вчонку похожей не на доставщицу пиццы, а на помощницу мясника.
– Твои малыши в сушилке, – сказала Хизер.
Алисон быстро встала, освобождая место.
– Моя маленькая мамочка, – ворковала Лиз. – Моя маленькая героиня.
Хизер тоже склонилась над сушилкой.
– Ну, я… пойду, – сказала Алисон.
Она передала Порки в руки Джорджи, которая сразу же вручила мопса Кендрику, вытерла руки о джинсы и пошла к двери.
– Алисон, спасибо тебе огромное, – сказала Джорджи. – Если я вдруг решусь еще рожать, ты обязательно будешь принимать у меня роды.
Алисон махнула рукой – дескать, не стоит благодарности – и не остановилась.
– Кто это был? – спросил Кендрик.
– Пицца…
Джорджи осеклась, увидев испуганное лицо Хизер.
– Хизер, идем на кухню, поможешь мне.
Джорджи чуть ли не силой увела сестру в дом. В это время хлопнула входная дверь.
– Что ты делаешь? – спросила Джорджи.
– Ничего. – Хизер вырвалась из ее руки. – А вот что ты делаешь?
– Стараюсь, чтобы ты не позволила этой чудесной, симпатичной, расторопной девчонке уйти просто так, словно ты впервые ее видишь.
– Джорджи, я не хочу об этом говорить.
– Алисон, можно сказать, спасла любимую мамочкину мопсиху. Мы бы с тобой вдвоем не справились.
– Потому что она хороший человек.
– Не только. Она пачкалась в крови и околоплодных водах, поскольку хотела произвести на тебя впечатление. – (Хизер вытаращила глаза.) – Хизер, что с тобой случилось? Ты же наверняка хочешь ее поцеловать. Знаешь, я тоже хочу ее поцеловать. Так не медли. Иди и поцелуй. Сделай что-нибудь, покажи ей, что она тебе небезразлична. Не стой столбом.
– Джорджи, не все так просто.
– Будет просто, если не усложнять.
– Я не ты. Я не могу… взять то, что хочу. Да еще на глазах у мамы. Она сразу поймет, что я лесби.
– Рано или поздно она все равно догадается. Ее это не будет напрягать.
– Со временем ее это не будет напрягать. Потом я бы ей сказала. Но не сейчас, пока я живу с ней под одной крышей. Не хочу. Не стоит. Я только все испорчу. Сама подумай: чего я добьюсь? Унижу себя? Перепугаю мать и проедусь по… Неужели нужно рисковать всем из-за шанса, что у меня когда-то что-то может получиться с девчонкой, которую я почти не знаю?
– Да, – ответила Джорджи. – Именно так все и происходит.
– Ты не знаешь, как все происходит. Ты сама мне в этом признавалась. И когда? Когда ты прожила столько лет, пытаясь это понять. Я не хочу ничего ломать.
Джорджи замотала головой:
– Хизер, забудь все, что я говорила. Не слушай меня. Зачем тебе меня слушать? У тебя своя голова и своя жизнь. Если не рисковать, твоя жизнь пройдет тихо и бесцветно.
– Но ведь это не какая-то там безумная любовь, – сказала Хизер, с отчаянием глядя на входную дверь. – Всего лишь шанс.
– Шанс быть счастливой.
– Или шанс остаться с разбитым сердцем, как ты?
– Шанс чувствовать себя живой. Быть… Хизер, забудь все, что я тебе раньше говорила. Счастье стоит риска. Думаешь, я бы сейчас не рискнула всем, чтобы увидеть Нила на пороге? Так в жизни и бывает. Ты рискуешь всем. И продолжаешь надеяться, что сможешь его удержать.
– Ее.
– Не важно.
Звонок заставил их обеих обернуться. Потом дверь открылась, и в прихожую снова вошла Алисон, поправляя налезавшие на лоб волосы.
– Простите. Я думала, все еще там… и потому вошла… Кажется, я оставила в вашей прачечной свои ключи. Лежат на сушилке…
– Постой здесь. Я схожу за ними, – вызвалась Джорджи.
Она крепко стиснула руку Хизер и пошла в прачечную. Там она села рядом с матерью и показала ей щенка, которого доставала из мешочка и оживляла своими массажем.
Ключи Алисон так и лежали на сушилке.
Глава 26
Мать отдала Джорджи другую пару велюровых брюк и розовую футболку.
Белая рубашка Алисон годилась только на выброс, и Хизер предложила ей свою футболку с эмблемой маркетингового клуба «ДЕКА». Футболка болталась на Алисон, как на вешалке.
Сушилка была неподходящим местом для щенячьего гнезда, и потому щенкам устроили новое, рядом с елкой. Лиз решила, что им с Кендриком теперь никак нельзя ехать в Сан-Диего, оставляя малышей без присмотра.
– Видишь, как все получается? – сказала Джорджи мать. – Тебе не придется праздновать одной.
Все единогласно решили, что после случившегося Алисон никак нельзя возвращаться на работу, не сообщив причины своей задержки. Ее телефонный разговор с хозяином пиццерии длился десять тягостных минут.
– Он что, тебя уволил? – спросила Хизер, когда Алисон вошла в гостиную.
Бывшая доставщица пиццы пожала плечами:
– Я и так на следующей неделе собиралась возвращаться в Беркли.
Во всем этом была и светлая сторона. На заднем сиденье машины Алисон лежали три большие коробки с пиццей, лазанья, сильно остывшие жареные грибы и дюжина хлебных рулетиков с сыром пармезан.
– Какой щедрый подарок накануне Рождества, – сказала Джорджи, открывая коробку с пиццей.
К счастью для Хизер, мать смотрела только на щенят и не замечала, как ее дочь и Алисон хихикают, сидя на диване и уплетая пиццу.
Когда Джорджи проглотила уже три больших куска, в кухне вдруг зазвонил коричневый телефон.
Хизер сразу прекратила разговор. Джорджи бросила недоеденный кусок и побежала на кухню, чуть не наступив на Порки.
– Алло, – сказала она, успев взять трубку после третьего звонка.
– Привет, – послышался голос Нила. – Это я.
– Привет.
Хизер уже стояла за спиной.
– Иди наверх, – прошептала она. – Я повешу.
– Нил, подожди немного. Я сейчас поднимусь наверх. Ты никуда не торопишься?
– Нет.
Хизер потянулась взять трубку. Джорджи прижала трубку к груди, как недавно прижимала щенка.
– Обещай мне, что не будешь с ним говорить, – шепнула Джорджи, и Хизер кивнула. – Заклинаю тебя жизнью Элис и Нуми, – сказала Джорджи.
Хизер снова кивнула.
Джорджи отдала ей трубку и побежала наверх. Когда она снимала трубку желтого телефона, у нее тряслись руки. Такого с ней не бывало даже во время сильных депрессий. Вероятно, это признак надвигающегося диабета.
– Взяла! – В трубке щелкнуло. – Нил, ты слушаешь?
– Конечно.
– Ну вот, теперь можем говорить, – сказала она, садясь на пол.
– Ты как? – спросил Нил.
– Сейчас нормально. А вообще… сегодня был какой-то сумасшедший день. И потом… я уже стала сомневаться, что ты позвонишь.
– Как помнишь, я обещал позвонить.
– Помню. Но… ты был сердит.
– Я… – Нил на секунду умолк, потом заговорил о другом. – Мы пробыли у двоюродной бабушки дольше, чем собирались. Она была очень рада нашему приезду. Упросила нас остаться на обед. Мы и остались. А потом… Знаешь, там такая угнетающая атмосфера. На нас это подействовало, и на обратном пути мы заехали в «Золотое дно».
– «Золотое дно» – это что?
– Смесь кафетерия, закусочной со шведским столом и стейк-хауса.
– В Небраске все заведения называются в честь вестернов?
– Думаю, что да.
– Тогда я не удивлюсь, что итальянские рестораны у вас носят названия картин Серджио Леоне[46].
– А почему у тебя сегодня был сумасшедший день?
Джорджи засмеялась. Это звучало как фрагмент записи смеха, воспроизведенной на реверсе.
– Джорджи!
– Извини… Что сделало мой день сумасшедшим? Я принимала собачьи роды. Трое щенят. А еще я узнала, что та Хизер – лесбиянка.
– Что? Ах, ну да… твоя двоюродная сестра. Я почему-то подумал, что ты говоришь о родной. Значит, твоя двоюродная сестра – лебси?
– Это ее дело. Нам-то что?
– Ты сказала, что принимала собачьи роды. Чьи это щенки?
– Это тоже не важно. Но думаю, одного мы оставим себе.
– «Мы» – это ты со своей мамой? Или «мы» – это мы с тобой?
– Мы, мы, мы, – ответила Джорджи. – До самого дна.
– Джорджи, да что с тобой?
– Извини.
– Значит, ты приняла собачьи роды?
– Я не хочу об этом говорить.
– Тогда о чем ты хочешь говорить?
– Не знаю. Дай подумать.
Она положила трубку на ковер. Сейчас она дышала почти так же, как Хизер возле сушилки с рожавшей Петунией. Джорджи поправила волосы, сняла очки и принялась тереть глаза.
Давай, Джорджи, возвращайся в игру.
Нет, это была не игра. Это была ее жизнь. Ее дурацкая жизнь.
Что бы ты сейчас ни сказала – значения это не имеет, твердила она себе. Нил все равно приедет рождественским утром и сделает тебе предложение. Это уже произошло пятнадцать лет назад. И тогда он тебе сказал: «Мы сделаем так, чтобы нам этого было достаточно». Это судьба.
Если только…
Если только это не было судьбой. Возможно, Нил произнес те слова, поскольку сам хотел их произнести, а вовсе не из-за ее телефонных разговоров с ним. Разве за все годы их совместной жизни он хоть раз намекнул ей, что в ту неделю они активно перезванивались? Надо знать Нила: какие-либо намеки ему вообще не свойственны.
Сейчас у Джорджи был последний шанс поговорить с Нилом перед его поездкой в Калифорнию. Последний шанс убедиться, что он поедет к ней. О чем же с ним говорить?
Джорджи сделала глубокий вдох, потом глубокий выдох и только тогда снова взяла трубку:
– Нил, ты слушаешь?
– Да.
– Ты веришь в судьбу?
– Что? В каком смысле?
– Ты веришь, что в нашей жизни все уже предопределено, а мы лишь следуем предопределенному?
– Ты хочешь спросить, не кальвинист ли я?
– Возможно. – Джорджи пошла на второй заход. – Я спрашиваю, веришь ли ты, что все в нашей жизни уже решено заранее. Уже записано. Вдруг будущее просто сидит и ждет, когда мы до него доберемся?
– Теперь понял. Ты спрашиваешь, верю ли я в судьбу, в предопределенность. Нет, не верю.
– Почему?
– Тогда исчезает ответственность за свои поступки. Получается, я тут ни при чем. Все это было решено заранее и за моей спиной. И тогда вообще незачем к чему-то стремиться. Меня это не устраивает. Я предпочитаю думать, что в каждый момент жизни мы выбираем то, каким будет следующий момент. И свою судьбу мы выбираем сами… Джорджи, а почему тебе это так важно?