– Знаешь, сколько это круглым счетом будет стоить? – спросил он медленно.
– Нет, – равнодушно отвечал Артур.
– Около ста тысяч фунтов.
– Это только показывает, какое безобразие здесь творилось! – Артур сжал кулаки во внезапном порыве гнева. – Ничего, мы выдержим этот расход. Я не остановился бы и перед вдвое большим. Я обязан это сделать.
– Да, Артур, – снова начал старый Тодд. – Но имей в виду, что будет трудновато достать материалы. Все заводы, изготовлявшие шахтное оборудование, во время войны не работали, и только самые дельные из их хозяев снова теперь переходят на прежнее производство. Впрочем, я слышал, что завод в Плэтт-лейн уже начал работать.
– Завод Миллингтона?
– Бывший завод Миллингтона, – вздохнул Тодд. – Ведь Стэнли продал его Моусону и Гоулену.
Он уложил бумаги в портфель и закрыл его. Все это спокойно, без всякого нетерпения.
Артур взял его за руку:
– Вы устали? – Он улыбнулся своей прелестной, сердечной улыбкой. – Вам надо позавтракать. Вас ждут сегодня в «Холме». Приехала Хильда. И Грэйс с Дэном гостят у нас, они пробудут день или два. Вы непременно должны поехать со мной.
Они ехали в «Холм» по дороге, залитой жарким солнцем, и, согретый его лучами, Тодд размышлял уже с меньшим пессимизмом, чем обычно: «Хорошее дело задумал Артур, очень хорошее. Никогда его отец не сделал бы ничего подобного». И, продолжая нить своих размышлений, Тодд сказал:
– А знаешь, как-то странно не видеть твоего отца в «Нептуне».
Артур решительно покачал головой:
– Боюсь, что ему больше никогда не придется быть там. – И добавил быстро: – Впрочем, ему теперь лучше, много лучше. Доктор Льюис говорит, что он может прожить еще много лет. Но правая половина у него совершенно отнялась. И язык тоже. Что-то повреждено – какие-то нервные волокна в мозгу. Откровенно говоря, Тодд, он не совсем… у него голова не совсем в порядке.
Он помолчал, затем сказал тихо:
– Единственное мое желание, чтобы он дожил до того времени, когда будет завершено все, что я затеял в «Нептуне».
Горячее чувство вдруг проснулось в душе Тодда, – тут сыграли роль и этот солнечный день, и виски, и искреннее восхищение замыслами Артура.
– Ей-богу, Артур, – сказал он, – я от души надеюсь, что он увидит это.
Они приехали в усадьбу, оба повеселевшие, радужно настроенные. Было половина второго, час ланча. Они прошли прямо в столовую, где все уже были в сборе. Артур сел на верхнем конце, тетушка Кэрри – на нижнем, Тодд и Хильда – с одной стороны, Грэйс и Дэн – с другой.
Все были веселы, в воздухе, казалось, звенели ноты оптимизма, экстаза, вновь обретенный прочный мир представлялся каким-то чудом. Тодд подумал про себя, что ни разу в жизни он не наблюдал в этом доме такого веселого настроения за столом. Конечно, чувствовалось, что чего-то недостает. Отсутствовало главное. Это главное скрывалось наверху – немое, парализованное, но даже в отсутствии своем странно значительное.
Тодд некоторое время был погружен в свои мысли, потом обратился к Хильде:
– За отцом ухаживаете, вероятно, вы, Хильда? Вот и пригодился ваш опыт сестры милосердия.
Хильда покачала головой:
– Нет, за ним ухаживает тетя Кэрри.
Артур засмеялся – жизнерадостно, весело, как не смеялся никогда до сих пор.
– Вы ни за что не угадаете, Тодд, что затеяла Хильда. Она поступает на медицинский факультет. В будущем месяце едет в Лондон.
– Медицинский факультет, – повторил Тодд и, чтобы скрыть удивление, усердно занялся бараньей котлетой.
– Хильда очень довольна, – продолжал Артур и, усмехнувшись, добавил: – Оттого она так любезна со всеми нами.
Дэн покраснел, так как слова Артура напомнили ему о холодной снисходительности Хильды и его несколько неловком положении в доме. Он приехал сюда только ради Грэйс, чтобы доставить ей удовольствие. И в эту минуту он почувствовал, что рука жены ищет под столом его руку. Он нежно и успокоительно сжал эту руку, подумав о Грэйс, об их ребенке, который сейчас находится наверху, о будущем. И, решив, что заносчивое обращение Хильды ни капельки его больше не тронет, он поднял глаза, все еще несколько красный, и встретил устремленный на него взгляд Тодда.
– Ну что, теперь, когда война окончилась, вы опять вернетесь в «Нептун»? – спросил Тодд.
Дэн поперхнулся картофелем.
– Нет, – возразил он. – Я собираюсь заняться сельским хозяйством.
Вмешалась Грэйс, снова сжав под столом руку Дэна:
– Я не пущу больше Дэна в копи, мистер Тодд. Мы уедем в Суссекс. Там, в Винраше, мы купили небольшой участок… на пенсию Дэна, – добавила она быстро.
– Они оба такие упрямые, – пожаловался Артур. – Я из сил выбился, доказывая Дэну, что мне нужна его помощь в «Нептуне». Но они и слышать об этом не хотят. Чертовски независимы – не желают денег брать ни гроша! Во всем этом, конечно, виновата Грэйс. Она убедилась, что Винраш – очень благоприятное место для детоводства, и теперь хочет попробовать разводить там цыплят и поросят.
