ию Каманина он был утвержден командиром «Востока».
О том, что 9 апреля, несмотря на воскресенье, будет обычным рабочим днем, вроде бы даже и не объявлялось — настолько это казалось самоочевидным. Пружина нервного напряжения медленно взводилась, несмотря на подчеркнутую будничность всего хода работ, о которой говорил Раушенбах. И если бы этого не было, это было бы ужасно, это означало бы, что полет человека готовят не люди, а роботы, с транзисторами вместо сердец. Нет, они волновались, волновались, как колумбова команда, ведущая «Санта-Марию» к неизвестному берегу 12 октября 1492 года. Святое волнение, и высшее счастье для человека пережить его хоть один раз в жизни!
Последнее заседание Государственной комиссии проводилось вместе с космонавтами. Королев чувствовал: момент исторический. Он говорил о первом спутнике, о последних годах напряженной работы >и их итоге — первом полете человека в космическое пространство. Он говорил о полетах будущих. Они не за горами. «Даже в этом году», — сказал Сергей Павлович, взглянув на сидящего рядом с Гагариным Титова. Он говорил серьезно и весело одновременно. Он излучал бодрость, уверенность:
— Скоро мы будем иметь двух-трехместный корабль. Я думаю, присутствующие здесь космонавты, если мы их попросим, не откажутся «вывезти» и нас на космические орбиты…
Сколько правды было в этой шутке! Ведь всегда, с отроческих лет, мечтал он летать сам! С тех давних пор, когда красный пилот Александр Шляпников поднял его на стареньком фанерном бипланчике М-9 над одесскими пирсами и дюком Ришелье, с того самого 1923 года на всю жизнь влюбился он в полёт. «Строить летательные аппараты и летать на них!» — это девиз его молодости. Он летал на всех своих планерах. Он обязательно полетел бы и на ракетопланере, задуманном еще в 1931 году, полетел бы непременно, если бы время было чуточку добрее к нему. И вот теперь — ракета, способная поднять корабль с человеком… Он всегда пришпоривал годы, подгонял события своей жизни, никогда не думал, что, торопя время, — сам не молодеет от этого. В ту весну, когда в Клушине родился этот старший лейтенант, которого все сейчас разглядывают, он докладывал в Ленинграде с трибуны Первой Всесоюзной конференции по изучению стратосферы:
— …Речь может идти об одном, двух или даже трех людях, которые, очевидно, могут составить экипаж одного из первых реактивных кораблей…
Вот он сидит перед ним, командир этого первого корабля, которому он над колыбелью нагадал тогда судьбу, словно в волшебной сказке. Он понимал, что годы ушли и на этот раз он опоздал: его ракета улетит без него. Он видел все медицинские строгости, да при чем тут медицина?! Смешно даже думать, чтобы кто-нибудь разрешил ему сегодня космический полет. Но разве от всего этого знания-понимания легче? Разве душа не стремится снова и снова в эту высь, никому еще не покорившуюся?..
На следующий день в пять утра ракету, состыкованную уже с «Востоком», который до поры прятался под стеганым чехлом теплозащиты, надетым на головной обтекатель, вывозили из МИКа на старт. Королев всегда приходил на вывоз. Самим фактом своего присутствия он подчеркивал важность этого события. Электровоз тихонько толкал платформу установщика, на котором, краснея заглушками двигателей, лежала ракета, а перед установщиком, не торопясь шагал Главный конструктор и еще несколько человек с ним из числа самых усталых и невыспавшихся. Они шли до поворота, до того места, где рельсы близко подходили к асфальту шоссе и где стояли, поджидая их, машины…
И сегодня привычный ритуал не изменился. Королев в своем старом ратиновом пальто цвета маренго и темной велюровой шляпе (он не то чтобы был суеверен, но как-то не любил надевать новое на космодроме) шагал по шпалам перед ракетой. Жиденькая весенняя заря алела у восточного края пустыни: начинался последний предстартовый день.
После полудня Гагарин и Титов приезжали на встречу со стартовой командой. Двух молодых летчиков разглядывали с живым интересом. Трудно было поверить, что завтра один из них станет самым популярным человеком на земле. Эта встреча тоже была ритуалом. Королев считал, что все это не пустяки, это нужно для людей.
— Это очень важно, — доказывал Королев скептикам, — чтобы космонавт не почувствовал себя пассажиром, которого впопыхах впихнули в купе отходящего поезда…
Весь день Сергей Павлович провел на стартовой площадке. Он не вмешивался в работу стартовой команды, понимал: такие вмешательства могут только нервировать людей и, следовательно, приносить урон делу. Вопросы, возникающие в ходе подготовки, которые требовали такого вмешательства, решались быстро и относительно спокойно. Люди, давно работавшие с Королевым, уже знали: в самые напряженные часы и минуты Сергей Павлович редко прибегает к своим «воспитательным разносам», потому что в это время ему уже не до воспитания. Разумеется, он ничего не забудет и может напомнить о случившемся, причем напомнить в наиболее неблагоприятной для провинившегося ситуации…
В половине десятого вечера Королев зашел в домик космонавтов неподалеку от стартовой площадки. Гагарина и Титова перевели туда только на одну ночь, чтобы не будить их раньше, выгадывая время на дорогу. Кроме них, в домике ночевал Карпов. Королев старался быть веселым, шутил, убеждал Карпова, что очень скоро в космос будут летать по профсоюзным путевкам, но человек внимательный мог разглядеть на его лице следы давней уже усталости.
