Пройдясь по городу, Жорис подошел к церкви святой Вальбюрги по площади, похожей на рощу, обсаженной старыми деревьями, безмолвной и грустной, как внутренний двор бегинского монастыря. Сюда не достигал никакой шум. Здесь было туманно, сильно пахло сыростью, как если б здесь царила вечная осень, вечный ноябрь. Листья, казалось, слабо держались на ветках, ежеминутно были готовы упасть. На них падала тень от высокой церкви, они были бледными. Церковь была квадратная. Некоторые из дверей были замурованы и заперты чудовищными замками, которых никто не отпирал в течение столетий. Куда они вели? В склепы или темницы.
Зеленоватые стекла высоких стрельчатых окон казались пеленами воды, которую ничто не могло заставить содрогнуться. Запах плесени плавал в воздухе. Большие розовые и зеленые пятна, ядовитая татуировка – следы непогод и дождей покрывали церковные стены. Может быть, раньше тут было кладбище. Разложение увековечилось на стенах. Химия смерти коснулась камней.
Все кругом внушало отвращение к жизни.
Борлюйт вошел в церковь, уже тонувшую в сумраке. В ней тоже пахло плесенью. Мадонны с черными лицами возвышались над алтарями. Казалось, что они были когда-то, в незапамятные времена, живыми существами. После смерти их набальзамировали. В церкви пахло ссохшимся телом.
Кое-где горели свечи кровавыми огоньками. Часовни были завалены статуями и всевозможными аксессуарами, приготовленными для предстоящей процессии.
В одном из углов Борлюйт увидел кресты, которые на следующий день понесут кающиеся. Тут были сотни крестов. Они были прислонены к стенам, размещены в зависимости от их размеров и веса. Одни из них были шероховатые, словно обрубленные топором, выкрашенные грубой вохрой, другие – поменьше, черные и гладкие. Самые большие из этих крестов были высокими и тяжелыми, как деревья, Борлюйт напрасно пытался поднять их. Наследующий день сюда придут кающиеся, которые сочтут их не такими тяжелыми, как их грехи, и понесут их по улицам, ступая босыми ногами, пряча потные лица под капюшонами. Каждый выберет себе крест, сообразуясь с тяжестью своих грехов.
Жорис подумал о Годлив. Он представил себе ее, изнемогающей под тяжестью своей ноши. Она выберет тяжелый крест. Она понесет тяжелую ношу, тяжесть их греха, греха любви, совершаемого вдвоем.
Какой крест она выберет?
Жорис дрожал: его пугали эти кресты, наваленные грудами, стоявшие или лежавшие. Они бодрствовали в ожидании процессии. Казалось, что они пришли сюда с кладбища, покинув мертвецов, которые еще вчера были живыми, чтоб хоть ненадолго принадлежать живым, которые завтра станут мертвыми. В этот вечер они никому не принадлежали: это был вечер отдыха.
Потрясенный этим мрачным зрелищем, Борлюйт выбежал из церкви, желая слышать шум жизни, видеть прохожих. Он вышел на главную площадь, украшенную прекрасными зданиями, похожую на уголок Брюгге, но еще более дряхлую и смиренную. Особенно живописны были фасады старинного кастелянства и Городской думы, со сквозными перистилями и стройными колоннами. Против них колокольня древней церкви казалась трогательной, потому что была неокончена. Красота недостроенных башен завершается в грезах каждого.
К несчастью, посередине площади расположилась ярмарка: бараки, разрисованные палатки, загородки с мелким стеклянным товаром, где ревут шарманки и медные инструменты. Власти допустили нелепую аномалию: соединение распущенного празднества и процессии, фарсов и мистерии. Кающиеся должны были явиться в молчании! Борлюйта еще раз оскорбило безвкусие современности, не понимающей гармонии. Он решил смотреть процессию на какой-нибудь отдаленной, немой улице. Там между камней мостовой растет немножко травы: босым ногам Годлив не будет так больно.
В воскресенье, в четыре часа, процессия двинулась. Колокола медленно звонили. Над городом носился шум, словно где-то открыли шлюз.
Борлюйт ждал в стороне, на перекрестке. Вместе с ним стояло несколько человек, погруженных в задумчивость.
Сам он был страшно взволнован. Нервная дрожь мешала ему стоять спокойно. Иногда сердце его сокращалось и не билось.
Наступала минута, которой надлежало наступить. Все приходит быстро, исключая счастья. Он увидит Годлив. Она, должно быть, изменилась. Она покажется ему чужой под чепцом монахини, закрывающем ее волосы.
Но если даже они и узнают друг друга, как вернуть ее, увлечь к сладострастию от покаяния, вырвать из объятий креста?
Жорис ни на что не надеялся и думал, что он приехал сюда только затем, чтоб убедиться в непоправимости случившегося.
Золотой звон задрожал в воздухе. Толпа заволновалась. Процессия подходила ближе.
Герольды в средневековых костюмах, в куртках и шапочках, трубили в тонкие трубы. За ними появились ангелы, отрадные видения, розовые и голубые одежды, радужные крылья. Потом девочки-подростки, трогательно причесанные, с надписями и разными атрибутами. Сцены Ветхого Завета следовали одна за другой: жертвоприношение Авраама, Моисей в пустыне, восемь пророков, Давид и его три пары: война, чума и голод и за ними его раскаянье.
