Вспоминая свое путешествие по Румынии, не могу не упомянуть о сильном впечатлении, которое произвел на меня редкий по красоте сквер, разбитый вокруг собора в Измаиле. Если смотреть на него с соборной колокольни, то он представляет собой колоссальный русский двуглавый орел, художественно исполненный не только по рисунку, но и по раскраске. Когда-то давно местный богатый купец устроил этот чудесный и, кажется, единственный в своем роде сквер. Да так и остался он по сей день – памятником былой России, тщательно поддерживаемый соборными сторожами и садовниками.
Трудно было взбираться по крутым лесенкам на колокольню, но, взобравшись, хотелось без конца оставаться там и любоваться этой прекрасной эмблемой, лучше слов говорящей о том, как крепка в русских людях память и любовь к своему прошлому.
Другое, не менее сильное, хотя и совершенно иное по настроению, пережил я впечатление, когда концертировал в Бендерах. Жутко торчат из тихоструйных вод прекрасного Дуная развалины взорванного моста и подчеркивают непроходимую пропасть между тем миром, который раньше был моей Россией и куца доступ мне заказан навеки, и тем клочком ее, куца я могу еще приехать со своими песнями, но только лишь в качестве гостя-иностранца. А между тем, кажется, рукой подать! Купальщики и катающиеся на лодках могут беспрепятственно пожимать друг другу руки и обмениваться новостями дня. Но… по причине советских «социалистических свобод» этого не делают!
Стоят: подпоручик Зинаида Готгард, Михаил Бородаевский. Лежит: вольноопределяющийся Валентина Лозовская, Крым. 1920. Фото из собрания А. Бородаевского
Близок локоть, да не укусишь!..
Моя первая поездка в Белград, длившаяся семь месяцев, сопровождалась резкой переменой в моей одинокой скитальческой жизни. И, как всегда почти, – его величество Случай.
Однажды в праздничный день, когда все магазины сербской столицы наглухо закрыты, я, желая купить чего-нибудь съестного, зашел в русский ресторан «Мон Репо». Раньше меня, с этой же самою целью, очутилась у буфета высокая стройная блондинка с пышным светлым сиянием густых волос вокруг нежно-матового лица. Управляющий рестораном – бывший гвардейский офицер – представил меня молодой женщине. Обменявшись несколькими словами, мы разошлись; но образ Валентины Васильевны Лозовской неотступно преследовал меня. Сложилось так, что мы очень долго после этого не встречались. Но вот местное объединение русско-сербских журналистов организовало большой благотворительный концерт с участием выдающихся артистических сил Белграда, и в том числе с моим. Пропев несколько вещей, я сошел с эстрады и, к моему удовольствию, увидел лицом к лицу В. В. Лозовскую. Первым вопросом ее было:
– Вы останетесь?
Мог ли я не остаться? Мне понадобилось каких-нибудь полчаса времени, чтобы съездить домой, сменить рубаху и поддевку на смокинг и вернуться. Весь вечер я танцевал только с нею и под конец сделал предложение, тотчас же благосклонно принятое.
Моя невеста оказалась редкой и необыкновенной русской девушкой. После семейной драмы – ее отец был замучен и убит большевиками – В. В. Лозовская, вдохновляемая жаждой мести, со своими братьями очутилась в рядах добровольческой армии, точнее, в Дроздовской артиллерийской бригаде. Передовые позиции, три ранения, Георгиевский крест. По странному совпадению, ближайшим начальником Лозовской была женщина-поручик Заборская. Заборской и Лозовской выпала героическая роль в те дни, когда под натиском большевиков оставлен был добровольцами Ростов и когда генерал Кутепов коротким ударом попытался отнять у красных этот город. Попытка увенчалась, к сожалению, только мимолетным успехом. Через несколько часов пришлось вновь покинуть Ростов. Белые войска, артиллерия и пехота, отходили в походном порядке, растянувшейся колонною.
В это время показалась развернутая лава несущейся советской конницы. Положение создавалось критическое, ибо белые, застигнутые врасплох, не имели физической возможности принять бой. Грозила бурная кавалерийская атака и вслед за нею – беспощадная бойня. Спасла это катастрофическое положение Заборская, одна из очень немногих не растерявшаяся. Вместе с Лозовской она выкатила пулемет, и обе женщины так метко взяли на прицел несущуюся лавину, что всадники, словно сдуваемые вихрем, падали с седел, а кони продолжали мчаться. Губительный огонь пулемета внес такое расстройство в ряды противника, что немногие уцелевшие всадники, повернув, стремглав бросились назад к Ростову Этот легендарный подвиг поручика Заборской и бомбардира Лозовской был отмечен приказом по армии как пример исключительной, беспримерной доблести и, переходя из уст в уста, вызывал восхищение. В. В. Лозовская, ныне Морфесси, эта женщина-воин, женщина-патриотка, любовь к России запечатлевшая своей кровью, еще ко всему этому вдобавок и выдающаяся спортсменка. На сербских адриатических состязаниях в плавании она по дальности расстояния и вьшосливости побила рекорд известных мужчин-пловцов. В области автомобильного спорта моя жена взяла первый приз на женских автомобильных гонках Югославии, на машине НАГ Эта победа вызвала в русской колонии Белграда большую сенсацию и позже – рад предложений от кинофабрик участвовать в съемках для спортивных фильмов!
