Она недовольно посмотрела на него:
– У меня такая головная боль!
– Я недолго… Мне нужен твой совет.
– Нет, нет, Артур, – возразила она, закрыв глаза, словно испуганная его стремительностью. – Право, не могу. В другой раз, быть может… Сегодня у меня ужасно болит голова.
Артур молча отступил к двери, выражение его лица резко изменилось.
– Как ты думаешь, Артур, – продолжала его мать, не открывая глаз, – отчего это у меня постоянно такие мигрени? Я думаю, не из-за пушечной ли стрельбы во Франции. Знаешь, ведь в воздухе происходят колебания. Конечно, слышать стрельбу я не могу, но мне пришла мысль, что колебания воздуха могут вызвать такие явления… Правда, этим нельзя объяснить мою боль в спине, а она меня в последнее время тоже очень мучает. Скажи, Артур, как ты думаешь, может пушечная пальба иметь какое-нибудь влияние?
– Не знаю, мама, – ответил он глухо и помолчал, стараясь овладеть собой. – Я думаю, вряд ли она может повлиять на твою спину.
– Знаешь ли, на спину я не особенно жалуюсь. Мазь, которую мне дал доктор Льюис, помогает замечательно. Я прочла рецепт: аконит, белладонна и хлороформ – три смертельных яда. Не странно ли, что яд так полезен при наружном употреблении!.. Но о чем я говорила? Ах да, о вибрациях. Я только на днях читала в газете, что ими объясняют сильный дождь, который лил недавно. Это как будто подтверждает мое мнение, и доктор Льюис говорит, что существует совершенно определенное состояние, которое называется «пушечной головной болью». Разумеется, основная причина всего – нервное истощение. Это мое вечное горе, Артур, милый, – сильнейшее нервное переутомление!
– Да, мама, – согласился он тихо.
После новой недолгой паузы Гарриэт снова заговорила. С полчаса она описывала свои ощущения, потом вдруг подняла руку к голове и попросила Артура уйти, так как он ее утомляет. Он молча повиновался. Четверть часа спустя, идя обратно коридором, он слышал ее громкий храп.
Дни шли, а в душе Артура росло сознание, что он одинок со своим горем, отрезан от других людей, чуть ли не отвержен ими. Инстинктивно он начал сужать круг своей деятельности. Он выходил только на работу и даже там ловил на себе странные взгляды Армстронга, Гудспета и некоторых рабочих. На улицах, когда он шел в «Нептун» и обратно, ему часто кричали вслед оскорбительные слова. Раздор с отцом стал всем известен, и это приписывалось его отказу вступить в армию. Баррас без колебаний публично высказывал свои взгляды; его стойкому патриотизму рукоплескали со всех сторон, все находили прекрасным то, что он не позволял естественному родительскому чувству восторжествовать над сознанием долга в годину великого народного бедствия. Артура парализовала мысль, что весь город следит за борьбой между ним и отцом.
В феврале положение все ухудшалось и ухудшалось, а в середине марта начал свою деятельность слискейлский трибунал. Он состоял из пяти членов – Джеймса Ремеджа, владельца мануфактурного магазина Бэйтса, старика Мэрчисона, его преподобия Иноха Лоу из церкви на Нью-Бетель-стрит и Ричарда Барраса, который был единогласно избран председателем. Кроме этих пяти, в трибунале заседал в качестве постоянного эксперта представитель военных властей, капитан Дуглас из тайнкаслских казарм. Раттер, секретарь слискейлского муниципалитета, исполнял также обязанности секретаря трибунала.
С болезненно-напряженным интересом следил Артур за первыми действиями трибунала. Он не долго сомневался в его суровости: одному за другим трибунал отказывал в освобождении от призыва. Дуглас вел себя настоящим самодержцем. У него была манера надменно и дерзко оглядывать являвшихся, затем поднимать глаза и объявлять коротко:
– Этот человек мне нужен.
Ремеджа и Барраса распирал необузданный патриотизм. С остальными они мало считались. Трибунал взял весьма жесткую линию. Он считал, что если человек возражает против строевой службы, то только от таковой и можно его освободить. Но строевая служба оказывалась наилучшим выходом, так как отказавшемуся от нее грозила тюрьма.
Чем дальше, тем больше росло страстное возмущение Артура. Бледный, подавленный, смотрел он на отца, возвращавшегося оттуда, где он творил суд над людьми. Баррас же неизменно был в приподнятом настроении и, в назидание Артуру, часто рассказывал тете Кэрри наиболее интересные случаи из практики трибунала. В последний день марта Баррас вернулся домой, опоздав к чаю, в еще большем, чем всегда, приливе воодушевления.
Демонстративно не замечая Артура, он сел за стол и положил себе на тарелку солидную порцию горячих гренок с маслом. Затем начал разговор, описывая случай, который больше всего занимал его сегодня: молодой студент богословского факультета требовал освобождения по религиозным мотивам.
– Знаете, какой был первый вопрос Ремеджа? – сказал он с полным ртом, пережевывая гренки. – Он спросил у этого малого, принимал ли он когда-нибудь в жизни ванну. – Баррас перестал жевать и победоносно рассмеялся. – Но Дуглас придумал еще лучше. Дуглас посмотрел на меня искоса, потом как заорет на него: «А вам известно, что тот, кто отказывается выполнять свой воинский долг, подлежит расстрелу?» Это попало в точку. Вам надо было видеть, как мальчишка съежился! И согласился идти в армию. Через три месяца будет во Франции. – Баррас опять захохотал.
