Мёртвая тишина. Баррас опустил газету. Впился глазами в Артура. И наконец сказал, повысив голос:
— Со странной меркой ты подходишь к вещам, если способен одинаковым тоном говорить о нашей неприятности в шахте — и об этом. Если ты не перестанешь вечно думать о том, что прошло и позабыто, ты превратишься в настоящего маньяка. Надо взять себя в руки. Неужели ты не сознаёшь, что на наших глазах происходит народное бедствие?
Он нахмурил брови и снова углубился в газету.
Новая пауза. Артур с трудом доел завтрак и сразу же ушёл к себе наверх. Он сел на край кровати и уныло смотрел в окно.
Что такое с ним делается? Несомненно, отец сказал правду. Он становится маньяком, настоящим маньяком, и не может с этим бороться. Сто пять человек погибло в шахтах «Нептуна». И он не может забыть о них. Эти люди жили в его сознании, были всегда с ним — во время еды, прогулки, работы. Они являлись ему во сне.
Забыть о них было невозможно. Вся эта «резня», как выражался его отец, эта страшная бойня, убийство тысяч людей бомбами, пулями, гранатами, шрапнелью, — все это, казалось, только усугубляло и заостряло его болезненное копание в себе. Война сама по себе для него не существовала. Она была лишь эхом, мощным отголоском несчастья в «Нептуне». Это был одновременно и новый ужас и повторение старого. Жертвы войны были и жертвами копей. Война была как бы катастрофой в «Нептуне», увеличенной в гигантском масштабе; то, первое, наводнение разливалось более могучим потоком, ширилась трясина, в которой тонула высокая идея о драгоценности человеческой жизни.
Артур беспокойно зашевелился. С недавнего времени его пугали собственные мысли. Его мозг представлялся ему хрупким стеклянным сосудом, в котором эти страшные мысли мешались и бурлили, подобно химическим веществам, способным соединиться и вызвать внезапный взрыв. Он чувствовал, что не может помешать этим бурным реакциям.
Больше всего пугало Артура его новое отношение к отцу. Он любил отца с детства, любил и преклонялся перед ним. А теперь он всё чаще и чаще ловил себя на том, что следит за отцом, критикует его, внимательно наблюдает и нанизывает одно наблюдение на другое, как сыщик, который шпионил бы за богом. Всей душой хотел бы он прекратить это кощунственное шпионство. Но не мог: перемена в отце делала это невозможным. Он знал, что отец переменился. Знал — и это его пугало.
Долго сидел он на кровати, размышляя. Потом лёг и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал усталость, потребность уснуть. Проснулся поздно. Припомнил все, вздохнул и, встав, начал переодеваться.
В шесть часов он сошёл вниз. Отец уже ждал его в передней. Когда Артур подошёл к нему, Баррас многозначительно посмотрел на часы: в последнее время он усвоил себе манеру часто, щёлкая крышкой, открывать часы и озабоченно хмуриться на циферблат, как человек, которому время дорого.
Да, время, видимо, приобрело теперь новое значение для Барраса; казалось, он спешит использовать каждое мгновение.
— Я боялся, что ты опоздаешь. — И, не ожидая ответа, он пошёл впереди Артура к автомобилю.
Когда они уселись в автомобиль и помчались в Тайнкасл, Артур чувствовал себя уже менее угнетённым. В конце концов, это ведь приятная поездка. Он целую вечность не видел Гетти и радовался тому, что увидит её. Да и автомобиль оказался превосходным. Артур не мог остаться равнодушным к его упругому и ровному ходу. Баррас сидел, выпрямившись, с довольным видом, с жадным выражением ребёнка, рассматривающего новую игрушку.
Приехали в Тайнкасл. Улицы кишели людьми. Чувствовалось какое-то тревожное оживление, и это, видимо, было приятно Баррасу. Когда они подъехали к Центральной гостинице, старший швейцар открыл дверцу их машины с той торжественностью, которую швейцары всегда приберегают для дорогих автомобилей. Баррас кивнул ему. Швейцар низко поклонился.
Они вошли в зал, где было уже множество народа и царило такое же беспокойное оживление, как на улицах. Было много мужчин в военной форме. Баррас одобрительно посмотрел на них.
Гетти весело делала им знаки из угла, где она заняла места, — уютного уголка у камина, а Алан, её брат, встал, когда подошли Баррас и Артур. Первым вопросом Барраса было:
— Где же ваш отец?
Алан усмехнулся. Он был очень эффектен в форме младшего лейтенанта и очень весело настроен, так как успел уже хлебнуть немного.
— У отца приступ его старой болезни — разлитие желчи. Он просит его извинить.
Баррас показался смущённым, лицо у него вытянулось.
Наступила выразительная пауза. Но Баррас быстро оправился. Он неопределённо улыбнулся Гетти. Через минуту все четверо пошли обедать. В ресторане Баррас, развёртывая салфетку, обвёл глазами комнату, полную людей и веселья. Большинство из тех, кто веселился шумнее других, были в хаки. Баррас сказал:
— Как тут весело! Я несколько переутомился за последнее время. Приятно будет развлечься в такой обстановке.
— Вы, верно, рады, что всё уладилось, — заметил Алан с многозначительным взглядом.
Баррас ответил коротко:
— Да.