Грэйс, ничуть не смущаясь, сказала:
– Вы непременно должны приехать к нам в гости, мистер Тодд… Я собираюсь сдавать комнаты на лето.
Тодд улыбнулся ей своей доброй и тихой улыбкой, любуясь ее воодушевлением, ее решительностью. То, что она делала, казалось ему несколько непонятным, но прекрасным и трогательным. И, думая об этом, он почувствовал себя таким старым…
Тетя Кэрри встала и с опущенной головой бесшумно выскользнула из комнаты. Не было больше Гарриэт, но был другой больной, нуждавшийся в уходе. Умение тетушки Кэрри ловко сменять испачканные простыни и выносить горшки все еще требовалось в «Холме», но уже для другого, более священного объекта.
Все вдруг вспомнили об этом разбитом человеке, беспомощном, заключенном в своей комнате, и за столом наступила тишина. Быстро докончили завтрак. Артур, взяв Тодда под руку, проводил его до автомобиля, который должен был отвезти его на станцию. Тодд не захотел пойти наверх навестить Барраса, благоразумно заметив, что это может расстроить больного. С минуту он и Артур постояли у машины.
– Так, значит, насчет оборудования я тебе сообщу. – Тодд сделал паузу. – Хорошее дело ты задумал, Артур. Если проведешь его, то у тебя будет образцовый рудник.
– Вот это-то и было моей мечтой всегда, – отозвался Артур тихо, – образцовый рудник!
Они помолчали, потом Тодд пожал руку Артуру и сел в автомобиль. Артур стоял у подъезда, пока автомобиль не отъехал. Инстинктивно посмотрел он на небо. Солнце сияло ему, мир ласково обнимал, жуткое прошлое было погребено и забыто. Чудесным образом он воскрес душой, и его идеал готов был осуществиться. О сладостное возрождение!
Он пошел наверх навестить отца, как делал ежедневно. Вошел в комнату и приблизился к постели. Баррас лежал на спине, рыхлой массой, беспомощной и неподвижной. Правая рука была скрючена, пальцы на ней – лиловатого, мертвенного оттенка; половина лица парализована, и изо рта, по складкам на правой щеке, текла струйка слюны. Все в нем казалось безжизненным, жили одни глаза, – и теперь они обратились к вошедшему в комнату Артуру с жалкой, почти собачьей благодарностью.
Артур сел у кровати. Вся ненависть и горечь, которые раньше вызывал в нем отец, умерли в его душе. Он относился к нему теперь спокойно и терпеливо. Он заговорил с ним, рассказывая кое-что из того, что происходило на шахте (доктор полагал, что это может способствовать восстановлению его умственных способностей). И действительно, Артур заметил, что отец понимает то, что он ему говорит.
Он терпеливо продолжал рассказывать, глядя в эти мрачные, бегающие глаза, глаза связанного животного. Потом умолк, – он видел, что отец пытается заговорить. Какое-то слово пыталось прорваться сквозь губы, замкнутые печатью молчания. Это были даже два слова, но неподвижные губы отказывались пропустить их. Артур наклонился, вслушиваясь, но слова не выходили. Он не мог их услышать, пока еще не мог.
II
Доблестный мир был заключен, и 17 декабря, в субботу, в шесть часов вечера Дэвид вернулся домой. Не успел поезд остановиться у Тайнкаслской центральной станции, как он выскочил и, взволнованный, побежал по платформе, нетерпеливо глядя в сторону решетки, чтобы поскорее увидеть Дженни и Роберта. Но первая, кого он увидел, была Салли Сэнли. Он помахал ей рукой: значит, они вовремя получили его телеграмму. Салли в ответ тоже стала усердно махать рукой, но Дэвид едва ли заметил это: он в это время предъявлял свой льготный билет контролеру. Наконец его пропустили, и он поспешил к ней, запыхавшийся, улыбающийся:
– Привет, Салли! А где мое семейство?
В ответ на его стремительно-радостное приветствие она тоже улыбнулась, но как-то принужденно:
– Приятно увидеть вас снова, Дэвид. Мне надо поговорить с вами. Как поезд запоздал! Я так долго ждала, что должна теперь выпить чашку кофе.
– Что ж, – улыбнулся Дэвид, – если вам хочется кофе, едем поскорей на Скоттсвуд-роуд.
– Нет, – возразила Салли. – Мне хочется выпить кофе сейчас же. Пойдем в буфет.
Недоумевая, он пошел за ней. Салли уплатила у стойки за две чашки кофе и отнесла их на один из круглых столиков. Дэвид наблюдал за ней.
– Не надо мне никакого кофе, Салли, я только что в поезде пил чай, – запротестовал он.
Салли точно не слышала его. Она уселась за столик, испещренный мокрыми кругами в тех местах, где кто-то ставил налитый через край стакан с пивом. Дэвид тоже сел, по-прежнему недоумевая.
Салли сказала:
– Мне надо потолковать с вами, Дэвид.
– Ну что же, говорите. Но разве мы не можем поговорить дома?
– Там неудобно. – Салли взяла ложку и помешала свой кофе, но пить не стала. Глаза ее не отрывались от Дэвида, и в этих глазах была трагическая жалость, но Дэвид ее не замечал. Глядя на мрачное, некрасивое лицо Салли, скуластое, с несколько массивным подбородком, он заподозрил, что с нею что-то стряслось.
Она пила кофе очень медленно, словно цедила его. Наконец все же почти допила. И Дэвид с подавленным нетерпением потянулся за своим солдатским мешком: