— Пусть Вовка посмотрит, на чем мои работники ездят, — потирая руки от удовольствия, рассмеялся начальник перед тем, как отпустить Ярослава. — Да-с… Много про нас не болтай. Говори по делу, слушай, о чем он спрашивать будет, а вопросы у Вовки примитивные: как работу на рынке сбыта начать, с какими ценами на продукцию в него влезать, демпинговать или нет, где главбуха найти, чтобы воровал поменьше и так далее. За час управишься. Встреча твоя имеет для меня ба-альшое значение. Если все получится, Вовка нас от всякой шушеры опекать станет, «крыша» у фирмы появится железная. Так что надеюсь на тебя, Бородин. Помни, Владимир Яковлевич любит пунктуальность и ждет тебя ровно в девятнадцать ноль-ноль в кафе на Черняховского. Опоздаешь на три минуты — разговор у тебя с ним не получится. Да-с… Не приведи, что называется, тебе задержаться. Знаешь, где кафешка?
— Знаю. Если бы не московские пробки… Времени в обрез, — коротко ответил Ярослав, желая прервать наставления руководства. В голове проскользнула мысль: «А что же ты сам к любящему пунктуальность Владимиру Яковлевичу не едешь?»
— Гоните, — шеф повел рукой, как отмахнулся. — Степаныч дорогу знает. За сорок минут доедете.
Пока Бородин-младший на машине главы фирмы катил на место встречи, Бородины старшие успели поужинать и расположились в кабинете Святослава Егоровича. Он готовился к завтрашней лекции, а Евдокия Филипповна читала небольшой сборник стихов в синей обложке, подаренный сестрой мужа минувшим летом.
— Послушай, Святослав, строки необыкновенно добрые читаю, словно мои мысли:
Проходит жизнь, неумолимо время,
И лишь с годами к истине придешь.
Вот наберется сил младое племя,
И не удержишь, не убережешь…
Ах, только б не забыли оглянуться
На холмики заросшие могил,
К родительскому дому обернуться
И вспомнить тех, кто жизнь им подарил.
Да объяснить бы нашим юным детям
Все то, чего рассудком не понять, —
Мир потому так часто добр и светел,
Что вслед шептала им молитву мать…
— Ахмадулина? — супруг положил листы с конспектами лекции на клавиатуру компьютера и пристально посмотрел на Евдокию Филипповну.
— Нет. Представь себе, уральская поэтесса. Землячка наша с пермской стороны — Наталья Каликина. Сборник стихов мне Ольга летом подарила, когда в Дальнегорск гостить ездили.
Супруги замолчали. Оба знали, о чем думал каждый. Сын предупредил, что задержится на работе, и в мысленной молитве они снова и снова простирали над ним свои руки, чтобы ни одна напасть не коснулась головы их Ярки: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…»
Водитель шефа Марк Степанович дорогу знал, но Ярослав как в воду глядел: пробка на Тверской, пробка на Ленинградском проспекте, и даже на Планетной улице пришлось встать из-за аварии впереди. Ярослав посмотрел на часы: до назначенной встречи оставалось пять минут. Доехать до кафе и надо-то несчастные триста-четыреста метров, а нет, не получалось. Столкновение на пересечении Черняховского и Планетной парализовало общее движение, и машины тянулись со скоростью гулявшей рядом молодой мамаши с коляской.
«Помни, Владимир Яковлевич любит пунктуальность», — слова начальника заставили нервничать. Ярослав бросился звонить шефу на сотовый, дабы подстраховать себя на случай опоздания. Номера телефона ожидавшего его в кафе Владимира Яковлевича он не знал. Мобильный начальника ответил приятным женским голосом: «Аппарат абонента выключен или находится…»
— Гони, Степаныч, по пешеходному! — рявкнул Ярослав.
«Ленд крузер» круто вывернул на тротуар, проехал перед носом испуганной мамаши с коляской. Ярослав только и успел бросить ей в окно: «Извините!»
Стрелки на часах показали ровно девятнадцать ноль-ноль. Оставшиеся двести метров машину гнать было небезопасно — по тротуару сплошь шагали люди. Сигналя, Степаныч все-таки сумел развить скорость между пешеходами до тридцати километров в час. Финита! Не будет Владимир Яковлевич опекать фирму, где трудился Ярослав, поскольку тот банально опоздал. Девятнадцать ноль четыре.
Не доехав пятидесяти метров до кафе, Ярослав и Степаныч увидели впереди желто-оранжевую вспышку света, а затем услышали громкий хлопок. Будто баллон у автомобиля лопнул. Ярослав выскочил из машины прямо напротив того, что осталось от помещения кафе. В пустых проемах окон полуразвалившихся стен отсвечивали слабые всполохи пламени. Крыши у здания не было, да и пола, наверно, тоже.
Степаныч дернул за рукав остолбеневшего и онемевшего Ярослава:
— Быстро в машину! Сейчас начнется продолжение балета, в котором нам бы не участвовать.
Вдали засиренил один спецтранспорт, за ним другой. «Ленд крузер» выехал с Черняховского обратно на Планетную и направился в сторону Ленинградского проспекта.
