Дэвид шел по Террасам, и шаги его, будя эхо, звучали среди других шагов в предрассветном морозном сумраке. Смутные тени шагали рядом с ним, как добрые товарищи, – это шли рабочие утренней смены. Глухие приветствия: «Здорово, Нед», «Здорово, Том», «Доброе утро, Дэви». Но большинство идет молча. Идут тяжело ступая, с опущенной головой, дыхание белым паром вьется на морозе, там и сям слабо вспыхивают огоньки трубок; идут сплошной толпой теней, шагают вперед люди предрассветных сумерек.
Со времени своего возвращения в «Нептун» Дэвид всякий раз остро переживал эти минуты. Он говорил себе, что если ему не удалось быть в авангарде борющихся, то, по крайней мере, он идет в рядах своих товарищей, рабочих. Он не изменил ни им, ни себе. Его участь связана с их участью, его будущее – их будущее. Эта мысль рождала в нем мужество. Быть может, наступит день, когда он снова выйдет из шахты, чтобы повести армию тружеников навстречу свободе. Он инстинктивно поднял голову.
Напротив Кэй-стрит Дэвид перешел через улицу и постучал в дверь одного из домиков. Не дожидаясь ответа, повернул ручку и, пригнувшись, вошел внутрь. В этой кухне тоже пылал яркий огонь. И Сэмми, в полной боевой готовности, до последнего узелка на башмаках, стоял в нетерпеливом ожидании посреди кухни, а Энни, его мать, безмолвно смотрела на него, укрываясь в тени очага.
– Ты вовремя готов, мальчик! – весело воскликнул Дэвид. – А я боялся, что придется стаскивать тебя с постели.
Сэмми осклабился, причем его синие глаза от восторга превратились в щелочки. Для своих четырнадцати лет он был не очень высок, но возмещал это избытком темперамента: он весь трепетал от предвкушения великого события – первого дня в шахте.
– Он эту ночь почти не спал от волнения, – сказала Энни, подходя ближе, – и поднял меня с постели вот уж час тому назад.
– У него вид заправского шахтера. – Дэвид улыбнулся. – Мне прямо-таки повезло, что у меня будет такой подручный, Энни.
– Ты побереги его, Дэви, – шепнула Энни тихонько.
– Ну, мама! – запротестовал Сэмми, краснея.
– Я присмотрю за ним, Энни, не беспокойся, – успокоил ее Дэвид.
Он посмотрел на Энни. На ее красивом бледном лице играли теплые отсветы огня, верхняя пуговица блузки была расстегнута и открывала гладкую, стройную шею. В ее фигуре, полной энергии даже в минуты покоя, были и сила и женственность. Легкая тревога за Сэмми, только наполовину скрытая, придавала ей удивительное выражение молодости и беспомощности. И сердце Дэвида дрогнуло от нежности к ней. Какая она мужественная, честная, какая самоотверженная! Вот где подлинное благородство.
– Да, между прочим, Энни, – заметил он, стараясь говорить небрежно, – ты и Сэмми сегодня вечером приглашены к нам. Будет настоящий пир!
– Неужели и меня звали? – спросила она не сразу.
Дэвид выразительно кивнул головой, внимательно глядя на нее:
– Это собственные слова моей матери.
Тень грусти исчезла с лица Энни. Веки опустились. Она явно была глубоко тронута тем, что старая женщина наконец признала ее.
– Я охотно приду, Дэви, – сказала она.
Сэмми был уже у дверей и сгорал от нетерпения. Он в виде намека повернул ручку двери. И Дэвид, торопливо простившись с Энни, вышел за ним на улицу. Оба зашагали рядом по дороге к шахте. Занятый своими мыслями, Дэвид был молчалив. Выражение глаз Энни, когда она смотрела на своего мальчика, удивительно воодушевило его. «Мужаться и надеяться, – твердил он себе. – Мужаться и надеяться!»
Они прошли мимо лавки Ремеджа. Когда Дэвид возвращался из «Нептуна» по окончании смены, шторы лавки бывали опущены, дверь открыта, и Ремедж стоял на пороге как вкопанный, ожидая Дэвида, чтобы насладиться его унижением. Все эти четыре недели Ремедж ежедневно поджидал его, подло злорадствуя, извлекая массу удовольствия из зрелища своей победы.
Но вот Дэвид и Сэмми подошли уже ко двору «Нептуна». Они сделали небольшой круг, избегая вагонеток, на которых большими белыми буквами была указана фирма «Моусон и Гоулен». Прошли дальше, в медленно двигавшемся потоке рабочих. Над ними маячили в темноте новые копры «Нептуна», выше прежних, царя над городом, гаванью, морем. Дэвид украдкой сбоку посмотрел на Сэмми, на лице которого уже немного потускнело сияние, так как его, видимо, страшила близость великой минуты. И, придвинувшись к мальчику, Дэвид заговорил с ним, стараясь его развлечь:
– В субботу мы с тобой, Сэмми, поедем удить. Сентябрь – лучший месяц для ужения на Уонсбеке. Мы добудем личинок у Миддльрига и махнем туда. Согласен, Сэмми?
– Да, дядя Дэви. – А сам жадными, но полными тревоги глазами смотрит на копры.
– И пусть меня повесят, Сэмми, если я на обратном пути не угощу тебя пирожками и лимонадом в лавке старой миссис Скорбящей!
– Ого, дядя Дэви! – А глаза всё прикованы к копрам. Затем Сэмми спрашивает с легкой поспешностью: – А там, внизу, порядком темно, да?
Дэвид ободряюще улыбнулся:
– Вовсе не так уж темно, старина. И во всяком случае, ты скоро привыкнешь.
Они прошли через двор и вместе с другими поднялись по ступенькам. Оберегая Сэмми, Дэвид благополучно провел его через толпу в большую стальную клеть. Сэмми близко прижался к нему, и во мраке клети его рука отыскала руку Дэвида.
– А что, она быстро спускается? – спросил он шепотом, словно что-то сдавило ему горло.
– Не так уж быстро, – шепнул в ответ Дэвид. – Только сначала задержи дыхание, мальчик, и все будет в порядке.
Тишина. Лязгнул запор. Снова тишина. Отдаленный звонок. Люди стояли в клети, сбившись в кучу, теснясь в молчании при тусклом свете зари. Над ними высились копры, царя над городом, гаванью и морем. Под ними могилой зиял подземный мрак. Клеть тронулась и стала внезапно быстро падать в этот скрытый мрак. И звук ее падения донесся наверх из-под земли, как глубокий стон, достигающий самых дальних звезд.