упался по цене сорок шиллингов за тонну без доставки.
Баррас вернулся к столу. Садясь, он украдкой посмотрел на Хильду, Грэйс и Артура, точно желая проверить, видели ли они маневры с флажками, затем с явным удовлетворением снова уткнулся в газету. Его прежняя озабоченность и замкнутость исчезли. Жилы на висках немного набухли, и видно было, как пульсировала в них кровь. В нем чувствовалось какое-то смутное, лихорадочное возбуждение. Он напоминал больного, который, вопреки предписаниям врача, упорно остается на ногах, у которого неправильный обмен веществ и усилены все отправления организма.
Читая газету, он все время барабанил пальцами по столу. Звук этот немного напоминал быстрое выстукивание кровли в шахте.
Несколько минут тишину нарушало лишь это частое постукивание. Затем произошла невероятная вещь.
Баррас дважды прочел про себя какую-то заметку в газете и, подняв голову, прочел уже вслух:
– «Лорд Келл великодушно предоставил свой дом в Лондоне под временный лазарет для раненых. Оборудование лазарета будет закончено через месяц. Уже идет набор добровольных сестер милосердия. Лорд Келл выразил пожелание, чтобы сестры по возможности набирались из жительниц Северного района…» – Баррас остановился и посмотрел на Хильду и Грэйс с ласковым и пристальным вниманием: – А вы хотели бы поработать там?
Артур так и прирос к стулу. И это говорит его отец, каменный оплот идеи семейного очага, неумолимая скала, о которую до сих пор разбивались все мольбы Хильды! Артур сильно побледнел. Чуть не с испугом метнул он взгляд на Хильду.
Хильда густо покраснела. Казалось, она не верила своим ушам.
– Ты это серьезно говоришь, папа?
Он ответил все с тем же ласковым оживлением:
– А разве я когда-нибудь говорю несерьезно, Хильда?
Краска отлила от лица Хильды так же быстро, как появилась. Она взглянула на Грэйс, которая сидела рядом с ней, широко открыв глаза и сгорая от нетерпения. Голос ее дрожал от радости:
– Мы обе охотно поедем, папа.
– Что ж, отлично. – Баррас опять торопливо поднял газету. Очевидно, это было дело решенное.
Хильда и Грэйс обменялись быстрым взглядом. Хильда сказала:
– Когда же нам можно будет ехать, папа?
Отец из-за газеты:
– Скоро, я полагаю. Вероятно, на будущей неделе. Завтра я в Тайнкасле увижусь с членом совета Личем. Потолкую с ним и все устрою.
Пауза. Потом с ударением:
– Я буду счастлив, зная, что хотя бы ты и Грэйс выполняете свой долг перед родиной.
Артур почувствовал, что у него вспотели даже ладони. Он хотел встать и выйти из комнаты, но не мог. Он упорно смотрел в тарелку. От волнения его, как всегда, начало тошнить.
Хильда и Грэйс вышли, и слышно было, как они бежали наверх, чтобы поговорить о происшедшем чуде. Тетя Кэрри еще раньше ушла к их матери. Артур снова сделал попытку встать, но ноги его отказывались служить. Он сидел, как парализованный током враждебности, словно струившимся из-за газеты, и ждал.
Как он и думал, отец опустил газету и заговорил:
– Меня очень радует готовность твоих сестер послужить родине.
Артур вздрогнул. Целый океан чувств забушевал в его сердце. Когда-то там жила любовь. Теперь ее сменили страх, недоверие, ненависть. Как произошла такая перемена? Он и знал это – и вместе с тем не знал. Он устал от напряжения сегодняшнего дня, чувствовал, что как-то отупел и в голове у него мутилось.
– Хильде и Грэйс просто хочется уехать отсюда, – с трудом выговорил он.
У Барраса по лицу пошли красные пятна. Он несколько повысил голос:
– Вот как! А почему же?
Артур отозвался равнодушно, как будто не думая о том, что говорит:
– Им уже невтерпеж стало жить здесь. Хильда всегда ненавидела этот дом, а теперь и Грэйс тоже его ненавидит после катастрофы в «Нептуне». Я слышал на днях их разговор. Они говорили, что ты сильно переменился. Хильда сказала, что ты живешь как в лихорадке.
Баррас, казалось, пропустил эти слова мимо ушей. В последнее время он обнаруживал склонность отгораживаться от всего, что могло бы его потревожить, – замечательную способность сознательной самозащиты. Артуру он представлялся Пилатом, умывающим руки. Выждав некоторое время, Баррас сказал ровным голосом:
– Меня беспокоит твое поведение, Артур. Ты сильно изменился.
– Нет, это ты изменился.
– И не меня одного это беспокоит. Сегодня вечером я встретил Гетти в Центральном комитете. Она ужасно встревожена и огорчена твоим поведением.
– Ничем не могу ее утешить, – сказал Артур все с тем же горьким равнодушием.
Баррас продолжал все внушительнее:
– Об Алане упоминается в официальном сообщении. Гетти сказала мне, что они только что получили известие: он представлен к кресту.
– Тем лучше для него, – ответил Артур.
Теперь у Барраса побагровел не только лоб, но и уши и дряблая шея. Жилы на висках надулись. Он сказал громко:
– А у тебя нет желания сражаться за отечество?
