Я начал было снова извиняться перед этой женщиной за то, что накануне сделали сотрудники суда, когда у двери зала внезапно возникло какое-то оживление. Мы оба обернулись. Там стояла миссис Уильямс. Она вновь была безупречно одета, в шляпке и шарфе. Крепко прижимала к боку сумочку и стояла на пороге, слегка покачиваясь. Я слышал, как она вполголоса повторяет сама себе, снова и снова: «Не боюсь я никаких собак». От нее невозможно было отвести взгляд. Миссис Уильямс прошла через детектор и уставилась на собаку. Затем громко, так что услышали все, выпалила:
— Не боюсь я никаких собак!
После чего прошествовала мимо пса в зал. Чернокожие, которые уже были внутри, сияли от радости, когда она проходила мимо них. Она села неподалеку от первого ряда, повернулась ко мне с широкой улыбкой и объявила:
— Поверенный Стивенсон, я здесь!
— Миссис Уильямс, как приятно вас видеть! Спасибо, что пришли.
В этот момент я ощутил нечто особенное: глубокое чувство узнавания. Теперь заулыбался и я, потому что понял, о чем она говорила присутствующим: «Пусть я стара, пусть я бедна, пусть я чернокожая, но я здесь».
Зал суда уже заполнился, и я начал собирать свои бумаги. Уолтера привели в зал — это был сигнал, что слушание вот-вот начнется. И тогда я услышал, как миссис Уильямс окликает меня по имени.
— Нет, поверенный Стивенсон, вы меня не услышали! Я сказала, что я здесь! — Она говорила очень громко, и я немного растерялся и смутился. Повернулся и улыбнулся ей.
— Нет же, миссис Уильямс, я вас услышал, и я очень рад, что вы здесь.
Однако, когда я смотрел на нее, мне показалось, что она пребывает где-то в своем мире.
Зал был полон, и бейлиф призвал присутствующих к порядку, после чего вошел судья. По обычаю, все поднялись на ноги. Когда судья подошел к скамье и уселся, все остальные снова опустились на места. Повисла необычно долгая пауза: мы все ждали, пока судья что-нибудь скажет. Я заметил, что люди смотрят в какую-то точку за моей спиной, обернулся и увидел, что миссис Уильямс — одна-единственная — по-прежнему стоит. В зале стало очень тихо. Все взгляды были устремлены на нее. Я попытался жестом показать женщине, что следует сесть, но в этот момент она запрокинула голову и прокричала:
— Я здесь!
Присутствующие нервно посмеивались. Потом она все-таки села, но когда посмотрела на меня, я увидел слезы на ее глазах.
В этот момент я ощутил нечто особенное: глубокое чувство узнавания. Теперь заулыбался и я, потому что понял, о чем она говорила присутствующим: «Пусть я стара, пусть я бедна, пусть я чернокожая, но я здесь. Я здесь, потому что у меня есть представление о справедливости, которое побуждает меня быть свидетелем. Я здесь, потому что мне положено быть здесь. Я здесь, потому что вы не можете не пустить меня».
Я улыбнулся миссис Уильямс, гордо восседавшей на своем месте. Впервые с тех пор, как я начал работать над этим делом, все, чего мы пытались достичь, наконец обрело смысл. Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы осознать, что судья окликает меня, нетерпеливо требуя начинать.
Последний день слушаний прошел хорошо. Примерно полдюжины заключенных, сидевших в тюрьме вместе с Ральфом Майерсом, слышали от него рассказы о том, что на него оказывают давление, чтобы он дал ложные показания против Уолтера Макмиллиана. Мы нашли большинство из них и взяли показания, которые последовательно согласовались друг с другом. Айзек Дейли, которого Майерс ложно обвинил в совершении убийства Питтман, рассказал, что Ральф так же ложно обвинил Уолтера в причастности к этому убийству. Майерс признался Дейли, после того как последнего арестовали, что они с Карен обсуждали возможность свалить убийство Питтман на Уолтера. По словам Дейли, «он рассказывал нам, что они с Карен совершили это убийство и, э-э, сговорились свалить его на Джонни Ди».
Другой заключенный, который писал письма за Майерса в окружной тюрьме Монро, объяснил, что Ральф не был знаком с Макмиллианом, ничего не знал об убийстве Моррисон, и полицейские прессовали его, чтобы он дал ложные показания против Уолтера.
