К концу 1980-х и началу 1990-х политика страха и гнева, захлестнувшая страну и ставшая топливом для массового тюремного заключения, обратила свое внимание на детей.
Несмотря на призывы NAACP{79} и афроамериканских проповедников, просивших заменить смертный приговор пожизненным заключением, губернатор Олин Джонстон отказался вмешиваться, и Джорджа перевели в Колумбию, чтобы казнить на электрическом стуле Южной Каролины. Маленький даже для своего возраста, ростом 160 см, весом меньше 50 кг, Стинни подошел к электрическому стулу с Библией в руке. Ему пришлось положить ее на сиденье и сесть сверху, когда служащие тюрьмы не сумели закрепить электроды на его щуплом теле. Один в камере смерти, окруженный людьми, среди которых не было его родственников и не было ни единого цветного, перепуганный ребенок сел на громадный электрический стул. Он лихорадочно обшаривал взглядом комнату в поисках кого-нибудь, кто мог бы ему помочь, но видел только тюремщиков, полицейских и репортеров. Маска-капюшон, шитая на взрослого, соскользнула с лица Джорджа после первого разряда электрического тока, сотрясшего его тело. Свидетели казни{80} увидели его «широко раскрытые, полные слез глаза и струйку слюны, текущую изо рта». Через 81 день после того, как две девочки спросили его о цветах, Джордж Стинни был объявлен мертвым. Много лет спустя пошли слухи, будто белый мужчина из уважаемого семейства признался на смертном одре, что убил этих девочек. Недавно были приложены усилия{81} по реабилитации имени Джорджа Стинни.
Эта казнь была актом чудовищным и душераздирающим, но она отражала скорее расовую политику Юга, чем обычный способ обращения с детьми, обвиняемыми в преступлениях. Это пример того, как политика и нормы, некогда направленные исключительно на подчинение и наказание чернокожего населения, просочились в нашу общую систему уголовной юстиции. К концу 1980-х и началу 1990-х политика страха и гнева, захлестнувшая страну и ставшая топливом для массового тюремного заключения, обратила свое внимание на детей.
Влиятельные криминологи предсказывали{82} грядущую волну «сверххищников», с которой система ювенальной юстиции может не справиться. Порой откровенно фокусируясь{83} на чернокожих или смуглокожих детях, теоретики высказывали предположение, будто Америку вскоре одолеет «молодняк из начальной школы, берущий с собой пистолеты вместо школьных обедов» и «не имеющий совершенно никакого уважения к человеческой жизни». Паника из-за неминуемой волны преступности{84}, которой ждали от «радикально импульсивных, жестоко безжалостных» детей, привела к тому, что едва ли не каждый штат принял закон, увеличивавший число случаев, в которых дети подвергались уголовному преследованию как совершеннолетние. Многие штаты снизили или вообще отменили нижнюю планку возрастных ограничений для уголовного преследования малолетних как взрослых, в результате чего дети даже в возрасте восьми лет подлежали уголовному преследованию и тюремному заключению как совершеннолетние.
Некоторые штаты также инициировали обязательные трансферные правила, лишившие прокуроров и судей всякой свободы действий в принятии решений о том, следует ли оставлять ребенка в ювенальной системе. Десятки тысяч детей, прежде поступавших в распоряжение системы ювенальной юстиции с ее хорошо развитой защитой и требованиями в отношении детей, теперь оказались брошены во все более — с каждым годом — перенаселенные, полные насилия и отчаяния взрослые тюрьмы.
Эти крайне суровые, несправедливые приговоры — лишь одна из проблем, которые предстояло решить. Все они страдали от ущерба и травм, нанесенных нашей системой правосудия.
Предсказания о пришествии «сверххищников» оказались чудовищно неверными. Число несовершеннолетних преступников в Америке{85} с 1994 г. по 2000 г. действительно возрастало, но при этом уровень преступности среди несовершеннолетних снизился, что заставило ученых, поначалу поддержавших теорию «сверххищника», развенчать ее. В 2001 г. главный врач{86} Соединенных Штатов опубликовал отчет, объявлявший теорию о «суперхищнике» мифом и утверждавший, что «нет никаких доказательств того, что молодые люди, вовлеченные в насилие в пиковые годы начала 1990-х, чаще совершали правонарушения или были более злостными преступниками, чем молодежь предшествующих лет». Это признание было сделано слишком поздно для таких детей, как Трина, Йэн и Антонио. Приговоры, обрекшие их на смерть в тюрьме, были изолированы от возможности оспаривания или апелляций целым лабиринтом процедурных правил, законов об ограничениях и юридических баррикад, придуманных для того, чтобы сделать успешное оспаривание вынесенных приговоров почти невозможным.