Очевидно, он не ложился в ту ночь. Он читал журнал «Москва», вернее, пробовал читать, но получалось плохо. В третьем часу ночи он опять пришел в домик космонавтов, на цыпочках, приложив палец к губам, прошел в комнату, где стояли кровати Юрия и Германа и, удостоверившись, что они спят, уехал на стартовую.
Широко известные кинокадры, на которых запечатлен С. П. Королев, сидящий за круглым, покрытым скатертью столом у лампы с абажуром и переговаривающийся с Гагариным, документальны относительно. Это действительно Королев, и говорит он действительно точно те слова, которые он говорил Гагарину перед стартом. Но кадры эти сняты позже, не 12 апреля. Королева в бункере в то утро никто, к сожалению, не снимал. Да он и не разрешил бы никогда, чтобы кто-то отвлекал его треском кинокамеры и яркими лампами подсветок. Трудно теперь узнать, как точно сидел Сергей Павлович в командном бункере, как это все выглядело. Те немногие люди, которые находились тогда рядом с ним, были слишком заняты, чтобы «наблюдать» Главного конструктора. У них было достаточно других объектов для наблюдения. Королев не отдавал приказаний и не объявлял готовность по времени. Это делали пускающий Анатолий Семенович Кириллов (именно его палец нажал на кнопку «Пуск») и заместитель Главного конструктора по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский. Королев был рядом. Он говорил с Гагариным и одновременно точно фиксировал в своем мозгу все происходящее вокруг него, все команды, приказы, сообщения, вспыхивающие транспаранты и табло. Всем своим существом проникал он в эту космическую увертюру и не находил в ней фальшивых нот или сбоя ритма. Все звучало слаженно и четко до той самой секунды, когда сквозь треск электрических разрядов услышал он гагаринское: «По-е-ха-ли!»
Через несколько минут произошел сброс головного обтекателя — и Гагарин увидел в иллюминаторе голубую землю и совершенно черное небо. Яркие немигающие заезды смотрели на него. Этого никогда не видел ни один человек Земли.
Никому не пришло в те минуты в голову промерить пульс не только у первого космонавта, но и у Главного конструктора тоже. Впрочем, он бы не разрешил, разумеется. Однако можно поручиться, что пульс Королева был чаще. И дело тут, конечно, не только в возрасте…
Но столько дел было еще впереди!
Алексей ИВАНОВ,ведущий конструктор космического корабля «Восток»,лауреат Ленинской премииПЕРВАЯ СТУПЕНЬ-ГРАНИЦА
Космонавтика
имеет безграничное
будущее
и ее перспективы
беспредельны,
как сама Вселенная!
— Здравствуйте. С Вами говорят из редакции журнала «Пограничник». Скажите, это о Вас писала «Комсомольская правда»?
Телефонный звонок, вопрос, заданный столь прямо, вначале как-то обескуражил меня. «Пограничник»… Пограничные войска… Граница… Как в калейдоскопе, память услужливо прокрутила прожитые годы. Да, 36 лет назад… Осенью 1940 года…
— Да, это я.
— Нам нужно обязательно встретиться. Ведь Вы были пограничником, а потом воевали? А после войны Вам довелось участвовать в таких делах, в таких делах! Ведь вы можете рассказать столько интересного нашим читателям, пограничникам…
Рассказать… Для того чтобы рассказать, надо помнить. Помнить то, что было чуть ли не четыре десятка лет назад. Но я прекрасно знаю, что достаточно только потянуть ниточку воспоминаний, как она начнет разматываться с клубка жизни. Порой прочная, порой столь тонкая, что вот-вот оборвется. И рвется. И есть в памяти пропуски. Стерлись факты, даты, люди… Не может память хранить все то, что составляло дни, месяцы, годы — жизнь человека. Но есть и такое свойство памяти: хранит она то, что заложилось более глубоко, то, что было очень дорогим, то, чего забыть нельзя. Но память индивидуальна. Она хранит свое. Только свое. Только то, чем жил человек. Даже память народная соткана из малых ячеек памяти отдельных людей.
А быть может то, что дорого мне, значительно для меня, совсем не интересно другому, другим? А ведь делиться надо чем-то интересным.
Да, собственно говоря, чем особенным интересна моя жизнь? Таких, как я, в стране сотни тысяч. Говорят, статистики определили, что тех, кто родился в 1921, 1922, 1923 годах, осталось в живых что-то около трех процентов. Может быть, это и так. Наверное, очень счастливым может считать себя человек вот из этих самых трех процентов. Но вот сейчас, мысленно перебрав свою жизнь, пожалуй, могу взять на себя смелость считать себя счастливым человеком не только потому, что я из этих самых трех процентов, но и потому, как сложилась моя и военная и послевоенная судьба. Как началась для меня лестница жизни, какие ее ступени судьба передо мной поставила.