевать, — из-за спины Журкина появляется Румянцева и на этот раз кокетничать она явно не намерена. — Тебе просто в кайф всех троллить. Проваливай, давай. Без тебя разберёмся.
— Ну, хорошо, — самое время перейти к коммерческому предложению. — А если я заплачу?
— В смысле? — тормозит Журкин.
— Тот, кто выступит с написанной для Жанны речью, получит от меня косарь. Как вам такой вариант?
Титов замирает, не мигая.
— Косарь никогда лишним не бывает.
— Типа без геморроев да ещё и за деньги? — уточняет Равиль.
— Ну, да. И школа довольна, и вам хорошо.
— Вот, ты больной, — в голосе Журкина слышится уважение.
— Только деньги получите после того, как всё пройдёт.
— А вдруг ты нас кинешь? — сомневается Ляпин.
— Он может, — подливает масло в огонь Румянцева.
— Если кину, убьёте меня. Даже сопротивляться не буду.
— А потом опять видос снимет и станет нас шантажировать, — не унимается Румянцева.
— Согласен. Это риск, — признаю я. — Но я же не за просто так вам предлагаю заплатить.
Они мнутся и переглядываются. Нужно дать им время обсудить.
— Думайте. В понедельник скажете, что решили.
Я ухожу от них с устойчивым ощущением того, что всё получилось.
Глава 26. Нелли
Возвращаюсь в приподнятом настроении. Вываливаю на кухонный стол несколько брикетов мороженого с разными вкусами, и Алина наконец становится прежней — неунывающей и улыбчивой. Она ни о чем меня не спрашивает, а мне и не нужно — главное, что злодей получил по заслугам, а его вытянувшаяся, бледная физиономия как нельзя лучше проиллюстрировала потрясение и душевную боль. Не уверена, что в моем поступке есть хоть зерно рациональности, но мстить подлым придуркам иногда бывает очень приятно.
Разогреваю в микроволновке приготовленный мамой обед и, вооружившись вилкой, быстро ем.
Алина облизывает деревянную палочку, выбрасывает ее в мусорный мешок и окончательно включается в жизнь — трещит про какие-то модные тренды, но я не слушаю: каждую минуту проверяю диалог с Глебом. Сегодня в нем только пожелание доброго утра и котики, но у Глеба по расписанию на один урок больше — напишет, как только разгребет в реале все дела. Задумываюсь о наших совместных вечерах, тысячах присланных сообщений, его приятном голосе и немного непривычной манере произносить слова, и теряю бдительность: Алина заглядывает через плечо и обнаруживает на экране настоящую сенсацию.
— Ого. Это кто так тебя любит? Старостин? — На слове «любит» я давлюсь и мучительно закашливаюсь. Сестра заботливо похлопывает меня по спине, но отставать не собирается: — Вот это новости. А говорила, что никогда ни с кем не станешь встречаться!..
Сарказма в ее тоне нет — она реально думает, что я закрутила роман с прыщавым ботаником и воинствующим женоненавистником Старостиным. Может, у нас действительно много общего — фриковатость, нелюдимость и агрессия в ответ на любые попытки выстроить контакт, но он даже для меня слишком плох.
Я вдруг понимаю, что, оценивая людей, оперирую понятиями Миланы и тоже делю их на сорта по внешке и социальному статусу. Открывшаяся истина не радует. Может, это и есть взросление и смена приоритетов, про которые толковала мама.
— Нет. Не Старостин, — бурчу под нос, и Алина округляет глаза:
— А кто же? Артем?
— Нет.
— А что за парень? Откуда? Давно это у вас?