Чем дольше я здесь нахожусь, тем отчетливее чувствую дискомфорт: давно пора отчаливать, мама наверняка волнуется, но образ нелюдимой ведьмы остался в далеком прошлом и больше не спасет.
Хозяйка вечера, загадочно усмехнувшись, прибавляет звук на колонке, и над поляной раздается всем известный рок-н-ролльный медляк.
— Кавалеры, приглашайте дам, а то мы совсем замерзли! — Она хватает под руку Боброва и уводит из беседки.
— На бис? — предлагает Артем, крышесносно улыбаясь, и я не могу ему отказать.
Спускаемся на вымощенную брусчаткой дорожку и кружимся в танце: желтые огоньки гирлянд сливаются в золотые ленты, земля подозрительно качается и уплывает из-под ног, но Артем не дает упасть.
Незаметно он оттесняет меня к кирпичной стене коттеджа и дышит алкоголем прямо в лицо:
— Почему я впервые слышу о каком-то там мутном типе? У тебя с ним серьезно?
Может, я бы всем сердцем хотела, чтобы Глеб появился здесь, помог разобраться в себе и обнял. Но такого никогда не случится, а мне остается лишь отрицать:
— Нет. Ничего серьезного.
Артем прижимается лбом к моему лбу.
— Слава богу, Нелли! Потому что ты мне нравишься. Нравишься сильно, буквально не выходишь из головы. Давай зайдем внутрь, ладно? — его холодные руки пробираются под свитер и гладят голую поясницу. — Просто поговорим, обещаю. Мне так много нужно тебе сказать!
Просьба ставит в тупик, смесь из ужаса, слабости и азарта мешает вдохнуть. Парень напился и слишком торопит события, но я к нему несправедлива: мы через многое вместе прошли, и он еще ни разу не подвел. Этот придурок Глеб чуть было не перетянул на себя все внимание, заронил зерно сомнения и вселил какие-то дурацкие надежды. Но он решил все прекратить, и теперь его нет в моей жизни. А Артем — рядом. Таскается за мной как привязанный, ловит каждое слово и, кажется, готов свернуть любые горы.
— Хорошо. Но мы просто поговорим, Артем!..
— Понял. Ничего не будет, если ты не захочешь...
Клименко подталкивает меня к нише за выступом кирпичной кладки, нашаривает в потемках ручку задней двери, и мы оказываемся в кромешном мраке узкого коридора. Узнаю помещение по аромату смолы и сухих дров для камина: они до сих пор складируются здесь. Артем безошибочно находит выключатель, и на стене загорается тусклый светильник.
Дальше, в паре метров, расположена гостевая спальня — в детстве я частенько пряталась в ней, играя с Людой. Артем, обхватив мою талию и водрузив на плечо подбородок, ведет меня именно туда и на ходу расстегивает пуговицу на джинсах. Происходящее чертовски неправильно: я не ощущаю воодушевления или трепета — только ступор, растерянность и чувство протеста.
Он вынуждает меня опуститься на кровать, садится верхом, сбрасывает ветровку и стягивает через голову худи. В нос бьет запах надоевшего, приторного, вызывающего отторжение парфюма. В окно светит фонарь, по стенам ползут причудливые тени ветвей. По коже пробегает озноб — при деятельном участии Артема остаюсь без косухи и свитера и мгновенно мерзну. Его ладони елозят по спине, губы оставляют на шее мокрые следы, пальцы сражаются с застежкой лифчика.
Это даже близко не похоже на романтику, на первую любовь, которую я загадывала, глядя ночами в звездное небо, на острые, пронзительные, тонкие эмоции, которые будила во мне улыбка Глеба. Это чудовищно, мерзко, грязно и не зайдет дальше, даже если шанс на отношения мне больше не подвернется, и я навечно останусь одна!
Застежка поддается, но я скрещиваю на груди руки и шиплю:
— Стой!
— Ты чего?.. Ну брось... — Отказ до Клименко не доходит, он ловит и прижимает к подушке мои руки, и я пытаюсь вырваться из захвата:
— Хватит. Я же сказала: нет!
Он матерится, тяжело дышит и задумчиво разглядывает мое лицо, явно прикидывая, стоит ли для сговорчивости ударить. Губы растягиваются в поганой ухмылке:
— Ломаешься, да? Ну-ну. А вот Орлова сказала, что вы все даете...
— Кто — все? — в ушах звенит, и на глаза наворачиваются бессильные слезы.
— Ты. Мать твоя. Сестра...
— Ты больной? Совсем придурок?!
Артем резко отпускает мои затекшие запястья, и под потолком, полоснув по расслабленному полумраком зрению, вспыхивает два ряда ярких ламп.
— Ребят, что и требовалось доказать! — Вопит Милана, входя в комнату и наводя на нас глазок камеры, и я снова становлюсь свидетелем чудесной метаморфозы: Людочки больше нет, зато злобная стерва вернулась на законное место и глумится. — Как видите, она уже кувыркается тут с Клименко. Она ничем не отличается от своей мамаши!
Следом вваливается вся честная пьяная компания и с любопытством глазеет на происходящее.
Артем слезает с меня, садится на край кровати и даже не пытается сдержать смех, гогочут все вокруг, а мое нутро сводит от осознания, стыда и боли: это подстава. Это всего лишь подлая, жестокая, тупая подстава...
