А. Вертинский в годы Первой мировой войны
Не верилось, что буквально год-другой назад он в поисках средств к существованию рассказывал еврейские анекдоты в дрянных театриках и подрабатывал статистом на студии Ханжонкова. Весной 1914 года к молодому актеру обратился скульптор Сергей Меркуров с просьбой выступить моделью для задуманного им памятника Ф. М. Достоевскому. Вертинский ответил согласием. К 1918 году монумент был закончен и установлен на Цветном бульваре, а в 1936-м перенесен на Божедомку (ныне ул. Достоевского). Даже не зная предыстории, в фигуре гениального писателя легко угадывается нечто от грустного клоуна Пьеро. Может, трагический излом рук тому виной? «Отличный был натурщик. Усвоил мой замысел, принял правильную позу.
А как держал свои изумительные пластичные руки!..»[37]
Вертинский позирует скульптору Меркурову…
И вот – результат. Памятник
В октябре 1917-го, в день московского бенефиса артиста, случилась революция.
Подобно многим представителям интеллигенции, Вертинский не принял новых реалий. Прогремела на всю Россию великая песня Александра Вертинского «На смерть юнкеров» и укатилась эхом вслед за мятущейся Белой армией на юг империи…
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
Несколько лет музыкант кочевал с концертами по обезумевшей стране, пока в 1920 году не отбыл в Константинополь.
Только в 1943 году ему удастся вернуться в советскую Россию, а до этого он объедет с концертами десятки стран мира, напишет много песен, будет выступать и в шикарных ресторанах, и «в притонах Сан-Франциско». Простора для творчества не было. Приходилось выживать. Александр Николаевич предпринимает неудачную попытку открыть ресторан в Турции.
В Бессарабии «по необоснованному обвинению вследствие интриг некой влиятельной дамы» оказывается в тюрьме, «где покоряет сердца воров блатным «Александровским централом» и «Клавишами». Его сокамерник – «международный аферист» сумел передать крупную денежную сумму для подкупа чиновников и освобождения. Жулик сделал это бескорыстно, из любви к искусству….
Освободившись из заточения, в 1923 году певец отправляется «покорять Европу». Начав с Польши, он с успехом гастролирует по многим странам (Латвия, Германия, Франция) и в итоге оседает в Париже. Творческий и финансовый расцвет приходится именно на парижский период в его судьбе. Помимо мирового признания как артиста он долгое время являлся совладельцем роскошного кабаре на Елисейских Полях.
Алла Баянова оставила блестящую зарисовку о появлении артиста перед публикой «Большого Московского Эрмитажа» в Париже в конце 20-х годов:
«…Когда зал утих, Вертинский начал петь в “Синем и далеком океане”. Все сидели затаив дыхание, онемевшие, очарованные. А когда он эту фразу произносил – “тихо опускаются на дно”, – он обе руки тихо до плеч поднимал, а потом также медленно опускал. Длинные, длинные пальцы, красивые, словно вырисованные Мастером белые руки. И мы, околдованные, видели эти корабли, которые опускались на дно…
…Александр Николаевич обладал каким-то поистине волшебным даром воздействия на людей, у него был сильнейший заряд магнетизма. Люди сидели и слушали, открыв рты. А потом тишина и последние слова – “Где-то возле Огненной Земли…” – и он делает жест своей божественной рукой, показывая куда-то далеко-далеко… Потом рука опускается и падает… Всё. Мертвая тишина… И тишину вдруг как изнутри взорвало: “Браво! Браво!”
Вертинский захватывал зал как никто. После выступления люди, как одержимые, кидались к нему, окружали, каждый стремился перекинуться с ним словом, да просто дотронуться до него. Надо сказать, что, несмотря на свою чудовищную популярность, Вертинский был человеком весьма общительным и добрым. Он прекрасно говорил по-французски и с удовольствием беседовал со своими поклонниками. По крайней мере те всегда думали, что он это делает с удовольствием. Вертинский был очень воспитанным человеком…»
Юную красавицу Аллу Баянову Александр Вертинский называл «славянкой с персидскими глазами». Реклама концерта певицы на сцене рижского кабаре «Альгамбра». 1930-е
С 1925 года Александр Николаевич жил в Париже. Он был востребован, успешен, обеспечен, но в 1933 году принял решение покинуть Европу и отправился покорять Америку. По прошествии полутора лет не особенно удачных гастролей Вертинский отбыл в Китай, где жил до возвращения в СССР в 1943 году.
«За океан Вертинский уехал, что называется, вовремя, – пишет искусствовед Е. Д. Уварова. – Может быть, тонкое чутье артиста уже уловило первые признаки “усталости” публики от его песен. Как-никак он выступал на концертных площадках много лет, побывав почти во всех странах континента. Другой причиной было то, что в Европе было много российских артистов. В Румынии – Петр Лещенко. В Прибалтике, Югославии и Румынии успешно гастролировал Юрий Морфесси. В Латвии набирал популярность Константин Сокольский. В Париже дебютировала юная Алла Баянова.