– Я не хочу сражаться ни за отечество, ни за что-либо другое, – отвечал Артур сдавленным голосом. – Я никого не хочу убивать. Довольно уже убийств. Достаточно хорошее начало было нами положено в «Нептуне». Оно навсегда внушило мне отвращение к убийству. – Голос его вдруг зазвучал громко, пронзительно, истерически. – Понимаешь? Не случись этого, я бы, может быть, как другие, взял винтовку и пошел воевать, щеголял бы в военной форме и высматривал, кого убить. Но я видел людей, погибших в шахте, и теперь я не успокоюсь… У меня было время подумать над этим, понимаешь? Было время подумать… – Он умолк, тяжело дыша. Он не решался посмотреть на отца, но чувствовал, что тот смотрит на него.
Долгое напряженное молчание. Потом Баррас сделал привычный жест – неторопливо полез в левый карман жилета и выразительно посмотрел на часы. Артур слышал, как щелкнула, захлопываясь, крышка, и что-то ненормальное, пугающее почудилось ему в жесте отца. Опять у него дела в Тайнкасле, какое-нибудь заседание, одно из бесчисленных заседаний. И это его отец, который никогда не выходил по вечерам, сидел и слушал музыку Генделя в тиши своего дома! Его отец, который послал столько людей на смерть.
– Надеюсь, тебе ясно, – сказал Баррас, вставая из-за стола, – что я могу обойтись в «Нептуне» без тебя. Подумай об этом. Может быть, тогда ты скорее решишься выполнить свой долг перед родиной.
Он вышел, захлопнув дверь. Через минуты две до Артура донеслось гудение отъехавшего автомобиля.
У Артура тряслась губа, он дрожал всем телом, новый приступ слабости овладел им.
– Нет, он этого не сделает! – завопил он вдруг, словно обращаясь к пустой комнате. – Не сделает он этого!
VII
В конце сентября Джо Гоулен, как-то неожиданно для всех, рано утром, чуть свет, уехал из Слискейла. Никто не знал, куда и зачем он скрылся, но у Джо были на то веские причины. Он тайно вернулся в Ерроу и отправился в Плэтт-лейн.
Шагая по переулку сырым осенним утром, он заметил необычное оживление на заводе Миллингтона. Из-за высокой ограды виден был не достроенный еще длинный навес из рифленого железа, а в воротах стоял грузовик, с которого снимали тяжелое оборудование. Джо, крадучись, прильнул глазом к щели в заборе. Боже правый, ну и закипела же тут работа! Два новых токарных станка для машинного зала, сверлильный станок, новые изложницы и лотки. Рабочие все это выгружают и тащат. Мастер Портерфилд чертыхается, а вот и Ирвинг выбежал из чертежной с пачкой бумаг в руке. Джо с задумчивым видом отошел от щели и направился в заводскую контору.
Ему пришлось бесконечно дожидаться в проходной, раньше чем его пустили к Миллингтону, но ни ожидание, ни недовольные взгляды Фулера, старшего секретаря, не обескуражили его. Он уверенно вошел в кабинет.
– Мистер Стэнли, это я, Джо Гоулен, – сказал он, улыбаясь с почтительной фамильярностью. – Вы, может быть, меня не помните? Вы обещали найти для меня местечко, когда я вернусь сюда.
Стэнли, сидевший без пиджака у заваленного бумагами стола, поднял голову и посмотрел на Джо. И лицо и фигура Стэнли округлились, он был чуточку бледнее прежнего, волосы у лба поредели, и в нем замечались какая-то вялость и раздражительность. Увидев Джо, он нахмурился. Он узнал его сразу, но элегантность Джо привела его в некоторое недоумение: воспоминание о нем связывалось с воспоминанием о бумажной куртке, о слое грязи и копоти.
– Да, да, конечно узнал. Вы что же, ищете работу? – сказал он растерянно.
– Да, сэр. – Против улыбки Джо, все такой же почтительной, устоять было невозможно, и Стэнли невольно слегка улыбнулся в ответ. – Дела мои все это время шли очень недурно, но захотелось перемены, а меня всегда тянуло обратно к вам, вот я и пришел.
– Так, – сухо сказал Стэнли. – Но, к сожалению, нам сейчас пудлинговщики не требуются. А почему же вы не в армии? Такому крепкому парню, как вы, следовало бы быть на фронте.
Сияющее лицо Джо затуманилось безутешной грустью. (Он предвидел это затруднение и не имел ни малейшего намерения идти на фронт.) Он отвечал не задумываясь:
– Меня дважды забраковали, сэр. Бесполезно снова идти. Это из-за колена, сэр: связки или что-то в этом роде. Должно быть, я растянул их, занимаясь боксом.
У Стэнли не было оснований думать, что Джо лжет. Помолчав, он спросил:
– А чем вы занимались, с тех пор как ушли от нас?
И глазом не моргнув, Джо ответил скромно:
– Работал на постройке в Шеффилде. Десятником. У меня под началом было тридцать с лишним человек. Но нигде как-то не хотелось устраиваться прочно, с тех пор как я ушел с вашего завода. Я все время надеялся, что вы, как обещали, дадите мне местечко у себя.
Снова пауза. Миллингтон взял со стола линейку и нетерпеливо вертел ее в руках. Голова у него была занята делами, проектами, договорами. Вдруг у него мелькнула одна идея. Он нашел ее превосходной. Подобно большинству тупых людей, занимающих ответственное положение, он был весьма высокого мнения о своей сообразительности, или, как он называл это, о своей способности быстро принимать решения. И сейчас он чувствовал, что такое решение уже у него созрело. Покровительственно посмотрел на Джо: