— Не могу. Мне еще одного мальчика надо найти.
— В нашем доме? — спросил Юрка. — Как его фамилия?
— Я не знаю. Его зовут Тима… Он не ходит. Может, вы знаете его?
— Еще бы! Конечно, знаем. Он всем картинки нарисованные дарит про космос. Он что, твой знакомый?
— Нет. У меня к нему дело есть. Только я не знаю, где он живет.
Юрка положил лыжи на скамейку и сказал:
— Коль, ты иди покажи, а я пока крепление прилажу.
Коля повел Ксюшу в средний подъезд, поднялся по лестнице на первый этаж и остановился возле двери неподалеку от лифта. Дверь была обита черной кожей.
— Здесь, — сказал Коля, — ну, я пошел. Пока!
Он отошел на несколько шагов и повернулся к Ксюше.
— Слушай… А ты потом выйдешь гулять? — шмыгая носом, спросил он.
— Не знаю… может, и выйду.
— Выходи, ладно? Мы ждать будем!
Колька убежал. Ксюша постояла немного, собираясь с мыслями. А здорово получился этот прием. Ксюша вспомнила, какое ошеломленное лицо было у Юрки, когда он сидел на асфальте и моргал глазами, и улыбнулась. Ничего, этот урок самбо ему на пользу — будет знать, как обижать девчонок. Да что с них взять? Уроки мотают, а где Коми, не знают… совсем еще неграмотные.
Она придирчиво осмотрела шубку, поправила шапку и решительно нажала звонок.
XVI. Вот ты какой, Тима
Дверь открыла рослая женщина с красным мокрым лицом и красными распаренными руками. На оголенных локтях висели клочья мыльной пены. Дверь в ванную была открыта, и оттуда валил пар.
— Постой, я воду прикрою! — сказала женщина и побежала в ванную.
Ксюша осталась стоять в открытой двери, не решаясь войти. В ванной стало тихо. Женщина снова вышла в коридор, оправляя прилипшее к телу, влажное платье.
— Чего не заходишь? Пришла, так проходи, не бойся. Тебе кого?
— Мне… Мне нужен Тима.
— Тима? — удивленно переспросила женщина. — А ты откуда? Не из школы?
— Нет… Я сама по себе.
— Ага… — Женщина кивнула, развязала марлевую косынку и вытерла лицо и шею. — Ф-фу-у… упарилась. В прачечную жалко отдавать — рвут на этих машинах, а теперь трудно стало управляться, годы не те. Значит, сама по себе? А я думала, ты от Ирины Степановны, задачки Тиме принесла.
— Нет, я сама по себе, — повторила Ксюша, — мне Тима нужен. Очень.
— Ну-ну, — сказала женщина, разглядывая Ксюшу маленькими светлыми глазами. Их почти не было видно из-под набрякших век. — А зачем он тебе? Ты чья такая будешь? Что-то я не припомню…
Ксюша почувствовала себя ужасно неловко. Она вспомнила, как удивился дядя Павел: «Ну, посуди сама, с чего бы это я взял и пошел к незнакомым людям? Что я им скажу?» А она-то тогда еще подумала, что дядя Павел безразличный человек… Может, это и есть Тимина мама? А вдруг она не хочет, чтобы к Тиме кто-нибудь приходил, особенно незнакомые? Ну и сказала бы сразу, а то пристала: кто, что, почему… Как будто один человек не может просто так прийти к другому человеку. Разве надо помогать только знакомым?
— Да ты не обижайся… ишь какая гордая. — Женщина усмехнулась. — Нету его, Тимы-то. На деньрожденьи он.
Ксюша растерялась.
— К-как нету? Он же… Разве он уже ходит?
Вот это номер… Значит, она зря старалась? Женщина махнула рукой и вздохнула.
— Какой там ходит… От такой напасти докторов нету. Не изобрели еще. Я и то говорила Марии: куда парнишку тащишь? Своего счастья нету, нечего и на чужие любоваться — только душу травить. Просидел дома семь лет, а теперь нате вам, по гостям таскать сына вздумала. А если грипп какой подцепит?
— Семь лет? — ужаснулась Ксюша.
— Ну да! Четыре годка ему было, когда он свалился с забора и зашиб спину. С той поры и болеет. Мария по докторам все ноги до колен стоптала, да все без толку.
— А как же он пошел на это деньрожденье? — спросила Ксюша.
— Не пошел. Повезли его на машине. Мария с подружкой. У Лизиной дочки праздник сегодня. Дети соберутся, вот они и решили — пусть у нашего Тимофея хоть раз в жизни тоже праздник будет. Я, конечно, против была, да кто старую тетку послушает?
— А когда он вернется?
— Кто его знает. Может, завтра, а может, и послезавтра. Машину закажут и привезут.
Ксюша расстроилась не на шутку. Вдруг Тима действительно вернется только послезавтра? А послезавтра выписывается отец… Неужели она так и уедет, не повидав Тиму? И как же быть теперь с запиской Игоря Владимировича? Эта тетка говорит, что Тимина мама уже была у докторов и ничего не вышло…
— А тетя Мария у всех-всех докторов была?
— Да уж… побегала. У тебя какое дело-то к Тимофею?
Ксюша растерянно молчала, не зная, что сказать. Да и что говорить, если Тимы нет и доктора его уже смотрели?
— Я… Мы к Новиковым приехали, а у Сани картины Тимины на стенах висят…
Тетка понимающе покивала головой.
— Вона что… Значит, потянуло своего к своему.
— Как это — своего? Мы же не знакомые.