Когда я много лет спустя познакомился с Триной, Йэном и Антонио, каждый из них был сломлен годами тюремного заключения. Они были законно осужденными детьми, рассованными по взрослым тюрьмам, никому не известными или забытыми, занятыми выживанием в опасной, пугающей среде почти без поддержки родственников и внешней помощи. И они не были каким-то редким исключением. Тысячи таких детей разбросаны по тюрьмам Соединенных Штатов — детей, приговоренных к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение или другим крайне суровым наказаниям. Сравнительная анонимность этих детей, казалось, еще больше усугубляла их бедственное положение и отчаяние. Я согласился представлять Трину, Йэна и Антонио, и со временем наша организация сделала главным фокусом работы оспаривание приговоров к пожизненному заключению, вынесенных детям. Но стало сразу же ясно, что эти крайне суровые, несправедливые приговоры — лишь одна из проблем, которые предстояло решить. Все они страдали от ущерба и травм, нанесенных нашей системой правосудия.
Состояние психического и физического здоровья Трины сделало ее жизнь в тюрьме крайне трудной. Она была благодарна нам за помощь и, когда мы сказали, что собираемся бороться за сокращение срока ее приговора, постепенно стала чувствовать себя намного лучше; но у нее было много и других потребностей. Она постоянно говорила, что хочет увидеть сына. Она хотела знать, что не осталась одна в этом мире. Мы разыскали ее сестер, организовали приезд в тюрьму приемных родителей ее ребенка, во время которого Трина смогла повидаться с сыном. Это придало ей столько сил, что казалось просто чем-то невероятным.
Я прилетел в Лос-Анджелес, а после этого проехал сотни миль на машине через сердце фермерских земель центральной Калифорнии, чтобы встретиться с Антонио в тюрьме максимально строгого режима, где всем заправляли банды и часты были случаи насилия. Он пытался приспособиться к миру, который вредил нормальному человеческому развитию всеми мыслимыми способами. У Антонио были трудности с чтением, но его стремление к учебе и решимость разобраться с получаемыми знаниями были настолько сильны, что он был способен читать какой-нибудь отрывок раз за разом, отыскивая незнакомые слова в присланном нами словаре, пока не добивался своего. Недавно мы послали ему «Происхождение видов» Дарвина — книгу, которая, как он надеется, поможет ему лучше понимать тех, кто его окружает.
Оказывается, Йэн был очень, очень смышленым ребенком. Несмотря на то что ум и чувствительная натура делали длительное заключение в одиночной камере особенно разрушительным, он сумел заняться самообразованием, много читал (прочел уже сотни книг), писал стихи и рассказы, которые отражали его живой, здоровый интеллект. Он прислал мне десятки писем и стихотворений. Я возвращался в офис после нескольких дней отлучки по делам — и по приезде на столе меня дожидалось очередное письмо от Йэна. Порой я находил в конвертах смятые клочки бумаги, на которых, когда я их расправлял, обнаруживались вдумчивые и серьезные стихи: «Непролитые слезы», «Связанный словами», «Неумолимая минута», «Безмолвие», «Ритуал по средам».
Мы решили опубликовать отчет{87}, чтобы привлечь внимание к бедственному положению детей, которые были приговорены к смерти в тюрьмах в Соединенных Штатах. Я хотел присовокупить к нему фотографии некоторых наших клиентов, чтобы приговоры к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение, вынесенные детям, обрели конкретные человеческие лица. Флорида была одним из немногих штатов, где в тюрьмы допускают фотографов, поэтому мы задали тюремной администрации вопрос: можно ли дать Йэну разрешение на час выйти за пределы своего одинокого неприкасаемого существования, чтобы нанятый нами фотограф мог сделать фотографии? К моей радости, нам ответили согласием и позволили Йэну находиться в одном помещении с фотографом «с воли». Как только его визит завершился, Йэн сразу же написал мне письмо:
«Уважаемый мистер Стивенсон!
Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии, и что все у вас хорошо. Главная цель этого письма — поблагодарить вас за фотосессию с фотографом и получить от вас информацию о том, как я могу получить большое количество фото.
Как вы знаете, я нахожусь в одиночном заключении прибл. 14,5 лет. Система словно похоронила меня заживо, и я мертв для внешнего мира. Эти фотографии в настоящий момент так много для меня значат! В настоящий момент на моем тюремном счету всего 1,75 доллара. Если я пришлю вам 1 доллар из этой суммы, сколько на них можно будет купить фотографий?
В своей бурной радости от сегодняшней фотосъемки я забыл упомянуть, что сегодня, 19 июля, был день рождения моей покойной мамы. Я знаю, это не слишком важно, но когда я впоследствии об этом думал, мне показалось символичным и особенным то, что эта фотосъемка состоялась в день рождения моей матери!