Стук дождя, барабанившего по свинцовой крыше, словно подчеркивал эту теплую тишину.
С любопытством оглядываясь вокруг, Джо прошел по боковому приделу, подсознательно отметив массивные резные скамьи со спинками, о которых упоминал Стэнли.
– Чертовски странное место, но здесь, по крайней мере, сухо. – Потом заботливым тоном: – Нам недолго придется ждать, ливень скоро кончится, и я вовремя довезу вас до столовой.
Он обернулся и вдруг увидел, что Лаура дрожит, прислонясь к одной из скамей и сжав руки.
– О боже! – сказал он с великолепно разыгранным раскаянием. – Что же это я? Ваша жакетка совсем промокла. Позвольте, я помогу вам ее снять.
– Нет, не надо, хорошо и так.
Она упорно не глядела на него и яростно кусала губы. Джо смутно угадывал, что в ней происходит какая-то борьба, глухая, непонятная.
– Но это непременно нужно, миссис Миллингтон, – возразил он все тем же дружеским, убеждающим тоном и взялся рукой за отворот ее жакетки.
– Нет, нет, – пробормотала, запинаясь, Лаура. – Говорю вам, мне не холодно. Не нравится мне здесь. Не следовало сюда приходить. Дождь…
Она вдруг замолчала и торопливо сама сбросила жакетку. Она тяжело дышала, и Джо видел, как поднимается и опускается ее грудь под белой шелковой блузкой, которая местами промокла и прилипла к телу. Обычное спокойствие, казалось, покинуло Лауру, нарушенное смутной таинственностью этого места, стуком дождя, безмолвием. Глаза ее с испуганным выражением блуждали вокруг. Джо смотрел на нее молча, недоумевая. Лауру снова стал бить озноб. Тут Джо вдруг понял… Он сделал шаг вперед.
– Лаура! – вырвалось у него. – Лаура! Лаура!
– Нет, нет! – пробормотала она, задыхаясь. – Мне нужно уйти, мне нужно…
Но уже когда она говорила это, руки Джо обвились вокруг нее. Они порывисто сжали друг друга в объятиях, губы их искали друг друга. Лаура застонала. Еще раньше, чем раскрылись ее губы, Джо знал уже, что ее безумно влечет к нему, что она боролась с этим много месяцев. Дикая, пьяная радость захлестнула его. Не разжимая объятий, они дошли до первой скамьи, широкой, как постель, и устланной подушками. Руки их сошлись, губы стали влажны от желания. Дождь выбивал дробь по крыше, сумрак церкви стал красным и обступил их. Потом к алтарю вознесся крик Лауры – крик физического упоения. А сверху глядело на них лицо распятого.
XI
Когда законопроект Дерби вошел в силу, отношения между Артуром и его отцом стали уже совсем невыносимыми и перешли в стадию нескрываемой враждебности. Артур числился в официальных списках, но, несмотря на то что он уже после утверждения нового закона получил повестку, он не зарегистрировался. Его неявка пока не имела никаких последствий. Дома он приходил в столовую, когда уже там никого не было, по возможности избегал встреч с отцом, а в «Нептуне» проводил большую часть времени под землей, приходя рано и спускаясь в шахту с Гудспетом до прихода отца. Но, несмотря на все предосторожности, ему не удавалось совершенно уклониться от неизбежных встреч, полных напряженной вражды и вызывавших столкновения. Когда Артур в конце рабочего дня приходил в контору, грязный и утомленный, Баррас делал вид, будто очень занят делом и не замечает его. Он совершенно недвусмысленно давал понять Артуру, что на руднике в нем очень мало нуждаются. Через некоторое время он поднимал голову от вороха бумаг и, словно только что увидев Артура, хмурил брови, как бы говоря: «А, ты здесь, все еще здесь?» И, когда Артур молча отворачивался, Баррас следил за ним с раздражением и начинал быстро барабанить пальцами по столу, багровый от обиды и сильного гнева.
Артур видел, что отцу тягостно его присутствие на «Нептуне». В начале января он был вынужден заявить отцу о плохом качестве деревянных подпорок в «Файв-Квотерс». Баррас сразу вспыхнул:
– Занимайся своим делом и предоставь мне заниматься моим. Когда мне понадобится твой совет, я обращусь к тебе.
Артур ничего не ответил. Он знал, что стойки никуда не годятся, что часть их уже успела подгнить снизу. Его ужасало качество материалов, которые приобретал отец. Цены на уголь росли, работа в шахте велась с лихорадочной спешкой, и деньги так и текли в карманы владельца «Нептуна». А между тем, несмотря на то что первая катастрофа могла бы быть Баррасу уроком, он не расходовал ни гроша на то, чтобы создать лучшие и более безопасные условия работы в шахтах.
В вечер того самого дня, когда у них произошел разговор о стойках, в тайнкаслской газете «Аргус» появилось сообщение крупным шрифтом о том, что утвержден закон о воинской повинности.
Прочитав это известие, Баррас не мог скрыть своего удовольствия.
– Вот будет встряска для тех, кто уклонялся! – объявил он, сидя во главе стола. – Давно пора пересмотреть списки. Слишком много есть таких, которые, празднуя труса, копались в тылу как «незаменимые». – Он отрывисто и торжествующе засмеялся. – Новый закон заставит их призадуматься.
