склонах Гималаев в период Карма Шалия, по рецепту, который покойный доктор Пауперт узнал от одного индийского мудреца.
В настоящее время у старого Мэйсера пилюль не было, и поэтому он посмотрел на Пэта сердито и с легкой тревогой:
– Почему ты не пошел в шахту?
– Потому что не пошел, – отрезал Пэг угрюмо.
– Раз ты рабочий, так и иди на работу, Пэг.
– Это я-то рабочий? – процедил Пэг. – Да я собираюсь совершить прогулку на яхте в Испанию.
У старика затряслась голова:
– Ты не можешь перестать работать, Пэг! Кто же будет кормить меня, старика?
Пэг не отвечал. Он стоял злой, беспомощный, усталый.
– У меня уже нет пилюль, Пэг, мне надо купить пилюль.
– К черту твои пилюли! – сказал Пэг и, тяжело опустившись на стул, сидел, не снимая засаленной кепки, засунув руки в карманы и неподвижно глядя на вспышки пламени в большом очаге.
Энни пошла отнести работу – она шила для миссис Проктор – и попутно проводить Сэмми в школу. Она скоро вернулась.
Как только она вошла и увидела погруженного в размышления Пэга, она поняла, что случилось. Знакомая мучительная тревога резнула ее по сердцу. Но она не сказала ничего. Сняла шляпу и пальто и принялась убирать со стола и мыть посуду.
Пэг заговорил первый.
– Я безработный, Энни, – сказал он.
– Ну, ну, как-нибудь проживем, Пэг, – отозвалась Энни, продолжая возиться с посудой.
Но позор этого увольнения продолжал глодать и мучить Пэга.
– Я для них недостаточно хорош, – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Недостаточно хорош, видишь ли. Это я-то, который, когда нужно, может работать за двоих.
– Знаю, знаю, Пэг, – утешала его Энни. Она любила Пэга и остро чувствовала его обиду. – Не горюй, мальчик.
– Они хотят, чтобы я был безработным и клянчил пособие, – проворчал Пэг. – А я хочу работать. Пособие!..
Молчание. Старый отец с постели прислушивался к разговору. Полный жалости к себе, он смотрел испуганными глазами то на сына, то на дочь и наконец вмешался:
– Надо будет написать Дэви Фенвику, Энни. Теперь уже придется принять от него помощь.
– Как-нибудь проживем, отец, – сказала Энни. Она ни за что не хотела брать деньги от Дэвида. – Ведь мы всегда кое-как управлялись сами.
Энни решила, что она возьмет еще какую-нибудь работу. И этим же утром, сделав что нужно по хозяйству, ушла из дому на поиски. Она хотела работать поденно по домам, но даже черную работу найти оказалось трудно.
Она побывала у доктора Скотта, у миссис Армстронг. Она даже, спрятав в карман гордость, обратилась к миссис Ремедж. Но всюду потерпела неудачу. Миссис Проктор обещала дать ей еще кое-что сшить, а миссис Лоу, жена священника с Нью-Бетель-стрит, неохотно предложила прийти в понедельник на один день стирать. Этак она сможет, по крайней мере, заработать полкроны, хотя миссис Лоу всегда платила с таким видом, точно милостыню подавала. Как ни старалась Энни, она больше никакой работы не нашла. Она делала попытки и на другой день, и в следующие, но все с тем же результатом. На труд поденщицы в Слискейле спрос был невелик, а кроме своего труда, Энни продавать было нечего.
Пэг тем временем начал хлопотать о пособии, которое выдавалось безработным. Он сначала не хотел получать этого пособия, но, когда глодавшее его чувство обиды потеряло первую остроту, он отправился на биржу труда. Рабочие в Слискейле называли биржу труда «бюро». Перед бюро стоял длинный хвост. В этой очереди не толкались, не спорили, как в очереди у шахты, – здесь спешить было некуда. Все ожидали. Считалось само собой понятным, что если хочешь получить пособие, то надо ждать. Пэг молча стал в конце, рядом с Леном Вудсом, и Слэттери, и Ча Лимингом. Никто не начинал разговора. Пошел дождь, но не ливень, который дал бы им повод выругаться, а мелкий, тихо моросящий дождик. Пэг поднял воротник куртки и стоял, стоял без мыслей в голове и ждал. Спустя пять минут пришел Джек Риди.
Джек не сразу занял место в очереди. Он вел себя не так, как остальные: ходил взад и вперед мимо ожидавших, словно эта очередь приводила его в бешенство. Затем он подошел к началу очереди, медленно расстегнул куртку и обратился к толпе с речью. Джек был братом Тома и Пата Риди, погибших в «Нептуне». Когда-то красивый и статный парень, Джек, снедаемый горем и ненавистью, превратился в худого, с впалой грудью, озлобленного человека. Сначала – несчастье в шахте, потом Джек, горя желанием сразиться с кем-нибудь, пошел сражаться на фронт, и там ему прострелили бедро, после этого он стал хромать. И сейчас Гудспет отказался принять его обратно на работу в «Нептун».
Пэг поднял голову и вяло прислушался к тому, что говорил Джек, хотя заранее знал, что он скажет.