И вот теперь – я у тихой пристани!
АнтрактРусская песня на Балканах[32]
«Жила тихо, мирно старая Сербия. Через каждые два-три шага полусонная кафана, с “црной кавой”, “чевапчичами”, городскими слухами, “новинами” и, как необязательная дань эстетике, цыганский оркестрик. Ночь начиналась в 9 часов вечера, утро – в 6 часов утра. Но стряслась революция, налетели русские эмигранты, и всё пошло вверх дном. Белград запел, затанцевал, засиделся до поздней ночи. Всякая уважающая себя кафана считает теперь минимумом респектабельности иметь у себя сценку и на ней русские театры типа гротеск либо, на худой конец, “чувени руске балалайки”.
…В субботу русского тянет в ресторан. Местную кафану, где заунывно поют цыгане, он не любит, хочет своего, родного… Кроме трех больших ресторанов в Белграде свыше тридцати разного рода русских “нормальных” столовых и закусочных. Сербы любят еще русские рестораны потому, что там обычно играет хор балалаек, поют про Кудеяра с двенадцатью разбойниками, про широкую Волгу со Стенькой Разиным и про то, что русские не могут жить без шампанского и без пения без цыганского… К 12 часам ночи Белград засыпает.
Улицы пустеют. И если встретишь редкого прохожего, без ошибки можно сказать, что это один из неугомонных русских… Весьма знаменательно, – писал давний приятель Морфесси театральный обозреватель Константин Шумлевич, – что не только русские, но, можно сказать, даже главным образом сербы слушают балалаечников с неослабным вниманием и “требуют тишины”. Русские песни “Волга-Волга”, “Кудеяр“ и другие, в особенности меланхолические, пользуются у сербов неизменным, огромным успехом»[33].
Вот лишь небольшое перечисление заведений, в которых так или иначе посетители могли насладиться русской песней и музыкой.
В Белграде было более 10 балалаечных оркестров. Прежде всего это оркестр и хор под управлением Георгия Черноярова, завоевавшего за короткое время Европу и ее центр – Париж. В марте 1923-го его оркестр с успехом выступал перед королевской четой во дворце в Белграде.
В ресторане «Старая скупштина» играли оркестры Мики Островского, исполнявшего как русские, так и сербские песни.
В 1923–1924 гг. в ресторане «Загреб» и «Позоришном бифе» («Театральном кафе») выступал одно время созданный еще в Константинополе русский оркестр «Балалайка».
В ресторане «Великобритания» играл великорусский оркестр балалаечников «Баян».
В сербском ресторане «Врачарска касина» под русские закуски, русскую водку и сербские блюда играл русский оркестр балалаечников при участии исполнительницы цыганских романсов О. Н. Григорьевой.
В Топчидерском ресторане в парке выступал оркестр балалаечников Квятковского с участием
исполнительницы цыганских песен Н. Г. Вишняковой – «Раз пошел…», «Лапти мои»…
В ресторане отеля «Славия» выступали оркестр и хор балалаечников «Сокол» при участии артистки Марии Ласки (в мемуарах Морфесси упоминает певицу Варю Ласку. – М. К.), ее мужа Яши Яковлева.
Большим успехом пользовался комический дуэт Цоца-Моца – актер Тамаров и певец Орлов.
В 1927 году в Белграде стала выступать известная когда-то по Северной столице оперная певица Ольга Янчевецкая, скрывавшаяся под громким псевдонимом графини де ла Рок. В эмиграции она сменила амплуа и завоевала публику своими романсами и песнями.
В своей «исповеди» она писала:
«Я оказалась в изгнании в 1921 году и вскоре стала зарабатывать на жизнь пением в ресторанах… Помню, в моем репертуаре наряду с романсами “Очи черные” и “Прощай”» была любимая всеми песня “Эй, шарабан…” Гости нетерпеливо ожидали начала моего выступления в костюме цыганки с шалью, и как только начну по слогам распевать “Ша-ра-бан”, все уже поднятые бокалы с треском разлетаются на осколки по бетонному полу. И веселье продолжалось… Разбивались все бокалы, а публика, аплодируя мне, просила повторить ту самую, излюбленную ею песню. Хозяин ресторана, смеясь, мне говорил: “Боже, госпожа Янчевецкая, фабриканты стекла должны были бы вам дать особую премию и пенсию”».
В 1934 году Янчевецкая стала петь в фешенебельном кабаре «Казбек», а тремя годами позже – в «Мимозе». По просьбе хозяина ресторана Ольга Петровна написала рекламную песню:
«Я и не роза, и не тюльпан, и даже я не белая сирень… я только веточка-мимоза, что прячет цвет – как заискрится день…».
Белград. Кафана «Албания». 1930
Конечно, большинство русских трупп кочевало по увеселительным заведениям, владельцы которых, также имея свой интерес, меняли артистов. Поэтому сегодня они выступали в одном ресторане, через неделю или месяц – в другом, третьем. Шел своеобразный театрально-ресторанный круговорот.