Это было за ужином, в один из тех редких дней, когда Артур присутствовал в столовой, и хотя Баррас со своими замечаниями обращался к тетушке Кэрри, их яд предназначался для Артура.
– Попросту скандально, Кэролайн, – продолжал он громко, – что такое множество здоровых молодых людей, которым следовало бы сражаться за отечество, уклоняются от этого. Они до сих пор укрывались в разных предприятиях и учреждениях, где в них не нуждаются. Они не желали понять намеков и не вступали в армию. Что же, клянусь душой, давно пора подтолкнуть их туда хорошим пинком!
– Да, Ричард, – прошептала тетя Кэрри, бросив трепетный взгляд на Артура, не поднимавшего глаз от тарелки.
– Я знал, что рано или поздно так будет, – продолжал Баррас тем же тоном. – И не сомневаюсь, что мне придется принять участие в этом деле. Между нами говоря, меня уже пригласили в члены местного трибунала.
– Трибунала, Ричард?! – запинаясь, переспросила тетя Кэрри.
– Да, разумеется, – подтвердил Ричард, старательно избегая взгляда Артура. – И я не потерплю никаких глупостей, будьте уверены. Теперь дело уже наконец приняло серьезный оборот, и чем скорее все они это поймут, тем лучше для них. Только на днях мы говорили об этом с Гетти. Она тоже глубоко убеждена, что лентяев пора расшевелить и вытащить из их убежищ.
Артур медленно поднял глаза и посмотрел на отца. Баррас был в новом сером костюме, с цветком в петлице. За последнее время он сшил себе множество новых костюмов, гораздо элегантнее, чем его прежние (Артур подозревал, что он переменил портного), и завел привычку постоянно носить цветок в петлице, – обыкновенно это бывала ярко-розовая гвоздика, сорванная в оранжерее. У него был чересчур щеголеватый вид, глаза блестели, он постоянно был в каком-то непонятном возбуждении.
– Вот увидите, Кэролайн, – усмехнулся он с явным удовлетворением, – как все побегут под знамена, когда начнут действовать трибуналы.
Наступило молчание, во время которого тетушка Кэрри, охваченная тревогой, бросала робкие взгляды то на отца, то на сына. Затем Баррас посмотрел на часы:
– Ну, Кэролайн, мне пора ехать. Пусть никто меня не дожидается, – я вернусь, вероятно, поздно. Мы с Гетти едем в Королевский театр. Война войной, а жизнь своего требует. Сегодня идет «Дева гор». Говорят, очень хорошая вещь, и участвует вся лондонская труппа. Гетти очень хочется ее посмотреть.
Он встал, поправил цветок в петлице, затем, упорно не замечая Артура, коротким кивком простился с Кэролайн и вышел из комнаты.
Артур продолжал сидеть за столом, поразительно тихий и молчаливый. Он отлично знал, что Гетти и его отец часто проводят вместе вечера; новые костюмы, бутоньерка, поддельный блеск молодости – все говорило об этом. Началось с миссии искупления: Артур, мол, возмутительно обошелся с Гетти, и обязанность «загладить» это лежит на его отце. Артур подозревал, что их отношения зашли далеко за пределы простого «заглаживания» его ошибки, но он не знал ничего наверное. Думая об этом, он тяжело вздохнул. Этот вздох заставил тетю Кэрри беспокойно зашевелиться.
– Ты почти ничего не ел сегодня, Артур, – шепнула она. – Почему ты не отведаешь пирожков?
– Я не голоден, тетя.
– Но они такие вкусные, дружок, – уговаривала она огорченным тоном.
Он молча покачал головой, глядя на нее как бы сквозь свою боль. У него вдруг появилось желание облегчить душу, излить перед тетушкой то, что его мучило, но он подавил в себе это желание, хорошо понимая, что это было бы бесполезно. Тетя Кэрри добрая женщина и любит его, но из-за своей робости и благоговения перед отцом она просто не способна поддержать его, Артура.
Он встал и вышел из столовой. В передней остановился в нерешительности, поникнув головой. В такие минуты его мягкая впечатлительная натура жаждала чьего-нибудь сочувствия. «Если бы Гетти была здесь!» Клубок подкатился у него к горлу. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным. Медленно пошел наверх. Но, проходя мимо спальни матери, вдруг остановился. Невольным движением протянул он руку к двери и вошел.
– Как ты себя чувствуешь сегодня, мама? – спросил он.
Мать быстро оглянулась, лежа на подушках, с недовольно-вопросительным выражением на бледном, пухлом лице.
– У меня мигрень, – отвечала она. – А ты так меня испугал, открыв неожиданно дверь!
– Прости, мама. – Он тихонько присел на край кровати.
– Ох нет, Артур! – запротестовала она. – Не тут, милый мой: я не переношу, когда кто-нибудь садится на кровать, особенно при такой головной боли, – меня это беспокоит.
Он встал, немного покраснев.
– Прости, мама, – сказал он снова. Он поставил себя мысленно на ее место и решил не обижаться на нее. Ведь это его мать. Из глубины памяти вынырнуло воспоминание о ее ласках в детстве, туманное представление о том, как она наклонялась к нему и кружева ее капота нависали над ним, окутывая и защищая его. Растроганный этим воспоминанием о материнской ласке, Артур сказал прерывающимся голосом: – Мама, можно мне поговорить с тобой?