— Врачам пришлось повозиться с кистью… из-за сухожилий, знаете ли. Меня направили сюда для ортопедического лечения в клинике Ленгхема. Электричеством и каким-то новым гимнастическим аппаратом. Потребуется полтора месяца лечения, раньше чем я смогу вернуться на фронт.
— Полтора месяца!
Её радостное восклицание немного ободрило Дэна. Он сказал с замешательством:
— Я подумал, что вы… то есть… что вы, может быть, не откажетесь… если у вас нет сегодня никакого более интересного занятия…
— Нет, — сказала она с некоторой стремительностью, — не откажусь. И у меня нет ничего более интересного. — Она подождала, глядя на него блестящими глазами. Волосы у неё смешно торчали из-под шапочки сестры милосердия, одна щека была заметно испачкана сажей. — Завтра у меня два часа свободных. Пойдём куда-нибудь пить чай?
Он засмеялся, все ещё не поднимая глаз:
— Об этом-то я и хотел просить вас.
— Я знаю, знаю, это безобразие, что я сама себя приглашаю, — болтала без умолку Грэйс, — но, Дэн, это так чудесно, что я слов не нахожу. За шесть недель мы можем проделать сотню вещей.
Она вдруг круто остановилась.
— Но, может быть, вы переписывались и с какой-нибудь другой девушкой и теперь захотите гулять с ней?
Дэн с таким огорчением посмотрел на неё, что пришла очередь Грэйс смеяться. И она радостно засмеялась. Как приятно снова увидеть Дэна. Дэн всегда был чудесным товарищем, ещё с тех дней, когда он катал её в фургоне по Аллее и позволял выбрать в его корзинке самую лучшую булочку с кремом. Тот же Дэн делал ей свистки из побегов ивы, и показывал гнездо королька в роще, и привозил ей венки из колосьев с фермы Эвори. И, несмотря на мундир младшего лейтенанта и руку на перевязи, Дэн ничуть не изменился, был все тем же Дэном её радостного детства. Полагалось ему вернуться с фронта «совершенно преобразившимся и внутренне и внешне», лаконичным и властным. Но Дэн, как и она, никогда не переменится. Он всё тот же застенчивый, скромный Дэн. Грэйс и в голову не приходило, что она влюблена в Дэна, но она чувствовала, что с тех пор как уехала из дому, она ещё никогда не была так счастлива, как сейчас. Она подала Дэну руку, прощаясь с ним.
— Завтра в три, Дэн. Ждите меня на улице. И не подходите слишком близко, иначе Мэри-Джен уволят из-за вас.
Она взбежала по лестнице раньше, чем Дэн успел что-нибудь сказать.
На следующий день они встретились в три часа и отправились пить чай в новую кондитерскую Гарриса на Оксфорд-стрит. Они не могли наговориться. Дэн, победив свою застенчивость, оказался интереснейшим собеседником, — так, во всяком случае, думала Грэйс. Он, со своей стороны, заставлял её рассказывать, жадно слушал всё, что она говорила, — и это было для Грэйс так непривычно и так приятно. Осмелев, она излила перед ним все своё беспокойство об Артуре и отце. Дэн выслушал её молча и сочувственно.
— Дома неблагополучно со времени той катастрофы, Дэн, — заключила она, и глаза её приняли грустное и серьёзное выражение. — Я не могу больше представить себе, что это тот самый старый наш дом. Всё как-то не верится, что я ещё вернусь туда.
Он кивнул головой.
— Понимаю, Грэйс.
Грэйс задумчиво посмотрела на него.
— Вы не вернётесь в «Нептун», — не правда ли, Дэн? О, я не вынесла бы мысли, что вы опять будете спускаться в эту ужасную шахту!
— Нет, — отвечал Дэн. — Пожалуй, хватит с меня. Понимаете, я имел время обдумать все. По правде сказать, у меня никогда душа не лежала к этой работе. Но не стоит повторяться, об этом уже много раз говорено… Виновато и несчастье в шахте и всё остальное. — Он помолчал. — Если я вернусь живым с фронта, я хочу стать фермером.
— Это хорошо, Дэн, — сказала она. Они продолжали разговаривать. Говорили так долго, что кельнерша два раза подходила к ним и надменно осведомлялась, не подать ли им ещё чего-нибудь.
Потом они погуляли в парке. И не заметили, как прошло время до пяти часов. Перед общежитием сестёр Грэйс остановилась и сказала:
— Если я вам не очень надоела, Дэн, то, может быть, мы как-нибудь снова погуляем вместе?
Они стали часто гулять вдвоём. Ходили вместе в самые неожиданные места и наслаждались, — ох, как наслаждались! Гуляли по набережной Чельси, ездили на пароходике до Путнея, омнибусом в Ричмонд; открывали забавные маленькие кофейни, заказывали макароны и minestrone в Сого, — и всё это было, может быть, и банально, но чудесно, все это переживалось людьми миллионы раз, но Дэном и Грэйс — впервые.
Однажды вечером, возвращаясь с прогулки в Кенсингтонском парке, они у общежития столкнулись лицом к лицу с Хильдой. Хильде было известно об экскурсиях Грэйс и Дэна, и Хильда, хотя и горела желанием высказаться, хранила холодное и язвительное молчание. Но сегодня Хильда остановилась. Она с ледяной усмешкой посмотрела на Дэна и сказала:
— Добрый вечер!
Это походило на удар по лицу. Дэн ответил:
— Добрый вечер, мисс Баррас.
Постояли молча. Потом Хильда сказала:
— Вы, по-видимому, извлекаете из войны всё, что можете, мистер Тисдэйль.
