…Чаще других бывала у Лианозовых и теплее, родственнее принималась следующая группа: артист Н. Ходотов, виртуоз-балалаечник В. В. Абаза, Саша Макаров, Федя Рамш, Де-Лазари, Лопухова, Орлов, еще несколько человек и я. Эта наша группа дружила с клоуном Жакомино, остроумным, деликатным и вполне светским человеком, всегда с иголочки одетым.
…Денежные гонорары артистам, принятые в других домах, у Лианозовых не имели места. И опять-таки сказывался редкий такт – боязнь обидеть артиста ролью наемного увеселителя. Зато каждый выступавший у Лианозовых певец или музыкант получал на следующий день какой-нибудь ценный подарок – либо персидский ковер, либо столовый сервиз, либо золотую безделушку с камнями.
Этот большой дом, где все было на широкую барскую ногу, жил настоящей жизнью богемы. К Лианозовым, не считаясь со временем, можно было приехать когда угодно. У Лианозовых, кроме заведенных часов обеда и завтрака, можно было всегда поесть и попить. Помню, это было в первые дни большевизма. Петербург очутился во власти разнузданных солдатских банд. Вовсю шла вакханалия грабежа винных погребов. Восемь дней эти потерявшие облик человеческие орды громили погреб Зимнего дворца. Одни напивались до бесчувствия и тут же умирали, большинство же делало из этого коммерцию. Солдаты, наложив в мешок десяток-другой бутылок со старым бесценным коньяком, венгерским, со всевозможными ликерами, взвалив этот мешок на спину, разбазаривали свою добычу. Из погреба Зимнего дворца они растекались по всему Петербургу.
В один из этих траурных дней, когда на душе особенно скребли черные кошки и когда особенно угнетало одиночество, я вызвал к себе по телефону оркестр «Виллы Родэ», еще кое-кого из друзей и опереточную примадонну Дмитриеву.
Начался шумный загул. На дне стаканов, под веселые звуки оркестра, так хотелось найти хотя бы минутное забвенье от мерзкой, чудовищной действительности. Уже третий час ночи. Телефонный звонок. У аппарата Нора Георгиевна Лианозова.
– Юрий, ты что делаешь?
– Пытаюсь забыться.
– Приходи к нам.
– С удовольствием, но я не один.
– А кто у тебя?
Я перечислил моих гостей.
– Забирай их всех – и к нам!
В то время никаких способов передвижения не было, кроме способа пешего хождения. И вот глубокой зимней ночью, среди мрака и гололедицы, мы всей компанией потянулись по Каменноостровскому. Шел я, шли мои гости, шли музыканты со своими инструментами, и странным силуэтом казался маленький человек, придавленный тяжестью громадного контрабаса. Спотыкаемся, чертыхаемся, проклинаем Керенского. Наконец, мы у дома Российского страхового общества, где жили наши друзья Лианозовы. В несколько очередей я поднял на лифте всех, и когда мы накопились на площадке перед квартирою Лианозовых, по сигналу, данному мною, оркестр оглушительно грянул староегерский марш, потрясший весь колоссальный особняк со всеми его портиками, флигелями и крыльями. Распахивается дверь, на пороге Нора Георгиевна.
– Юрий, сумасшедший, только ты можешь придумать что-нибудь подобное!
У Лианозовых мы продолжали начатое у меня весь остаток ночи, весь день до семи часов вечера. Да и в семь вечера загул прекратился потому лишь, что оркестр должен был явиться в «Виллу Родэ» к исполнению своих обязанностей. Музыканты потащились пешком в Новую Деревню, неся на себе свои инструменты и напоминая бродячий оркестр.
Эта глава была бы неполной, если бы я не закончил ее в нескольких словах тем, как расстроилась моя свадьба с Марией Николаевной Загорской. Для этого надобно вернуться несколько назад к предреволюционному времени Великой войны.
Как я уже сказал, невеста жила у меня. У нас было решено: я сделаю двухмесячную сибирскую поездку, вернусь, и мы тотчас же обвенчаемся.
Прямо с вокзала мчусь домой, и первый вопрос швейцару:
– Мария Николаевна дома?
– Нет их, Юрий Спиридонович. Уехали назавсегда. Барин, папенька их, приезжали и увезли к себе Марию Николаевну.
Я превратился в соляной столб. Это был большой удар, после которого я долго не мог оправиться…
Глава VIII
Я – КИНОАРТИСТ. КАК Я КРУТИЛ ФИЛЬМ «ПЕТЛЯ СМЕРТИ». ПРУССАКИ НА КАМЕННОМ ОСТРОВЕ – ЖИВОЙ АНЕКДОТ С М. В. РОДЗЯНКО
…Теперь опишу, как я играл для кино, или, говоря по-современному, как я «крутил».
В те годы, перед самой войною, наша кинематография успела проявить себя весьма и весьма заметно, и, как это ни странно, Петербург в этом нисколько не был повинен. Все лавры приходились на долю Москвы. Ханжонков, Ермолаев, Тиман и Рейнгардт выбрасывали на рынок одну картину за другой, соперничали «вендеттами», и вообще оставалось только радоваться.
Не только в одной кинематографической области, но и в более серьезных видах искусства Белокаменная шла впереди Северной Пальмиры и была очагом свежих течений в музыке, драме, опере, живописи и поэзии. Но это всем известно, и, отметив это мимоходом, возвращаюсь к моим воспоминаниям.
