Сидя на кухонном полу, залитом кровью матери, Чарли почувствовал, как его начинает трясти, и через считаные секунды у него пошла кровь носом. Мать в таких случаях всегда старалась чем-то помочь, но теперь она сама лежала на полу, нуждаясь в помощи. Он вытер кровь, текущую из носа, и постарался сосредоточиться на том факте, что должен что-то делать. Дрожь прекратилась. За четверть часа его мать ни разу не пошевелилась. В доме стояла тишина. Единственным звуком, который слышал Чарли, было тяжелое дыхание в другой комнате; вскоре он услышал, как Джордж захрапел.
Мальчик тихонько поглаживал волосы матери, отчаянно надеясь, что она откроет глаза. Кровь, сочившаяся из раны на голове, промочила насквозь полотенце и теперь текла на брюки Чарли. Мальчик подумал, что его мать, должно быть, умирает, а может быть, уже умерла. Нужно вызвать «Скорую»! Он вскочил, снедаемый тревогой, и осторожно пробрался в материнскую спальню. Увидел там Джорджа, крепко спавшего на кровати, и его охватила жгучая ненависть к этому человеку. Ему никогда не нравился любовник матери, он никогда не понимал, почему мать позволяет ему жить с ними. Джордж тоже недолюбливал Чарли и редко проявлял дружелюбие к мальчику. Даже будучи трезвым, он всегда казался то ли гневным, то ли сердитым. Мать уверяла Чарли, что Джордж может быть и милым, но мальчик ни разу не видел его таким. Он знал, что первая жена Джорджа и их ребенок погибли в автокатастрофе, и мать говорила, что якобы именно поэтому Джордж так много пьет. За полтора года, которые мужчина прожил с ними, Чарли, казалось, не видел от него ничего, кроме агрессии, громких ссор, тычков и толчков, угроз и скандалов. Его мать больше не улыбалась, как прежде; она стала нервной и дерганой… и вот теперь, думал он, лежит мертвая на полу.
Чарли подошел к трюмо у задней стены спальни, чтобы взять телефон. Он уже однажды звонил в 911 — годом раньше, после того как Джордж избил его мать; но тогда женщина сама велела ему это сделать и подсказывала, что говорить. Сейчас, добравшись до телефона, он даже не понял, почему просто не снял трубку. Впоследствии Чарли так и не смог внятно объяснить, почему вместо этого выдвинул ящик трюмо, сунул руку под сложенные белые футболки, выстиранные матерью, и нащупал пистолет, который, как мальчик знал, прятал там Джордж. Он нашел этот пистолет, когда Джордж сказал ему, что Чарли может взять себе футболку Обернского университета, которую кто-то подарил мужчине. Ему она была мала, а Чарли оказалась слишком велика, но он был благодарен за подарок; это был один из немногих добрых жестов со стороны Джорджа. На сей раз он не отдернул в страхе руку, как тогда, а вытащил пистолет. Мальчику никогда раньше не доводилось стрелять, но Чарли знал, как пользоваться оружием.
Джордж ровно похрапывал.
Чарли подошел к кровати, выставив руки перед собой, нацелив ствол на голову мужчины. Когда мальчик наклонился над ним, храп прекратился. В комнате стало очень-очень тихо. И тогда Чарли нажал на спусковой крючок.
Хлопок выстрела прозвучал намного громче, чем ожидал Чарли. Пистолет дернулся, отдача заставила мальчика сделать шаг назад; он потерял равновесие и едва не упал. Он посмотрел на Джорджа и плотно зажмурился: зрелище было ужасное. Он почувствовал, что его снова начинает трясти, и тут из кухни донесся стон матери. Он не мог поверить, что она жива! Чарли снова подбежал к телефону и позвонил в 911, а потом сидел рядом с матерью, пока не приехала полиция.
Узнав все это, я был совершенно уверен, что Чарли не должны судить как взрослого. И продолжил читать заметки с предварительного слушания. Обвинение не обсуждало рассказ Чарли и его матери. Только продолжив чтение, я узнал, что Джордж был местным полицейским. Обвинитель произнес длинную речь о том, каким прекрасным человеком был Джордж и как его смерть расстроила всех жителей округа. «Джордж был работником правоохранительных органов и служил с честью, — говорил прокурор. — То, что столь достойный человек был так бессердечно убит этим юношей, — великая потеря для округа и великая трагедия». Обвинитель настаивал, чтобы Чарли судили как совершеннолетнего, и объявил, что намерен требовать максимального наказания, предусмотренного законом. Судья согласился, что это убийство, караемое высшей мерой наказания, и мальчика следует судить как совершеннолетнего. Чарли немедленно перевели в окружную тюрьму для взрослых.
Этот отрешенный взгляд, печаль на лице, полная безучастность — качества, общие для многих других подростков, с которыми я работал, — были единственным, что заставляло меня верить, что ему действительно четырнадцать.