— Мы думали, что тебя невозможно социализировать! Но Артем сказал, что гены пересилят, и перед ним ты точно не устоишь! Забились на срок в три недели... — Милана хлопает ресницами, играя в саму невинность, и обступившие кровать ребята с интересом наблюдают, как я судорожно застегиваюсь и натягиваю свитер. Каждый из них был в курсе. Каждый из них подыгрывал. Каждый из них...
— Как видишь, Нелли, Милана проспорила! — скалится Артем — точно так же он скалился, когда изображал любовь, поддержку и участие. — Хотя, надо признать: ты тот еще хиккан. Ну что ты? Обиделась, что ли? Зря. Если хочешь, продолжим. Наверное. Когда-нибудь потом...
Случившееся никак не укладывается в закипевших мозгах и смахивает на дурной сон. Я словно провалилась в черную яму и очутилась в преисподней: присутствующие сбросили маски людей и обернулись в монстров, тело сковал паралич, а с ним — невозможность дышать.
— Ты только что умер для меня... — до хруста костяшек сжимаю косуху и отступаю к дверному проему. — Вы... уроды. Горите в аду! Думаете, я напрочь отбитая хикки и в вас нуждаюсь?
— Думаем, это так! — Милана подступает вплотную и торжествующе смотрит в глаза. Там нет и намека на дружбу. Но я продолжаю искать...
— За что? — Задаю свой главный вопрос, и ее физиономию перекашивает:
— За то, что ты неудачница, лузер и дочка шлюхи.
— Я серьезно. За что? Что я тебе сделала? — шепчу так тихо, что слышит только она, и Милана вдруг отводит взгляд:
— За то, что твоя мать крутила шашни с моим папашей и чуть не разбила нашу семью. И я ненавижу тебя!
По инерции собираюсь поставить ее на место — на оскорбления мамы я реагирую остро, но сейчас злости нет. Накатывают головная боль, одуряющая слабость и тошнота. До меня доходит: она не соврала...
Разворачиваюсь и ухожу, в два прыжка преодолеваю коридор, вырываюсь на воздух и опрометью бегу к выходу. Налегаю на створку железных ворот и натыкаюсь на Пашу — он тащит из магазина громыхающий бутылками пакет и хмурится:
— Они уже все провернули? Жесть. А ведь я не шутил, Кузнецова: ты мне правда нравишься... — От проявления поддержки я готова упасть на холодную землю и разреветься, но его сочувственная мина становится дебильной и радостной: — Да ладно, Кузя. Не нравишься. Прикалываюсь я...
— Пусть валит, Паш! Что она нам сделает? Наведет порчу или позовет своего воображаемого друга из Москвы? — визжит из глубины двора Милана. За спиной скрипят ржавые петли, щелкает замок, и на мир опускается оглушающая тишина.
Глава 36. Глеб
Ночью выхожу на балкон. Воздух сырой и холодный. Дождя нет, но всё кругом пропитано влагой. Небо тёмное, пустое и безжизненное. Глупо надеяться увидеть хоть одну звезду, но я всё равно старательно вглядываюсь в густую черноту над головой, потому что точно знаю, что они там есть. Звёзды. Они есть всегда, в любое время года, ночью, днём, не важно. Там, далеко-далеко, на расстоянии нескольких световых лет от нашей планеты, а многие и гораздо дальше, пребывают в бесстрастной невесомости космического пространства и живут своей жизнью от момента рождения в туманной звёздной колыбели до угрюмой старости чёрных дыр или ослепительного взрыва сверхновой. Каждый атом нашего тела принадлежит когда-то существовавшей звезде. И то, что «мы все сделаны из звёзд» — понятное, не вызывающее с физической точки зрения сомнений, утверждение. Однако мне всё равно не нравится думать о себе, как о какой-то там пыли, словно моя жизнь так невообразимо мала и, на фоне процессов, происходящих в вечности, до такой степени ничтожна, что всё в ней перестаёт иметь смысл.
А что, если всё совершенно наоборот? Что это не мы сделаны из звёзд, а звёзды из нас?
Быть может этот процесс ещё пока не изучен, но в один прекрасный день появится новый Хокинг и докажет, что сила мыслей, чувств, порывов души и энергии каждого человека способна сформировать и породить свою собственную звезду? Одну единственную, уникальную и не похожую ни на одну другую. У кого-то его звезда ярче, у кого-то темнее, чья-то горит красным пламенем, а у другого закована в лёд.
И когда я вот так стою на балконе, глядя в хмурое, беспросветное ночное небо, там в далёком космосе растёт и разгорается моя звезда. Ведь быть звездой намного приятнее и важнее, чем пылью.
Все эти дни я не перестаю думать о Неле ни на минуту. Даже, когда размышляю о звёздах, всё равно, будто веду диалог именно с ней. И то, что я не могу рассказать ей об этих соображениях, заставляет пережить новый приступ мучительной тоски. Я очень скучаю по ней и всё больше и больше склоняюсь к тому, что нужно всё вернуть, как было.
И я бы уже давно сдался, если бы придумал, как объяснить эту нелепую блокировку, не раскрывая её истинной причины. Но всё идёт к тому, что признания не избежать.
Интересно, что скажет Нелли, если я признаюсь ей в любви? Будет прикалываться или поймёт? Убеждаю себя, что даже если станет прикалываться, то я готов. Пусть так. Я ведь всё равно ни на что не претендую. Она там, я здесь. Что мешает мне любить её на расстоянии?