— М-да, господин Бородин. Ведай я какие-нибудь молитвы, помолился бы за твое спасение, — протянул Степаныч. — Ты понимаешь, что на наших глазах «убрали» в кафе человека, к которому ты ехал? Знаю я сию пеструю братию. Друг за другом, как волки, охотятся. Хотел тебе шепнуть об осторожности, да некогда пока было. Прикати мы вовремя, Бородин, поминки бы тебе шеф хорошие заказал и оплатил бы их за счет заведения. Не жалко! Сам-то он живой, не поехал. Ну и трусливы эти начальнички! Только чуть красный свет замаячил, хвост поджал: «Давай, Бородин, съезди, научи дядю бизнесу». Эх… За тебя, видно, кто-то хорошо у Бога попросил.
— Наверно, родители, — после небольшой паузы ответил Ярослав. Вздохнул: — Ничего я в этой жизни не понимаю.
Степаныч молчал. Не играла и магнитола. Тишину нарушал лишь едва слышимый шорох колес. Машина возвращалась в центр города.
Пермь 2013 г.
ДНЕВНИК ШПИОНАПовесть
За окном льет так, что возникает чувство, будто дом превратился в Ноев ковчег, плывущий среди пенных водяных валов. Дождь шумит не переставая. На чердаке что-то глухо потрескивает. Нет, за дом переживать не стоит. Неуемная сырость жилищу не страшна. Тоску разве что нагоняет на меня, его обитателя. Не более.
Чистый голос Анны Герман успокаивает и тревожит одновременно: «Гори, гори, моя звезда»… Под бередящие душу аккорды в голову лезут раздумья о потерянном мире, где жизнь можно было слепить своими руками и остаться в ней рядом с любимым человеком. К этому времени подросли бы дети. «Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена…» — слова песни подталкивают к поиску ответов, почему не сбылась мечта, почему линия жизни завела в тупик.
«Эй, остановись! — тень-„стража“ из подсознания сечет тонкую нить, связывающую с минувшим. — Не тешь себя иллюзиями. У таких, как ты, никогда не было свободы выбора. Нет ее и у тебя. Не забывайся…»
Мысль реагирует на окрик, замирает, и тут же в лабиринте мозга разливается липкая тьма, а вовне пропадают всякие звуки. Тишина оглушает. Однако с границы невидимых миров через несколько мгновений доносятся слова песни. Сначала едва слышимые. Их мощь постепенно нарастает: «Звезда любви, звезда волшебная, звезда моих минувших дней…» Психика научилась небезуспешно бороться со скрипучим лязганьем бдительной «стражи» и в противоборстве умудряется быстро вернуть позиции. Теперь молчит тень. Но она никуда не исчезла. Бродит здесь, рядом, чтобы не допустить пугающих ее вопросов: «Что произошло много лет назад? Понимают ли на материке по ту сторону океана, что при определенных обстоятельствах меняется все, включая убеждения?»
К слову сказать, внутреннее противостояние в моем сознании началось не сегодня. Когда? Не задумывался. Может, после одной из лирических встреч в этих уральских дебрях? Или с тех пор как голос певицы пробился в глубину моего сознания, где разбудил что-то очень личное? Наверно, после этого в нейронных вспышках почти затертой памяти впервые родились странные вопросы. И сразу посыпались советы: «Прекрати глупые размышления. Ты остаешься солдатом своей страны, и, кроме долга перед ней, ничего нет». Нечто разбуженное в глубине отмахивалось от советов «стражи», пока однажды в адрес тени не прозвучало: «Заткнулась бы». Но тень не обиделась. Ее функция — удерживать весь разум в равновесии — исполнялась без оглядки на эмоции, и она продолжила заботиться обо мне больше, чем мать заботится о ребенке: «Расстанься с никчемными грезами. Переключись, послушай Фрэнка Синатру». Тень-«стража» умела перевоплощаться в лекаря-психолога, понимающего, на чем сыграть! «Лекарь» знал обо мне все. Его терапия — тоже ветка в программе, содержащая в том числе радикальные методы лечения.
Может, пойти на упреждение и уничтожить надоевшую «стражу» одним взмахом? Не знаю… Пожимая плечами, я веду себя искренне: за тенью растянулась история длиною в жизнь. Мою жизнь. Программа с мантрами о долге и инстинкт самосохранения не позволяют уничтожить самого себя. В результате в голове вспыхивают и гаснут какие-то спонтанные размышления-споры: «Как быть? Безоблачный путь не случился. Фатальная ли это ошибка или роковая случайность?» — «Не выдумывай, ты солдат своей страны…» — «Доверился чужим рукам…» — «Помни о долге…» — «На острие охотничьего клинка осталась лишь бесконечная усталость ожидания». — «Ты исполняешь миссию»…
Пасмурно. И не разобрать, где больше: на душе или в окружающем мире? Небеса разверзлись на грани тьмы и рассвета, и вот уже полдень, а серые холодные нити продолжают заливать лес, тропы и, кажется, весь белый свет. Сумрачные клубы тумана раскинулись у самого крыльца жилища, отчего дополняют ощущение безбрежного океана. Один солнечный луч, хороший порыв ветра, и проявились бы контуры ближних елей. Но нет ни луча, ни ветра. Туман и плеск снаружи. Растет раздражение от советов о долге, а с ним наваливается апатия. Как ни странно, эти чувства мне на руку: «стража» вязнет в равнодушии.
Возле уха замурлыкала кошка. «Прости, Пеша. О тебе забыл. Прости. Не ждешь ничего, ничего не требуешь. Даже о корме своем не напоминаешь».