На этот раз Артур не выдержал. Он вскочил из-за стола, и даже губы его побелели:
– Вы находите это забавным, да? Вам приятно сознавать, что вы вложили человеку в руки винтовку против его воли? Вы довольны, что принудили его пойти стрелять и убивать, лишать жизни кого-то во Франции? «Убивай – или будешь убит!» Какой славный лозунг! Вам бы следовало вышить его на знамени и повесить над вашим стулом в трибунале! Он вам подходит. Говорю вам: это для вас подходящий лозунг! Но если вы не имеете никакого уважения к человеческой жизни, то у меня оно есть. Меня вы не запугаете и не заставите идти убивать! – Артур умолк, тяжело дыша. С безнадежным жестом он направился к двери, но Баррас остановил его.
– Погоди минутку, – сказал он. – У меня с тобой будет разговор.
Артур обернулся. Он слышал, как тетушка Кэрри тяжело перевела дух.
– Очень хорошо, – ответил он сдавленным голосом, вернулся от двери и снова сел за стол.
Баррас положил себе еще гренок и все время жевал, глядя перед собой. У тетушки лицо стало землисто-серым. Несколько мгновений она в трепетной муке терпела это молчание, но затем не выдержала – дрожащим голосом пробормотав извинение, поспешно встала и вышла из комнаты.
Баррас допил чай, суетливым жестом вытер рот и устремил на Артура налитые кровью глаза.
– Вот что, – сказал он сдержанно. – В последний раз спрашиваю: намерен ты вступить в армию?
Артур выдержал взгляд отца, лицо его было бледно, но решительно. Он отвечал:
– Нет.
Пауза.
– Я хочу, чтобы ты вполне уяснил себе, что ты мне в «Нептуне» не нужен.
– Очень хорошо.
– Разве это не заставит тебя передумать?
– Нет.
Новая пауза.
– В таком случае, – сказал Баррас, – знай, что вопрос о тебе будет решаться в трибунале во вторник на будущей неделе.
Тошнотворное ощущение страха охватило Артура. Он опустил глаза. В глубине души он не верил, что отец зайдет так далеко. Хотя официально Артур не занимал в «Нептуне» никакой должности, он думал, что на него новый закон не распространяется.
– Пора тебе понять: то, что ты мой сын, тебя не спасет, – медленно продолжал Баррас. – Ты молод и для военной службы годен. У тебя нет никакого оправдания. Мои взгляды всем известны. Я не допущу больше, чтобы ты укрывался за моей спиной.
– Вы воображаете, что таким путем принудите меня идти на войну? – сказал Артур дрожащим голосом.
– Да. И это еще самое лучшее, что может тебя ожидать.
– Вы очень ошибаетесь. – Артур почувствовал сильную внутреннюю дрожь. – Вы думаете, я побоюсь предстать перед трибуналом?
Баррас засмеялся своим отрывистым смехом:
– Вот именно.
– Тогда вы ошибаетесь. Я пойду. Да, пойду туда.
Кровь бросилась в лицо Баррасу:
– В таком случае к тебе отнесутся, как к любому уклоняющемуся. Я уже говорил с капитаном Дугласом. Никакого снисхождения тебе оказано не будет. Мое решение твердо. В армию идти тебе все равно придется.
Молчание.
– До чего ты пытаешься довести меня? – спросил Артур тихо.
– Я хочу заставить тебя выполнить свой долг.
Баррас стремительно встал. Одно мгновение он стоял у буфета, выпятив грудь:
– Ступай завтра в Тайнкасл и запишись. Это в твоих собственных интересах. Явись раньше, чем тебя заставят это сделать. Вот тебе мое последнее слово. – И он вышел из комнаты.
Артур продолжал сидеть за столом. Он еще дрожал и, опершись локтем на стол, опустил голову на руку.
В такой позе застала его тетя Кэрри, минут через десять проскользнувшая обратно в столовую. Она подошла и обняла плечи Артура.
– Ах, Артур, – зашептала она. – Никогда не следует идти против отца. Будь рассудителен. Ты должен быть рассудителен ради себя самого.
Он не отвечал, пустыми глазами глядя в одну точку.
– Пойми, Артур, голубчик, – продолжала умоляющим голосом тетя Кэрри. – Есть вещи, против которых невозможно бороться. Никто не знает этого так хорошо, как я. Волей-неволей приходится смириться. Ты мне так дорог, Артур! Я не могу видеть, как ты портишь себе жизнь. Ты должен сделать так, как хочет отец, Артур.
– Нет, тетя, я этого не сделаю, – возразил он, как будто говоря сам с собой.
– Ради бога, Артур, – умоляла она, – не упрямься. Пожалуйста, прошу тебя! Я боюсь, не случилось бы чего страшного. И подумай, какой это позор, какой позор! Ну обещай мне, что ты послушаешься отца!
– Нет, – сказал Артур шепотом. – Я должен идти своим собственным путем.
Встав из-за стола, улыбнулся тетушке вымученной улыбкой и пошел к себе.
На следующее утро он получил повестку с требованием явиться в трибунал. Баррас, присутствовавший в столовой, когда принесли почту, исподтишка внимательно следил за сыном, в то время как тот распечатывал тонкий светло-желтый конверт. Но если он надеялся, что Артур заговорит, то ошибся. Артур положил письмо в карман и вышел из комнаты. Очевидно, отец рассчитывает, что он покорится. А он твердо решил не покоряться.