Джек сидел у стола, глядя в одну точку своими мертвыми глазами. Он не был пьян, никакое количество выпитой водки не могло опьянить Джека – это-то и было хуже всего. Его узкие губы были крепко сжаты, и он все время кусал их, словно давая выход накопившейся злобе. Жизнь наполнила горечью душу Джека. Весь он был воплощенная внутренняя боль и полными боли глазами глядел на страдающий мир. Душу Джека сформировали и несчастье в шахте, и война, и мир, унижения и муки безработицы, лишения, вечные ухищрения как-нибудь прожить, заклад вещей, жестокость нищеты, опустошенность, более страшная, чем голод. Все эти разговоры приводили его в отчаяние: горланят без толку, болтают на ветер. И то же самое будет на митинге в восемь часов – слова, слова, ничего не стоящие, ничем не помогающие, ни к чему не ведущие! Чувство глубокой безнадежности овладело Джеком.
Вдруг дверь распахнулась, и в трактир ворвался Гарри Кинч. Гарри был племянником того самого Вилла Кинча, который много лет тому назад прибежал сюда, когда Ремедж отказал ему в обрезках для его маленькой дочки Элис. Но и тут сказывалась разница поколений. Гарри гораздо лучше разбирался в политике, чем Вилл. И у Гарри в руках был последний номер «Аргуса».
Он остановился на одно мгновение, оглядывая посетителей, затем прокричал:
– Об этом написано в газетах, товарищи! Наконец-то все ясно… – Голос его обрывался. – Нас продали… обманули…
Все глаза обратились на Кинча.
– Что такое? – спросил хрипло Слэттери. – О чем ты, Гарри?
Гарри откинул волосы со лба:
– В газете напечатано… новый закон… это величайшее надувательство, такого еще не было… Они не дали нам ничего, товарищи. Ни единого… – Тут голос совсем изменил ему.
Гробовая тишина наступила в трактире. Все знали, что им было обещано. И бессознательно надежды каждого из этих людей были сосредоточены на новом законопроекте.
Первым зашевелился Джек Риди.
– Покажи скорее газету! – сказал он. Схватил ее и принялся читать. Все склонились над столом, толкая друг друга, вытягивая шеи, чтобы заглянуть в газету, где крупным шрифтом были напечатаны все пункты предательского закона.
– Клянусь богом, так и есть! – сказал Джек.
Ча Лиминг, уже полупьяный, в бешенстве вскочил со стула.
– Это уж слишком, – заорал он. – Мы этого так не оставим!
Все заговорили разом, поднялся шум. Газета переходила из рук в руки. Теперь встал и Джек Риди, снова хладнокровный, сдержанный. В этом хаосе он прозревал новые возможности. Глаза его уже больше не были мертвы, они горели.
– Дай еще виски, – сказал он. – Живее!
Он залпом выпил виски, оглядел присутствующих, затем крикнул:
– Я иду в клуб. Кто хочет, может идти за мной!
Раздался ответный рев. Все кинулись за Джеком. Толпа хлынула из трактира в грозовую тьму улицы и устремилась, с Джеком Риди во главе, по Каупен-стрит, к зданию клуба.
Там у подъезда собрались уже и другие рабочие, все больше безработная молодежь, люди, уволенные из «Нептуна» при первом сокращении, ввергнутые в беспросветное отчаяние этой новостью, которая молнией облетела Террасы и окончательно убила все надежды.
Джек взбежал по ступеням и остановился лицом к толпе. Над дверью горел электрический рожок, похожий на желтую грушу на прямом суку, и свет падал на лицо Джека, в котором отражался его несломленный дух. Внизу было уже почти темно. Уличные фонари слабо мерцали, разливая только местами лужицы света.
С минуту Джек стоял перед толпившимися во мраке людьми. Выпитое им виски превратило горечь души в яд, во всем его теле, казалось, бурлила эта горькая отрава. Джек чувствовал, что наступает его час, тот час, ради которого он страдал, для которого был рожден.
– Товарищи! – крикнул он. – Мы только что узнали новость. Нас обманули. Они повернули нам спину, как Геддон. Они нас скрутили, как всегда. И это после всех обещаний!.. – Он с трудом перевел дух, сверкающими глазами глядя в толпу. – Они не собираются нам помочь. Никто нам не поможет. Никто! Слышите? Никто! Мы должны сами себе помочь. Если не поможем, то никогда не выберемся из ямы, куда нас загнал капитализм. Разве вы не видите, товарищи, что вся экономическая система гниет, как навоз? У них – деньги, автомобили, прекрасные дома, ковры на полу, – и все это добыто ценой нашей крови. Мы работаем на них до седьмого пота. А что получаем? Даже еды достаточно не получаем, товарищи, ни топлива, ни приличной одежды, ни башмаков для наших ребятишек. Чуть что-нибудь не так, нас гонят в шею! Нас выбрасывают на улицу, переводят на хлеб и маргарин, да и того не хватает, чтобы прокормить жен и детей. Не говорите мне, что это из-за нехватки денег! Страна купается в деньгах, банки битком набиты ими, миллионами и миллионами! Не говорите мне, что у них не хватает для нас пищи. Они бросают рыбу обратно в море, сжигают запасы кофе и пшеницы, режут свиней, чтобы они не плодились, и оставляют мясо гнить, а мы тут умираем с голоду. Пусть Бог поразит меня на месте, если это справедливый порядок. – Новый судорожный вздох. Затем голос Джека зазвучал еще громче: – Мы этого не понимали, когда они довели дело до катастрофы в «Нептуне» и убили сто человек рабочих. Не понимали и тогда, когда они на войне убивали миллионы людей. Но теперь, видит бог, мы это поняли. И мы этого больше терпеть не будем, товарищи. Надо действовать… Надо показать им… Мы должны действовать, должны, говорю вам! Если теперь не начнем, то будем гнить в этом аду до конца дней! – Голос его перешел в крик. – Я намерен действовать, товарищи, а кто хочет, может идти со мной. Я начну сию же минуту! Я проучу хозяев «Нептуна», в котором погибли мои оба брата!.. Я разрушу проклятую шахту, ребята! Я хочу хоть немного отплатить им за себя. Идете со мной или нет?