Маленькая окружная тюрьма располагалась через улицу от здания суда. Как и во многих небольших городках и деревнях Юга, суд был сердцем площади, являвшейся центром городка. Я вышел из здания суда и перешел через улицу к тюрьме, чтобы встретиться с этим «юношей». Сотрудники тюрьмы явно нечасто сталкивались с таким явлением, как визит адвоката не из числа местных. Дежурный помощник шерифа подозрительно оглядел меня, прежде чем препроводить в тюрьму, где я сел в маленькой комнатке для свиданий с адвокатами и стал ждать Чарли. С того момента, как я дочитал дело, меня преследовали мысли о том, насколько оно трагично, и поток этих мрачных размышлений прервало только появление ребенка, которого привели в комнату для свиданий. Этот мальчик выглядел слишком маленьким, слишком худым и слишком испуганным для своих четырнадцати лет. Я посмотрел на конвоира, который, казалось, не меньше меня был удивлен тем, насколько ребенок мал и напуган, и попросил снять наручники. Иногда в таких окружных тюрьмах конвоиры не соглашаются расковывать клиентов, ссылаясь на то, что это небезопасно или им не разрешают снимать наручники с подозреваемого во время свиданий с адвокатом. Они опасаются, что, если подозреваемый расстроится или поведет себя агрессивно, его будет труднее угомонить, если на нем не будет наручников.
Конвоир без колебаний снял наручники с ребенка, потом вышел из комнаты, оставив нас одних.
Мы сели за деревянный стол размером примерно 120×180 см. Чарли сидел по одну его сторону, я по другую. Минуло трое суток со дня его ареста.
— Чарли, мое имя Брайан. Твоя бабушка позвонила мне и спросила, смогу ли я приехать и встретиться с тобой. Я адвокат, помогаю людям, попавшим в беду или обвиняемым в преступлениях, и я хотел бы тебе помочь.
Мальчик не шел на визуальный контакт. Он был маленьким и щуплым, но с большими красивыми глазами. Короткая стрижка, обычная для маленьких мальчиков, не требовала особого ухода. Из-за нее он казался еще младше. Мне показалось, что я вижу татуировки или какие-то символы у него на шее, но, приглядевшись, я понял, что это кровоподтеки.
— Чарли, с тобой все в порядке?
Он упорно смотрел чуть влево от меня, на стену, словно видел на ней что-то неведомое. Его отстраненный взгляд настолько встревожил меня, что я даже повернулся, чтобы проверить, действительно ли за моей спиной есть что-то интересное; но там была лишь голая стена. Этот отрешенный взгляд, печаль на лице, полная безучастность — качества, общие для многих других подростков, с которыми я работал, — были единственным, что заставляло меня верить, что ему действительно четырнадцать. Я долго сидел и ждал в надежде, что он хоть как-то отреагирует на меня, но в комнате царила тишина. Чарли так и смотрел на стену, потом перевел взгляд на собственные запястья. Обвил правой рукой левое и потер его там, где металлические наручники защемили кожу.
— Чарли, я хочу убедиться, что у тебя все нормально, поэтому мне просто нужно, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Договорились?
Я знал, что он меня слышит; когда я говорил, он поднимал голову и снова утыкался взглядом в то место на стене.
— Чарли, окажись я на твоем месте, я был бы сейчас очень напуган и обеспокоен, но хотел бы, чтобы мне кто-нибудь помог. Я хочу тебе помочь, понимаешь? — Я подождал ответа, но его не было. — Чарли, ты можешь говорить? С тобой все в порядке?
Он смотрел на стену, пока я говорил, и снова на свои руки, когда я закончил, но так и не произнес ни слова.
— Нам не обязательно говорить о Джордже. Нам не обязательно говорить о том, что произошло; мы можем просто поболтать о чем захочешь. Есть что-то такое, о чем ты хочешь поговорить? — Я делал все более и более долгие паузы между вопросами, отчаянно надеясь, что мальчик хоть что-то скажет, но он продолжал молчать. — Хочешь поговорить о своей маме? У нее все будет хорошо. Я узнавал, как у нее дела, и хотя она сейчас не может тебя навестить, с ней все будет в порядке. Она беспокоится о тебе.
Я думал, разговор о матери вызовет искру интереса в глазах Чарли. Когда этого не случилось, меня стало еще сильнее беспокоить состояние ребенка.
Я заметил, что с той стороны стола, где сидел Чарли, был еще один стул, и понял, что адвокатам, очевидно, полагалось сидеть на той стороне, а клиентам — на стороне, которую выбрал я, где был только один стул. Оказалось, я сел не на то место.
Я сбавил тон и заговорил мягче:
— Чарли, ты должен со мной поговорить. Я не смогу тебе помочь, если ты не заговоришь. Может быть, ты просто скажешь свое имя? Хоть что-нибудь, пожалуйста!
Он продолжал смотреть на стену. Я подождал, потом встал и обошел стол. Чарли не смотрел на меня, пока я двигался, снова вернувшись к изучению своих рук. Я сел на стул рядом с ним, наклонился ближе и тихо проговорил:
— Чарли, мне очень жаль, что ты расстроен, но, пожалуйста, поговори со мной. Я не смогу помочь тебе, если ты со мной не поговоришь.
Он впервые за все время отодвинулся к спинке стула, почти упершись головой в стену за нашими спинами. Я подвинул свой стул ближе к нему и скопировал его позу. Мы долго сидели молча, а потом я начал болтать всякие глупости, потому что не понимал, что еще можно сделать.
— Что ж, ты не хочешь говорить мне, о чем думаешь. Так что, полагаю, мне просто придется сказать тебе, что думаю я. Готов спорить, ты думаешь, что знаешь, что́ я думаю, — сказал я шутливо, — но на самом деле ты даже представить себе этого не можешь! Ты, наверное, думаешь, что я думаю о законе, или о судье, или о полицейских, или о том, почему вот этот вот молодой человек не желает со мной разговаривать. Но на самом деле я думаю о еде. Да, верно, Чарли! — продолжал я, дразнясь. — Я думаю о жареной курице и капусте, приготовленной с мясом ин