Кающиеся играли свои роли сознательно и с жаром. Их не нанимали: они были членами братской общины, людьми ревностной веры. Они участвовали в процессии, чтоб заслужить прощение своих грехов. Костюмы были варварски пестрые. Накладные бороды щетинились на лицах, суровых под грубым гримом.
Своеобразность фюрнской процессии состоит в том, что участники ее не довольствуются молчаливым шествием: они говорят. Это не процессия, не живые картины, не безмолвная мистерия. Это разыгрывается подлинная священная драма, без театральных ухищрений, правдивая, с естественными жестами, с громкой, искренней декламацией. Пророки действительно вещают. У ангелов голоса бестелесных существ, призывающие или поющие, расстилающиеся, как свитки.
Иллюзия была полная.
Пастухи и маги, действительно, подвигались к яслям. Они говорили громко, перекликались, разговаривали, спорили, согласно с текстом, составленным в незапамятные времена каким-нибудь каноником, выученным наизусть.
Воздух наполнился восклицаниями, хриплой декламацией, фламандскими александрийскими стихами, произносимыми еще более горловыми звуками, потому что их выкрикивали люди из простонародья.
В сцене «Иисус среди ученых» декламация стала звучней. Двенадцать ученых, старики с седыми бородами, с нахмуренными лицами, волновались, жестикулировали и кричали. Характер каждого из них был строго выдержан. Третий ученый был встревожен. Он сказал напыщенно:
Молитва Иуды не может быть услышана,
Пока не придет тот, кому должно прийти.
Десятый доктор гордо утверждал:
То, чего я не вижу, кто увидит?
Кто, кроме меня, ищет?
Стихи развертывались, сталкивались. Голоса смешивались. Это был патетический спор, готовый перейти в ссору. Все кричали, с резкими жестами, страстно. Вдруг появился Иисус, нежный ребенок, в льняной тунике, с волосами золотистыми, как фламандская пшеница:
Бог вам говорит, и вы остаетесь глухими!
Чему учат Давид и Исайя?
Хвала Богу! Он исцеляет израненные сердца.
Еще долго звенел свежий голос. Ученые отвечали, отрицали, аргументировали, объявляли свою истину непогрешимой. Иисус продолжал. Он уж исчез вдали, но все еще слышался его светлый голос, нежной струей сливавшийся с глубокими басами ученых.
По временам проносили на руках или провозили на колесницах грубо изваянные из дерева и раскрашенные эпизоды из жизни Иисуса Христа. Грубые изделия! Они были густо измазаны яркими красками, причем красный цвет был кровавым. Казалось, что толпа сама создала эти изображения, полная чудес наивной веры.
Жорис слушал, смотрел на странную процессию, создававшую такую изумительную иллюзию, уничтожавшую действительность, делавшую его современником великих веков веры.
Он растрогался и всецело отдавался голосам и жестам. Особенно, когда появилась группа, изображавшая вход Иисуса в Иерусалим, торжествующая процессия, девушки из Виефагии, с кисейными покрывалами, ласкавшие воздух пальмовыми ветвями, певшие осанну. Ветви плыли в воздухе небесной весны. Все было белым и зеленым. Как бы приближался сад. Апостолы шли двумя рядами, громко благодарили толпу, возвышали Христа. Он появился, среди детей и девушек, сидя на ослице. Чистое, лучезарное лицо! Где нашли этого мечтателя, являвшегося в эту минуту и для себя самого, и для всех собравшихся Иисусом? Лицо, как потир! Неужели этот человек, обладавший такой благородной, одухотворенной красотой, был простолюдином?
Свет горел внутри его, как в лампаде. Он держал два пальца поднятыми для благословения и не менял этого жеста в течение нескольких часов. Вокруг Жориса говорили, что это было по обету. Его хорошо знали. Он жил в Фюрне и был набожный человек. По причине его святости, его лицо всегда сияло сверхъестественным блеском.
Другие этапы страстей – Тайная Вечеря и Гефсиманский сад – были изображены при посредстве фигур, выточенных из дерева. Их сопровождали кающиеся, ангелы, причетники. Они декламировали, пророчествовали, трубили в трубы, сообщали о дальнейших перипетиях.
Прошли женщины с голыми руками и плечами, напоминавшие куртизанок. Они несли тяжелые драгоценности. Один из кающихся держал свиток, на котором значилось: «Женщины, несущие драгоценности Марии Магдалины».
На Жориса произвела сильное впечатление эта группа: трогательная мысль, подобная жалобному крику.
Все группы и атрибуты процессии служили для аллегорического толкования того, как понимают фламандцы жизнь.
Главная сцена процессии: Иисус, несущий крест. К ней подготовляли ангелы и кающиеся, они несли фонарь, кувшин Пилата, покрывало Вероники, губку, водяные часы, разодранную завесу храма, молоток, три гвоздя, терновый венец. Это были предвестия страстей, орудия пытки. Они казались – появляясь в отдельности – еще более трагическими – арабески, из которых соткана судьба.