Да, Петербург безмолвствовал. Не было ни одного павильона, ни одной кинофабрики, не было вообще съемок, за исключением разве чисто репортажного жанра. Но, кажется, в 1912 году возникло общество «Вита» с двумя офицерами во главе – поручиком конной артиллерии Гельгаром и поручиком запаса уланом ее величества Адлербергом. Молодые, полные огня и увлечения Великим Немым, они бодро и живо взялись за дело и выпустили картину, которая двухтысячным метражом своим, обилием действующих лиц и увлекательностью и разнообразием действия побила все вышедшее на московском рынке. Это был «Борец под черной маской» по сценарию Брешко-Брешковского. Лучшие атлеты-борцы России и Европы, подвизавшиеся тоща в Петербурге, были в этой картине простыми фигурантами. «Борец под черной маской» прошел с успехом не только у нас, но и во всей Европе, где был распространен фирмою «Братья Пате», купившей в собственность ленту для Запада и для Америки.
Адлерберг и Гельгар, окрыленные этим успехом, поспешили заказать Брешко-Брешковскому новый сценарий, и тоже из цирковой жизни. Это и была драма «Петля смерти», где совершенно неожиданно для себя самого приглашен был я на роль «любовника-злодея». Я был усердным посетителем кинематографа, но самому крутить – это если и приходило мне в голову то весьма неопределенно и смутно. Да и где крутить, у кого? В Петербурге, как я уже сказал, до возникновения «Виты» была в этом отношении пустыня Аравийская, а в Москве уже прочно сидели на своих местах и Мозжухин, и Максимов, и Рунич, и Полонский.
Ю. Морфесси в оперетте «Веселая вдова»
Однажды я приехал позавтракать к Котану. В обширном вестибюле стояли уже без верхнего платья плотный, румяный Гельгар, превратившийся из конно-артиллериста в летчика, и двое в статском – Брешко-Брешковский и тонкий, изящный Адлерберг. Я попал к Котану сразу после похорон, уже не помню чьих, и был в цилиндре, в черном двубортном, перетянутом в талии модном пальто и в белых перчатках с черными жилками.
В руках у меня была трость.
И так я шел прямо на упомянутых двух кинодиректоров и писателя-романиста, чтобы поздороваться с ними.
И все трое в один голос:
– Вот, вот именно таким он нам и нужен, со всей своей фигурой, с цилиндром, пальто и перчатками!
Через несколько минут мы сидели за столом, и пока степенный татарин-лакей подавал нам закуски, выяснилось, зачем я был нужен.
Они уже давно искали и не «Веселая вдова» могли найти «героя» для «Петли смерти». Этот герой должен быть светским человеком, спортсменом, должен безукоризненно одеваться, должен ездить верхом и, конечно, уметь играть и не должен уклоняться от таких трюков, которые могут повлечь за собою неприятные физические ощущения и неудобства. Факт приглашения показал, что внешним требованиям я соответствую. А вот относительно трюков с возможностью физических повреждений я попросил высказаться определеннее.
Мне тотчас же пояснили:
– Финальный трюк? Извольте… Герой сидит в барьерной ложе, в таком же цилиндре и таком же пальто, и, ничего не подозревая, становится жертвой мести своего соперника. Месть заключается в следующем: наездник-ковбой сознательно делает ошибку. Мчась по кругу, он, свистя в воздухе своим лассо, захлестывает петлею вас, вместо клоуна, который по плану заговорщиков должен стоять рядом с вашей ложей. И вот здесь-то для вас тридцать, сорок секунд малоприятных. Ковбой волочит вас с петлею на шее по песку арены за своей лошадью, и хотя опасностью для жизни это не грозит, но удовольствия мало. Если это вас не смущает, мы сейчас же ударим по рукам, а завтра подпишем контракт…
Я не колебался ни одного мгновения. Было бы малодушием колебаться. Наоборот, любопытный трюк манил меня, да и вообще перспектива сыграть первую роль в интересной картине сулила и артистическое удовольствие, и чисто человеческое, и новизну впечатлений…
Приступили к съемкам; я был тотчас же ими захвачен. Какая смена впечатлений и места! Какие чисто кинематографические перебрасывания из павильона в Летний сад, из Летнего сада на Острова, с Островов в цирк-модерн, ожидающий нас и освещенный гудящими, ослепительно яркими юпитерами.
«Петля смерти» заняла у нас около трех недель. Из мужских ролей остался у меня в памяти Кайсаров на лошади, выступавшей испанским шагом; из женских – «королева пластических поз» в исполнении А. Е. Брешко-Брешковской.
Признаться, я не без волнения готовился к трюку с ковбоем, с его лассо на моей собственной шее. Но отчасти мой личный опыт старого актера, отчасти опыт ставивших картину руководителей – все это сгладило неприятные возможности, и вся эффектная сцена прошла безболезненно и вполне гладко. Но зато когда на парадном просмотре я увидел себя на экране, я сам задним числом ужаснулся – до того момент вышел и трагическим, и жутким.
«Петля смерти» сразу дала мне кинематографическое имя, и я получил ряд приглашений «крутить» как от «Виты», так и, с ее легкой руки, от вновь создавшихся предприятий. Крутил я в «Княгине-цыганке» и в «Злых коршунах» по романам графини Сологуб, в «Веселом мертвеце» Аркадия Бухова и в большой патриотической картине – это уже в годы войны.