Артур все смотрел безмолвно на Алана, он не находил слов. Смесь подозрений, неуверенности и страха сразу поднялась в душе.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он наконец.
Неожиданно вода в переполненной раковине хлынула через край и стала заливать пол.
Артур ошеломленно смотрел… Вот так и в «Нептуне» – вода заливала шахту, неслась по извилистым незримым каналам, поглощая людей среди ужаса и мрака.
Артур весь трясся, как в припадке. Он твердил себе страстно: «Я должен узнать правду! Хотя бы эта правда меня убила, я должен ее узнать».
III
На обратном пути Артур дождался, пока остались позади шумные улицы Тайнкасла, и, когда автомобиль жужжа понесся по прямой и тихой дороге между Кенстоном и Слискейлом, он сказал быстро:
– Я хочу тебя кое о чем спросить, папа.
С минуту Баррас не отзывался; он сидел в углу, откинувшись на мягкую спинку сиденья, и в темноте лица его не было видно.
– Ну, – сказал он наконец неохотно. – Чего тебе надо?
Тон был сильно обескураживающий, но Артура уже ничем нельзя было остановить.
– Это насчет катастрофы.
Баррас сделал жест досады, почти отвращения. Артур скорее угадал, чем увидел этот жест. Они помолчали, затем раздался голос отца:
– Почему ты вечно носишься с одним и тем же? Мне это порядком надоело. Я провел приятный вечер, с удовольствием танцевал с Гетти, – я не думал, что так легко выучу эти па, – и не желаю, чтобы ко мне приставали с тем, что окончательно улажено и забыто.
– Я не забыл, отец. Не могу забыть.
Баррас некоторое время сидел молча и неподвижно.
– Артур, я от всей души надеюсь, что ты это забудешь. – Он говорил сдержанно, стараясь, видимо, под этой сдержанностью скрыть все растущее раздражение. – Не думай, что я не заметил, как это началось. Я видел. Теперь выслушай меня и попытайся рассуждать здраво. Ты на моей стороне, не так ли? Мои интересы – твои интересы. Тебе двадцать два года. Очень скоро ты станешь моим компаньоном в «Нептуне». Как только война кончится, я это сделаю. И когда ни одна живая душа больше не вспоминает о случившемся, не безумие ли с твоей стороны постоянно возвращаться к этому?
Артуру стало до тошноты противно. Напоминая ему о его доле в «Нептуне», отец как бы предлагал ему взятку. Голос Артура дрогнул:
– Я не вижу в этом никакого безумия. Я хочу знать правду.
Баррас наконец вышел из себя.
– Правду! – воскликнул он. – Разве не было расследования? Одиннадцать дней тянулось это, и все проверено и выяснено. Тебе известно, что я реабилитирован. Вот тебе и правда. Чего же ты еще хочешь?
– Расследование было простой формальностью. От такого суда скрыть факты очень легко.
– Какие факты? – вскипел Баррас. – Ты что, с ума сошел?
Артур смотрел перед собой, сквозь стекло, на неподвижные очертания спины Бартли.
– Разве ты не знал и раньше, что затеял рискованное дело, отец?
– Всем нам приходится рисковать, – отрезал Баррас сердито. – Решительно всем. Подземные разработки – такое уж дело, что рискуешь, и рискуешь каждый день. Это неизбежно.
Но Артура не легко было сбить с толку.
– Разве Адам Тодд не предупреждал тебя, раньше чем ты начал выемку угля из дейка? – сказал он с каменным лицом. – Помнишь, в тот день, когда ты приезжал к нему? Разве не сказал он тебе, что это опасно? А ты все-таки поставил на своем.
– Ты говоришь глупости! – Баррас уже почти кричал. – Решать такие вопросы – мое дело. «Нептун» – мой, и я им управляю так, как считаю нужным. Никто не имеет права вмешиваться. Я стараюсь вести дело наилучшим образом.
– Наилучшим для кого?
Баррас всеми силами старался сохранить самообладание:
– Ты полагаешь, что «Нептун» – благотворительное учреждение? Должен я заботиться о его доходности или нет?
– Вот то-то и есть, отец, – тихо произнес Артур. – Ты хотел получить прибыль, колоссальную прибыль. Если бы ты велел выкачать воду из старых выработок, прежде чем приступить к выемке угля в Скаппер-Флетс, не было бы никакой опасности. Но ведь затраты на осушку старой шахты поглотили бы прибыль. Согласиться на это было выше твоих сил. И ты решил рискнуть – оставить воду в старых выработках и послать всех этих людей туда, где им грозила смерть.
– Довольно! – грубо оборвал его Баррас. – Я не позволю тебе так говорить со мной!
Фонари проехавшего мимо экипажа на миг осветили его лицо: оно пылало от прилива крови, лоб был красен, воспаленные глаза сверкали гневом. Затем внутри автомобиля стало совсем темно. Артур, дрожа, прижался к спинке сиденья, губы его были белы, душу раздирало невообразимое смятение.
В словах отца он чуял все то же странное беспокойство, торопливость, уклончивость, – это смутно напоминало бегство от опасности. Артур больше не говорил ни слова. Автомобиль свернул в аллею «Холма» и подкатил к подъезду. Артур прошел вслед за отцом в дом, и в высокой, ярко освещенной передней они остановились лицом к лицу. Странное выражение было в глазах Барраса, когда он стоял так, положив руку на резные перила лестницы, собираясь идти наверх.