В Голливуде Вертинскому предложили сделать фильм. Но сценарий требовался на английском языке. Неплохо владея французским и немецким, Вертинский совершенно не переносил английскую речь. Он любил хорошую дикцию и считал, что американцы и англичане говорят так, “будто во рту у них горячая картошка”. Промучившись пару месяцев с языком, а также учтя печальный опыт работы с Голливудом своего друга Ивана Мозжухина, Вертинский отказался от постановки фильма о своей судьбе».
А быть может, его частые переезды были инспирированы тем самым, затертым сегодня понятием «тоски по родине»? Известно, что Александр Николаевич многократно обращался к советским представителям с просьбой о возвращении. Впервые к приснопамятному Войкову, еще в 1927 году, в Варшаве, годом позже – в Берлине, к Луначарскому.
Отказ. Снова отказ.
«Здесь вы нам пока нужнее, Александр Николаевич, потерпите пока», – загадочно ответил артисту посольский чиновник.
Интересный факт: будущий дипломат-большевик Петя Войков учился в одной гимназии вместе с автором романса «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Николаем Харито. В 1915 году однокашник даже написал романс «Минувшего не воротить» и посвятил «другу Войкову».
Аккомпаниатор Вертинского, Михаил Брохес, рассказывал о любопытной беседе певца. Как-то после концерта в «Русском клубе» Вертинский разговорился с советским послом, и тот между прочим поинтересовался, собирается ли артист ехать в СССР. Александр Николаевич ответил, что он уже несколько раз «кланялся» и всегда получал отказы. Тогда посол вдруг спросил: «Скажите, Вертинский, у вас была мать?»
– «Что за странный вопрос? Конечно». – «А сколько раз вы могли бы поклониться своей родной матери?» – «Да сколько угодно». – «Тогда кланяйтесь еще раз…»
И он «кланялся» снова и снова. В 1937 году, когда, казалось, добро получено, отъезду помешала большая политика – обострившийся военный конфликт между Японией и Китаем. В 1942 году написал покаянное письмо Молотову: «…Пустите нас домой. Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович…»
И, о чудо, наконец-то получил вожделенные паспорта и визы для всей семьи.
Отношение к Вертинскому в СССР в это время двойственное: с одной стороны, он – наряду с Петром Лещенко – самый знаменитый эмигрантский певец, а потому официально его песни под запретом.
Но происходят парадоксальные вещи.
В фильме 1935 года «Три товарища» (режиссер С. Тимошенко) пронырливый снабженец в исполнении Михаила Жарова легко и в любых количествах добывает строжайше лимитированные лес, цемент, паркет и прочее за взятки в виде… пластинок Вертинского.
В удивительной кинокартине «Новый Гулливер» (режиссер А. Птушко), вышедшей в свет в том же году, кукольный лилипут исполняет:
Моя лилипуточка, приди ко мне,
Побудем минуточку наедине…[38]
По задумке режиссера, эта песня должна была звучать как пародия на песни Вертинского.
Видимо, Вертинский не делал из своих устремлений тайны, а может, информация о контактах артиста с «красными» дошла каким-то иным путем, но в эмигрантских кругах об этом были хорошо осведомлены. И далеко не все были готовы простить ему стремление в новую Россию.
В 1938 году на страницах эмигрантского журнала появляется анонимная заметка, выдержанная в духе прямо-таки советского пасквиля.
Дорога «печального Пьеро» оказалась не только «длинной», но и тернистой. Помимо восторгов публики нашего трубадура частенько поджидали на ней подножки завистников и гадкие смешки недоброжелателей. Судите сами.
Журнал «Для Вас» (Франция), 1938 год:
«Знакомая дама скучает в сербской глуши. Оттуда несется ко мне ее тоскующий вопль: “Ах, какая же я несчастная! Как я завидую всем, все русским парижанам!.. Вы упиваетесь многим, упиваетесь Вертинским!..”
Спешу разуверить мою милую корреспондентку, а заодно и всех остальных поклонниц Саши Вертинского, от Парижа отрезанных:
– Не завидуйте нам!.. Пошел третий год, как мы уже “не упиваемся” больше Вертинским. Это ужасно, слов нет, но мы так ко всему притерпелись, что с Господней помощью, стиснув зубы, как-нибудь вынесем и это лишение.
Для подавляющего большинства европейской эмиграции Саша Вертинский сгинул бесследно. Но “след Тарасов” отыскался.
У тех, у кого вдрызг расшатаны нервы, кто был не прочь побаловаться белым порошком и кого тянуло на “гнилятинку”, – у этого сорта мужчин и женщин Вертинский имел успех… Он вместе со своим репертуаром действовал разлагающе…
В Париже катался как сыр в масле. Казалось бы: от добра добра не ищут… А вот он, поди те же, искал… Отправился искать на улицу, в советское консульство.