— А это здесь ни при чем. Люди, милая, тоже на разные породы делятся. У одних душа к красоте да мечте повернута, а у других — к пирожным. Приходил тут из школы один парнишечка. Такой чистенький да гладенький. Посмотрел Тимофеевы рисунки и говорит — баловство. Нужно, говорит, отражать жизнь, а не выдумывать. Красиво, мол, только то, от чего польза бывает. И кенарь птица бессмысленная, и кошка, поскольку медики давно всех мышей повыводили… Я глянула на Тимофея, а он сидит такой скучный, будто у него вся кровь замерзла. Взяла я тогда этого парнишку за плечико, вывела в коридор и говорю тихонько: «А ну-ка, иди от нас подальше и приноси пользу ногами, если души нет. Человеку не только есть надобно…» А он мне: «Вы, Полина Ивановна, отсталая женщина…»
Полина Ивановна улыбнулась. Светлые глаза словно оттаяли:
— Я теперь к Тимофею просто так не пускаю. А то придет еще такой мускулистый да ненароком ногой на сердце наступит. У тебя душа-то, видно, сродни Тимофеевой… Жаль, что его нету.
В комнате громко запела птица. Сначала отрывисто, точно прокашливалась, пробуя горло, а потом залилась такой длинной трелью, что Ксюша испугалась — вдруг у птицы не хватит дыханья и она задохнется.
— Кто это? — шепотом спросила она.
— Кенарь. Геркулесом зовут. Я уж Тимофея корила: у птицы имя должно быть нежное, а он выдумал… еще вермишелью бы назвал.
Ксюша невольно улыбнулась.
— Геркулес — это был такой герой, самый сильный во всей Древней Греции. Я сама про него читала.
— Ну, раз в книге прописано — другое дело. А Тимофею я еще дам. Вздумал над старухой насмешки строить. Нет, чтоб объяснить… Я ему: «Ты зачем птицу крупой обзываешь?» А он смеется: «Тетя Поленька, человек без каши, как птица без крыльев… ни туды, и ни сюды». А еще у него тритон Гена в банке живет. Ну, чисто крокодил, только маленький. И рыбы всякие. И хомяк Мыслитель. Встанет посреди клетки и стоит часами. Хочешь посмотреть?
— Очень, — сказала Ксюша.
Полина Ивановна открыла дверь в глубине коридорчика.
— Иди. Ты не смотри, что наш Тимофей без ног. Такого выдумщика да насмешника — поискать.
Ксюша следом за Полиной Ивановной вошла в комнату и удивленно огляделась. Эта комната совсем не походила на обыкновенные комнаты, в которых живут. Она была похожа скорее на зимний сад. Ксюша видела такой сад в общежитии шахтеров под Воркутой.
Здесь не было никакой мебели, только письменный стол в углу, да книжные полки в два ряда вдоль стен, чтобы Тиме было удобно, сидя в кресле, взять любую книгу. На стенах висели акварели, а между акварелями чуть ли не с потолка спускались длинные зеленые бороды цветов. И на окне, и на полу под полками тоже стояли разные цветы. Возле окна стоял мольберт с недорисованной картиной, торчали в деревянном стакане кисти, обернутые в аккуратные бумажные колпачки, несколько коробок с красками. Рядом с мольбертом — круглый аквариум с рыбками, а чуть подальше возвышалось розовое дерево. На толстой ветке сидел, надутый, как шарик, серенький кенарь и смотрел на Ксюшу черной бусинкой.
В стене слева был дверной проем во вторую комнату, но двери не было. Вместо двери свисали ветви цветов. Там стояли две кровати, шкаф и пустое кресло на больших колесах. В кресле спал пушистый желтый кот.
— А где Мыслитель? — спросила Ксюша.
— А под столом. Любит спать в темноте, — сказала Полина Ивановна, — а Геннадий в банке на окне. Во-он там, за бегонией. Сейчас я их кормить буду.
— А кот не съест Геркулеса?
— Что ты! Наш Прометей добрый. Тимофей его так воспитал. И с Геркулесом они дружат. Из одной миски едят, можно сказать. Попробуй подойди к кенарю…
Ксюша подошла к дереву, протянула руку. В ту же секунду Прометей одним прыжком перемахнул всю комнату и, вздыбив шерсть, зашипел на Ксюшу. А кенарь раздулся шариком и нахально защелкал, словно предупреждал: «Только тронь… Прометей тебя съест!»
Полина Ивановна засмеялась, довольная.
— Видала? Лучше отойди от кенаря, а то Прометей и укусить может. За себя не укусит, а за друга может. Я сейчас только за кормом схожу.
Ксюша на всякий случай отошла от дерева и принялась рассматривать картины. Здесь они были совсем другими, не такими, как у Саньки. Вот букет цветов на снегу… И видно, что мороз и ветер, а цветам ничего не делается… даже снег вокруг подтаял. На другой — рослая громадная женщина, чем-то похожая на Полину Ивановну и даже на Марью Петровну, прижала рукой к своей груди много-много маленьких людей и отогревает их дыханием. Те, кого она уже согрела, розовые и улыбаются, а другие еще совсем синие… А вот девочка в белом платье танцует на прозрачной планете из острых льдинок. Там, где девочка уже ступила ногой, льдинки растаяли и распустились цветы.
Эта девочка была очень похожа на Наташу. Такая же беленькая и, наверное, тихая… Хотя какая же Наташа тихая? Вон как заговорила… И не с кем-нибудь, а с единственной настоящей подругой… Ксюше стало просто невыносимо грустно. Она хотела отойти от картины и не могла. А девочка все танцевала и танцевала, и от ее танца на холодной планете поселялось тепло… Что же случилось тогда с Наташей? Они же всегда и во всем были вместе, а тут вдруг…