Громкие крики раздались среди рабочих. Воспламененные словами Риди, они теснились к нему, когда он сбежал вниз, провожали его всей толпой по улице. Некоторые, струсив, ускользнули по направлению к Террасам. Но не меньше ста человек присоединилось к Джеку. Все они двинулись к «Нептуну», совершенно так же, как больше двадцати лет тому назад толпа двинулась к лавке Ремеджа. Но здесь было больше рабочих, гораздо больше. Шахта притягивала их сильнее, чем лавка Ремеджа. Шахта была фокусом, центром, на котором сосредоточивались и чаяния и ярость их душ. Она была ареной, амфитеатром. И в черной пыли этой арены, этого мрачного амфитеатра смешались жизнь, и смерть, и труд, и деньги, и пот, и кровь.
Толпа с Джеком Риди во главе хлынула во двор перед шахтой. Двор был тих и пуст, контора заперта, и шахта зияла, как вход в огромную пустую могилу. Внизу, под землей, не было никого, ночные смены теперь не работали больше. На «Нептуне» не оставалось ни души. Даже площадка перед шахтой казалась пустынной, хотя там дежурили десятники по безопасности и механики у насосов. Оба механика находились в машинном отделении, за рабочей раздевальней. Их звали Джо Дэвис и Гью Гэлтон. Толпа бросилась к машинному отделению, где находились Дэвис и Гэлтон, и Гэлтон первый услышал шум. Одно из окон оставалось приоткрытым, так как в машинном отделении было жарко и пахло нефтью. И Гэлтон, пожилой человек с седой бородкой, высунул голову наружу.
Толпа уже окружила дом. Толпа в сто человек, и все лица поднялись к Гэлтону, показавшемуся в окне наверху.
– Чего вам надо? – крикнул механик.
Глядя вверх, Джек Риди сказал:
– Выходите сюда, вы нам нужны.
– Для чего? – спросил Гэлтон.
Джек повторил повелительным тоном:
– Выходите! Если выйдете, вас не тронут.
Вместо ответа Гэлтон с треском захлопнул окно. Прошло секунд десять, во время которых слышалось только мерное пыхтение насосов. Затем Ча Лиминг заорал и швырнул кирпичом в окно. Стекло зазвенело, и этот звук прорезал глухое постукивание и пыхтенье машин. Он послужил как бы сигналом. Джек Риди взбежал по лестнице в машинное отделение, а за ним Лиминг и десяток других. Они ворвались внутрь.
В машинном отделении было очень жарко и светло, стоял запах нефти и вибрирующий шум.
– Какого черта… – начал Джо Дэвис, сорокалетний мужчина в синем бумажном комбинезоне с засученными рукавами. Вокруг шеи у него висели обтирочные «концы», так как он только что чистил латунные части полировальным порошком и парафином.
Джек Риди посмотрел на Дэвиса из-под козырька своей кепки и сказал быстро:
– Мы вам ничего не сделаем, ни одному из вас. Мы только хотим, чтобы вы ушли. Понимаете?
– Черта с два! – сказал Джо Дэвис.
Джек сделал шаг вперед, внимательно наблюдая за Дэвисом, сказал:
– Вы уйдете прочь. Этого хотят рабочие.
– Какие рабочие? – спросил Дэвис.
Тут Джек кинулся на него и обхватил его вокруг пояса. Они стали бороться. Боролись с минуту, а все вокруг стояли и смотрели. Во время борьбы они опрокинули жестянку с парафином. Это была большая жестянка, и весь парафин из нее вытек на решетку и в ящик с ветошью для обтирки частей. Один только Слэттери видел, как парафин залил тряпки, все остальные следили за борьбой и ничего не заметили. Повинуясь какому-то рефлексу, Слэттери вынул изо рта папиросу и бросил ее в ящик с ветошью. Папироса угодила горящим кончиком прямо в середину ящика. Это видел только один Слэттери, так как в тот самый момент Дэвис поскользнулся и упал, а Джек очутился на нем. Все устремились вперед, схватили Дэвиса, затем набросились на Гэлтона и выволокли обоих из машинной камеры.
Затем все произошло очень быстро. И не кто-нибудь один, а все были в этом виноваты. Виноваты были те, кто разбросал запасные инструменты, и гаечные ключи, и обыкновенные штанги, и тяжелый молот, и даже жестянку с полировальным порошком среди сети поршней. Собственно, всю беду причинил молот: он задел за головку шатуна, отскочил и упал на главный цилиндр, расколол его, потом со всего размаха упал на подшипники. Послышались ужасный скрежет и шипение пара. Машина задрожала и самым позорным образом остановилась. Вся камера затряслась до основания, и работа в ней прекратилась.