– Ты что-то очень много рассуждаешь в последнее время, слишком много. Не лучше ли для разнообразия попробовать делать что-нибудь?
– Я тебя не понимаю, папа.
Баррас сказал через плечо:
– Не приходило ли тебе в голову, например, что следует пойти сражаться за отечество?
Затем он отвернулся и, тяжело ступая, начал подниматься по лестнице.
Артур все стоял, откинув голову и следя за удалявшейся фигурой отца. Его обращенное вверх бледное лицо было перекошено судорогой, он чувствовал, что любовь к отцу умерла в нем и что из ее пепла рождалось нечто жуткое и зловещее.
IV
В тот самый субботний вечер, но несколько раньше, Сэмми Фенвик и Энни Мэйсер гуляли по дороге, носившей название Аллея. Вот уже несколько лет Сэмми и Энни гуляли здесь каждую субботу вечером. Каждую субботу они встречались около семи часов на углу Кэй-стрит. Обычно Энни приходила первая и бродила взад и вперед в своих толстых шерстяных чулках и хорошо начищенных башмаках, спокойно ходила по Аллее в ожидании Сэмми. Сэмми всегда запаздывал. Он являлся минут через десять после назначенного часа, со свежевыбритым подбородком и блестевшим лбом, в своем парадном синем костюме.
– Я опоздал, Энни, – говорил он с улыбкой. Сэм никогда не извинялся, ему это и в голову не приходило. И, конечно, если бы Сэм вдруг вздумал извиняться, что заставил ее ждать, Энни это показалось бы странным.
И сегодня они вышли на обычную прогулку по Аллее. Не под руку – ничего подобного между Энни и Сэмми не бывало, они никогда не держались за руки, не прижимались друг к другу, не целовались и никаких других неумеренных проявлений чувств себе не позволяли. Сэм и Энни были степенной парой. Сэм уважал Энни. Иногда, когда они проходили по самой темной части Аллеи, Сэм нежно обнимал Энни за талию. И все. Сэмми и Энни просто прогуливались вместе. Энни было известно, что мать Сэма против его выбора. Но она знала, что Сэмми любит ее. И этого было достаточно. Погуляв по Аллее, они возвращались в город. Сэм здоровался со знакомыми: «Здорово, Нед!» – «Еще раз здравствуй, Том!» – и они по Лам-стрит шли в лавку миссис Скорбящей, где колокольчик звякал и плохо вмазанное стекло в двери дребезжало всякий раз, как входил кто-нибудь. Стоя в темной тесной лавке, они съедали по горячему пирожку с подливкой и выпивали вдвоем большую бутылку лимонаду. Энни предпочитала имбирное пиво, но Сэм больше всего любил лимонад, и, конечно, Энни всегда настаивала на том, чтобы взять лимонад. Иногда Сэм, если он после сверхурочной работы бывал при деньгах, съедал два пирожка, так как пироги миссис Скорбящей были последним словом кулинарного искусства. Но Энни неизменно отказывалась от второго. Энни знала, как подобает вести себя женщине, и никогда не съедала больше одного пирожка. Она обсасывала подливку с пальцев, пока Сэм налегал на вторую порцию. Потом они иной раз болтали с хозяйкой и шли обратно к углу Кэй-стрит, где, раньше чем проститься, любили всегда постоять немного, наблюдая обычную в субботний вечер шумную суету на улицах. И когда они поднимались на Террасы, Сэм думал о том, как чудесно они провели вечер, и какая Энни славная, и какой он счастливец, что может гулять с ней.
Но в этот вечер, когда Сэм и Энни шли домой по Аллее, видно было, что между ними что-то произошло. Энни была расстроена, а Сэмми в волнении порывался объяснить ей что-то.
– Ты извини меня, Энни… – Он сердито отшвырнул ногой лежавший на дороге камешек. – Я не думал, что тебе это будет так больно, девочка.
Энни промолвила тихо:
– Ничего, Сэмми, ты обо мне не беспокойся. Что же делать! Значит, так надо.
(Как бы Сэмми ни поступил, Энни всегда находила, что так и надо.)
Но ее лицо, тускло белевшее в темноте под деревьями, было печально.
Сэм подбросил ногой камешек:
– Не могу я больше работать в шахте! Честное слово, не могу, Энни. Спускаться туда каждый день с мыслями об отце и Гюи, которые лежат где-то там, внизу, – нет, мне это невмоготу!.. Шахта никогда уже не будет для меня тем, чем была. Никогда, Энни, пока не вытащат оттуда отца и Гюи.
– Я понимаю, Сэмми, – согласилась Энни.
– Видишь ли, мне не то чтобы хочется идти воевать, – продолжал взволнованно Сэм. – Меня мало привлекает вся эта шумиха, трубы, флаги… Но я на это смотрю просто как на выход. Мне надо избавиться от шахты. Пусть что угодно – только не шахта.
– Да, да, Сэмми, – поддержала его Энни. – Я понимаю.
Энни было ясно, что Сэмми, отличный забойщик, любивший свое дело и необходимый в шахте, никогда не ушел бы на войну, если бы не катастрофа в «Нептуне». И печаль, сквозившая в покорности Энни, вызывала в душе Сэма разлад.
– Ах, Энни! – вдруг воскликнул он с чувством. – И надо же было случиться этому несчастью в «Нептуне»! Сегодня, когда я сменился и вынес наверх все мои инструменты, я только об этом и думал все время. А тут еще Дэви. Я здорово расстроен тем, что с ним так поступили. И знаешь, девочка, меня беспокоит его отношение к этому…