— Это такие пакостники, — продолжал Алан. — Они бы и вам насолили, если бы имели возможность. Знаю я эту свинью Геддона. Ему платят за то, чтобы он поступал как свинья, но он и без того, по природе своей, настоящая свинья!
— Алан! — с недовольной гримаской запротестовала Гетти.
— Знаю, Гетти, знаю, — беспечно продолжал Алан. — Мне немало приходилось иметь дело с людьми. Не проглотишь их сам, так они тебя проглотят. Это самозащита.
Артур украдкой посмотрел на отца. Что-то похожее на прежнюю замороженность снова проступило сейчас на лице Барраса. С явным желанием переменить разговор он сказал:
— Ты уезжаешь в понедельник, Алан?
— Да.
— И доволен, конечно?
— Ещё бы! — громко подтвердил Алан. — Это здорово приятно!
Подошёл лакей с карточкой вин. Баррас взял у него карточку в красной обложке и долго раздумывал над ней. Впрочем, он занят был не столько выбором вина, сколько совещанием с самим собой. Наконец, решение созрело.
— Полагаю, нам надо это отпраздновать. Почему не воспользоваться таким случаем?
Он заказал шампанское, и лакей с поклоном отошёл. Гетти, казалось, обрадовалась. Она всегда немного побаивалась Барраса, его чопорность и холодная важность как-то отпугивали её, но сегодня он удивил её, выступив неожиданно в роли любезного хозяина. Она подарила его улыбкой, нежной и почтительной.
— Вот это мило! — шепнула она. Одной рукой она перебирала бусы на шее, а в пальцах другой сжимала ножку своего бокала с вином.
Она обратилась к Артуру:
— Не находишь ли ты, что к Алану удивительно идёт военная форма?
Артур принуждённо усмехнулся:
— Алан хорош в любом платье.
— Нет, серьёзно, Артур, тебе не кажется, что форма очень его красит?
Артур деревянным голосом ответил:
— Да.
— Но чертовски утомительно всё время отвечать на приветствия, — вставил Алан снисходительным тоном. — Вот погоди, Гетти, поступишь в Женский добровольный отряд, так сама узнаешь.
Гетти отхлебнула ещё капельку шампанского из своего бокала. Она о чём-то размышляла, склонив набок красивую головку.
— А ты, Артур, будешь просто великолепен в военной форме.
Артур весь похолодел внутренне. Он сказал:
— Я как-то не представляю себе, что на мне военная форма.
— Видишь ли, Артур, ты, во-первых, строен, у тебя самая подходящая фигура для «Сэма Брауна». И потом — твой цвет лица! Ты будешь очарователен в хаки.
Все посмотрели на Артура. Алан подтвердил:
— Это верно, Артур. Ты бы всех за пояс заткнул. Жаль, что ты не едешь вместе со мной.
Артур не мог бы объяснить, почему он в эту минуту внутренне задрожал. Нервы его были напряжены, весь нынешний вечер представлялся ему чем-то ненормальным, отвратительным. Зачем отец сидит здесь, в этом шумном ресторане, пьёт шампанское, поддерживает патриотическое бахвальство Алана Тодда, да и сам так неестественно оживлён и на себя не похож?
— Слышишь, Артур? — повторил Алан. — Нам с тобой следовало бы двинуться вместе.
Артуру пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить. Он старался говорить лёгким тоном:
— Я думаю, дело без меня обойдётся, Алан. По правде говоря, меня оно не очень привлекает.
— О Артур! — разочарованно протянула Гетти. Считая Артура уже как бы своей собственностью, она желала, чтобы он всегда был на высоте, чтобы он, как она выражалась, «блистал во всём». А последнее замечание Артура не очень-то блестяще! Подвижное личико Гетти скорчилось в милую неодобрительную гримасу.
— Странная у тебя манера выражаться, Артур. Кто тебя не знает, может подумать, что ты трусишь.
— Пустяки, Гетти, — снисходительно вмешался Баррас. — Артур просто не успел об этом подумать. В скором времени вы увидите, как он со всех ног помчится на ближайший вербовочный пункт.
— О, я в этом уверена, — горячо сказала Гетти, опуская ясные глаза и немного сожалея о своих словах.
Артур промолчал. Он не поднимал глаз от тарелки. Отказался от шампанского. Отодвинул десерт. Он предоставил остальным вести беседу, не принимая в ней никакого участия.
В дальнем конце зала, где было приготовлено место и навощён пол для танцев, заиграл оркестр. Оркестр громко играл «Боже, храни короля», и все встали, загремев стульями, и по окончании долго и громко кричали «ура». Затем оркестр, уже не так громко, стал играть танцы. По субботам в Центральной всегда танцевали.
Гетти через стол улыбнулась Артуру: оба они танцевали хорошо и любили танцевать вдвоём. Когда Гетти танцевала с Артуром, ей часто говорили, что они очаровательная пара. И она ожидала, что Артур сейчас пригласит её. Но он сидел, мрачно упёршись глазами в тарелку, и молчал.
В конце концов всем стало ясно, что он не в духе, и Алан, всегда услужливый, наклонился к сестре.
— Не хочешь ли пройтись разок со старым боевым конём, Гетти?
Гетти улыбнулась с преувеличенной живостью. Алан танцевал плохо, тяжеловесно, он не любил танцев, и танцевать с ним не доставляло Гетти никакого удовольствия. Но Гетти притворилась довольной. Она поднялась и пошла с Аланом.