– Да, вот мы кем были, товарищи, когда мы им нужны были на фронте, – говорил Джек, и горькая злоба кипела в его голосе, бунт против жизни, судьбы и того строя, который довел его до такого состояния. – Мы были «народными героями», а что мы сейчас?.. «Безработные лентяи, подонки общества» – вот как они нас величают теперь. Послушайте меня, ребята, я вам все растолкую. Кто строит самолеты, и броненосцы, и пушки, кто делает снаряды? Рабочие! Кто во время этой проклятой войны стрелял снарядами из пушек? Рабочие! А что рабочим дала война? А вот что – право стоять под дождем и протягивать руку за подачкой. Нам велели драться за Англию, нашу собственную родную землю. И мы дрались, не так ли? Вот мы стоим на этой «собственной» земле. Дерьмо, чистейшее дерьмо – вот что мы получили. А дерьмо мы есть не можем. Дерьмом не прокормишь наших жен и ребятишек. – Джек остановился, бледный, как мертвец, и провел рукой по губам, потом продолжал, все повышая голос, с искаженным от боли лицом: – В то время как вы и я трудились и сражались на проклятой войне, копи давали миллионы прибыли. Это было написано черным по белому, ребята: сто сорок миллионов дохода! Вот почему хозяева так дружно сплотились против нас во время забастовки. Что же, они всегда берут над нами верх. Теперь слушайте, ребята…
На плечо Джека опустилась чья-то рука. Джек сразу умолк, застыв на месте, потом медленно обернулся.
– Это не разрешается, – сказал Роддэм. – Ступайте, станьте в очередь да придержите язык.
Роддэм, теперь толстый, важный пятидесятилетний мужчина, был полицейским сержантом в этом участке.
– Оставьте меня, – ядовито прошипел Джек, и глаза его на мертвенно-бледном лице засверкали. – Я дрался на этой проклятой войне, слышите? И я не привык, чтобы меня хватали за плечо такие субъекты, как вы.
Люди, стоявшие в очереди, проявили живой интерес к этому диалогу, гораздо больший интерес, чем раньше к речи Джека.
Роддэм побагровел:
– Заткни глотку, Риди, или я сведу тебя в участок.
– Я имею такое же право говорить, как и вы, – огрызнулся Джек.
– Ступайте в очередь, – кипятился Роддэм, подталкивая Джека к концу ряда. – Вот туда, в самый конец, живо!
– Незачем мне становиться в хвосте! – кричал Джек, отбиваясь и дергая головой. – У меня занято место, вон там, рядом с Мэйсером.
– Назад! Туда, куда я приказываю! – скомандовал Роддом. – В самый конец! – И он дал Джеку пинок.
Джек обернулся. Грудь его тяжело вздымалась, он смотрел на Роддома такими глазами, точно готов был его убить. Но затем вдруг потупился, видимо стараясь овладеть собой, приберегая силы до другого раза, и заковылял к концу ряда. Вздох пронесся в толпе зрителей, тихий вздох разочарования. Напряжение ослабло, мысли каждого снова устремились на его личные заботы. Роддом с официальным видом прохаживался мимо очереди, весьма величественный в своем высоком клеенчатом кепи, с эффектной бляхой на поясе и цепью. Рабочие стояли и ожидали. Тихо сеял дождик.
Иногда выдавались и сухие дни, но в общем зима была плохая, и стоять в очереди за пособием приходилось большей частью под дождем, часто под проливным. Раза два в дни выдачи шел снег. Но безработные всегда были на месте, они вынуждены были стоять здесь и ждать. И Пэг стоял и ждал вместе с другими.
Маленькому Сэмми не нравилось, что Пэг стоит в очереди за пособием. Когда Сэмми, возвращаясь из школы, проходил мимо биржи труда, он смотрел в сторону, притворяясь, что не видит Пэта, а Пэг, который при появлении Сэмми острее чувствовал свое унижение, никогда не пытался его окликнуть. Ни Пэг, ни Сэмми никогда не касались в разговоре этого вопроса, тем не менее он глубоко волновал Сэмми. Сэмми во многом чувствовал перемену. Например, Пэг теперь не мог уже давать ему картинки с папиросных коробок, потом он лишился того пенни, которое Пэг по субботам, после получки, всегда украдкой совал ему. А хуже всего было то, что Пэг больше никогда не водил его на футбольные матчи, хотя безработные платили за вход только три пенса. Да, это, пожалуй, было хуже всего!
Впрочем, нет, это вряд ли было самое худшее. Дома их меню становилось все скуднее и скуднее, и иногда еды было меньше, чем хотелось бы Сэмми. Даже во время большой забастовки было лучше: тогда было лето, а в летнее время голод вдвое легче переносить. Зимой же совсем другое дело. Как-то раз Пэг не выдержал и пропил свое пособие, – и после этого в доме целую неделю не было ни куска пирога. А мать Сэмми пекла первоклассные пироги! Всю ту неделю они ели только суп да кашу, кашу да суп, и дед постоянно бранился. Если бы мать не ходила к чужим людям стирать и шить, им и совсем есть было бы нечего. Сэмми хотел бы быть немного постарше, – тогда он стал бы работать и помогать матери. Сэмми был уверен, что, несмотря на плохие времена, он мог бы найти работу: в «Нептуне» всегда требовались мальчики-коногоны.
Неделя за неделей Сэмми, проходя, видел, как Пэг стоял в очереди за пособием, и притворялся, что не замечает его, и очередь каждую неделю становилась все длиннее. Это так мучило Сэмми, что он теперь бегом мчался мимо. Как только он подходил близко к бирже, он обнаруживал вдруг что-нибудь страшно интересное в конце Нью-Бетель-стрит и, устремив вперед глаза, несся к этому месту, вниз по улице. Разумеется, когда он добегал до конца Нью-Бетель-стрит, там ничего любопытного не оказывалось.