Грэйс воскликнула запальчиво:
— Дэн ранен, — ты не это ли имеешь в виду?
— Нет, — возразила Хильда, все тем же нестерпимо-снисходительным тоном. — Я не совсем это имела в виду.
Дэн покраснел. Он посмотрел Хильде прямо в глаза. Наступило неприятное молчание, пока Хильда не заговорила снова.
— Мы вздохнём с таким облегчением, когда эта война окончится. Тогда каждый вернётся на своё место.
В значении этих слов нельзя было ошибиться. Дэн имел очень несчастный вид. Он торопливо простился, пожал им руки, не глядя на Грэйс, и зашагал прочь.
Войдя в дом, Хильда с презрительной миной обратилась к Грэйс:
— Помнишь, Грэйс, как мы в детстве играли в «счастливое семейство»? «Мистер Пирожок, пекаря сынок»?
И с застывшей на губах холодной и злой усмешкой она не спеша стала подниматься по лестнице.
Но Грэйс догнала её и яростно схватила за плечо:
— Если ты когда-нибудь ещё раз посмеешь говорить так со мной или с Дэном, — сказала она, задыхаясь, — я ничего общего с тобой больше иметь не буду, пока я жива!
Глаза сестёр встретились в долгом и гневном взгляде. И Хильда первая опустила свои.
Следующую вылазку Дэн и Грэйс устроили в четверг, на последней неделе отпуска Дэна. Это свидание должно было быть последним. Рука Дэна зажила, он уже снял повязку, и в понедельник ему предстояло ехать в свой батальон.
Они отправились в Кью-гарденс. Дэну очень хотелось увидеть этот парк. Он обожал сады, и поэтому прогулку в Кью они приберегли к концу. Но прогулка не обещала быть особенно удачной. День был серый и грозил дождём. Обоих, и Грэйс и Дэна, расстроила Хильда. Дэн был молчалив, Грэйс печальна. Очень печальна. Теперь у неё уже не было никаких сомнений в том, что она любит Дэна, её убивала мысль, что Дэн уезжает обратно во Францию, не узнав о её любви к нему. Разумеется, он её не любит. Он видит в ней просто друга. Да и может ли хоть один человек на свете полюбить такую, как она? Она глупая, ветреная, неряха и даже не красива. Невыносимая боль сжимала ей горло, и она молча шла рядом с также молчавшим Дэном.
Они подошли посмотреть на водяных птиц, плававших на маленьком озере под самой рощей, где росли колокольчики. Утки были очень красивы, и Дэн похвалил их. Потом прибавил уныло:
— Если я когда-нибудь буду иметь возможность, то разведу таких уток, как эти.
Грэйс отозвалась:
— Да, Дэн.
Больше она не находила что сказать.
Жалкие, растерянные, они стояли рядом у самой воды, любуясь ярким оперением птиц. Неожиданно пошёл дождь, настоящий ливень.
— О боже! — вскрикнула Грэйс.
— Бежим скорее! — сказал Дэн. — Сейчас польёт как из ведра.
Они бросились искать убежища. Побежали в оранжерею, где выращивались орхидеи. В другое время это бегство от дождя вызвало бы много смеха, но сегодня их и это не развеселило. Ничто не могло их развеселить.
На Грэйс была синяя форменная жакетка. Дэн же был без пальто, и его френч промок насквозь. Когда они очутились уже в оранжерее и отдышались, Грэйс повернулась к Дэну. Она озабоченно наморщила лоб:
— Ваша куртка вся промокла, Дэн.
Она огляделась: они были совершенно одни.
— Не можете же вы оставаться в ней! Давайте, я её высушу на трубах.
Дэн открыл было рот, чтобы отказаться, но закрыл его снова. Не говоря ни слова, стащил куртку и протянул её Грэйс. Он всегда слушался Грэйс, послушался и на этот раз. В то время как Грэйс брала куртку, с другой стороны оранжереи вошёл старик-садовник. Он видел, как они бежали сюда, спасаясь от дождя. Кивнул головой Дэну и улыбнулся Грэйс.
— Идите сюда сушить, сестрица, здесь трубы горячее.
Грэйс поблагодарила старика и пошла за ним к небольшой нише, где находилась батарея. Она встряхнула куртку Дэна и, вывернув наизнанку, растянула её на горячих трубах. Затем поглядела на себя в квадратное зеркальце, повешенное садовником над трубами. Волосы у неё растрепались от ветра и придавали ей ещё более обычного неаккуратный вид. «Боже! — подумала она с отчаянием. — Настоящее пугало! Неудивительно, если Дэну противно на меня смотреть».
Она дожидалась, пока высохнет куртка Дэна, и из вежливости рассеянно слушала болтовню словоохотливого старого садовника, который всё время то входил, то выходил и не переставал говорить, больше всего о том, как трудно теперь доставать топливо. Когда куртка высохла, Грэйс отнесла её Дэну. Дэн у дверей смотрел на дождь. Он обернулся и сказал жалобно:
— Конец недели будет дождливый.
— Да, похоже на то.
И она распялила на протянутых руках куртку, желая помочь Дэну надеть её. Дэн пугливо посмотрел на Грэйс, стоявшую перед ним как бы с раскрытыми объятиями, печальную, с взметёнными ветром волосами. Он смотрел, смотрел, и вдруг что-то похожее на стон вырвалось у него:
— Я люблю вас, Грэйс, люблю! — вскрикнул он. И они очутились в объятиях друг у друга.
Куртка валялась на земле. У Грэйс бешено колотилось сердце от счастья.