Самое мощное доказательство мы оставили под конец. Аудиозаписи, сделанные Тейтом, Бенсоном и Икнером, когда они допрашивали Майерса, были весьма показательны. Многочисленные записанные на пленку заявления, сделанные Майерсом, продемонстрировали, что Майерс неоднократно говорил полицейским о том, что ничего не знает ни об убийстве Моррисон, ни об Уолтере Макмиллиане. Эти записи включали угрозы полицейских в адрес Майерса и активное нежелание последнего подводить невиновного человека под обвинение в убийстве. Они не только подтверждали рассказ Майерса и противоречили его показаниям на первом суде; они обличали ту ложь, которую Пирсон преподнес суду, присяжным и адвокатам Макмиллиана, — что Майерс сделал только два заявления. На самом деле он сделал как минимум шесть дополнительных заявлений полиции, в основном совпадающих с его показаниями на слушании по «32-му правилу»: он утверждал, что у него нет никакой информации о том, что Уолтер Макмиллиан совершил убийство Ронды Моррисон. Все эти записанные на пленку заявления были распечатаны, они были оправдательными и благоприятными для Макмиллиана — и ни одно из них не было предоставлено адвокатам Уолтера, как того требовал закон.
Я не знал, что могло предъявить обвинение такого, чтобы опровергнуть наши доказательства, но полагал, что хоть что-то они представят.
Я встретился с адвокатами, представлявшими Макмиллиана на первом суде, Брюсом Бойнтоном и Дж. Л. Честнатом, чтобы взять у них письменные показания о том, насколько больше они могли бы сделать, чтобы добиться оправдания своего клиента, если бы штат предоставил им те самые доказательства, которые скрыл. Мы завершили предъявление своих доказательств — и, к нашему удивлению, представители штата не стали выступать с опровержением. Я не знал, что могло предъявить обвинение такого, чтобы опровергнуть наши доказательства, но полагал, что хоть что-то они представят. Судья тоже казался удивленным. Он сделал паузу, затем сказал, что хочет, чтобы стороны передали ему письменные записки по делу с аргументами, какое постановление следовало бы вынести по делу. Мы надеялись на такой исход, и я испытал облегчение от того, что судья был готов дать нам время для объяснения важности всех доказательств в письменной форме и помочь ему подготовить постановление — постановление, которое, как я надеялся, освободит Уолтера. Вечером под конец трех дней напряженного процесса судья закрыл заседание.
Мы с Майклом в последнее утро слушаний очень торопились и не успели выписаться из отеля, прежде чем ехать в суд. Попрощавшись с семьей Уолтера в здании суда, мы поехали обратно в отель, обессиленные, но удовлетворенные.
Бэй-Минетт, где проходило слушание, находится в тридцати минутах езды от прекрасных пляжей Мексиканского залива. Мы завели традицию каждый сентябрь вывозить своих сотрудников на пляж, и все поголовно влюбились в чистые теплые воды залива. Белый песок и приятно необжитая береговая линия своими живописными видами успокаивали душу. Картину немного портили массивные плавучие буровые вышки, видневшиеся в отдалении, но если заставить себя забыть о них, можно было решить, что оказался в раю. Дельфины обожали эту часть залива, и по утрам можно было увидеть спины животных, игриво и легко скользящих в волнах. Я не раз думал о том, как здорово было бы перенести наш офис прямо сюда, на пляж.
Это была идея Майкла — съездить искупаться, прежде чем возвращаться в Монтгомери. Я не думал, будто это хорошая мысль, но день выдался жарким, а близость побережья так манила, что я не смог устоять. Мы сели в машину, торопясь поймать последние солнечные часы и направляясь к прекрасному берегу неподалеку от Форт-Моргана. Едва я остановил машину, как Майкл сбросил костюм, натянул плавки и ринулся в океан. Я слишком устал, чтобы плавать, поэтому надел шорты и уселся на песок у линии прибоя. Сумерки были не за горами, но жара еще не спала. Мои мысли были до отказа заполнены всем, что происходило в суде: я снова и снова проигрывал в уме слова свидетелей и переживал, гадая, все ли было сделано так, как надо. Я перебирал в уме каждую подробность, каждую возможную ошибку… а потом сказал себе: хватит! Все закончилось; после драки кулаками не машут. Я решил окунуться в море — и на какое-то время позабыл обо всем.
Не так давно, застряв в аэропорту и не зная, чем заняться, я прочел в газете статью о нападениях акул. Когда я подходил к кромке воды в Форт-Моргане, которая теперь играла всеми красками заката, мне вспомнилось, что акулы кормятся в вечерних сумерках и на рассвете. Я смотрел, как Майкл плавает вдали от берега — и, как бы здорово это ни выглядело, мне было ясно, что я буду более уязвимой мишенью, если вблизи объявится акула. Майкл плавал как рыба, в то время как я едва держался на воде.
Майкл помахал мне рукой и крикнул:
— Эй, красавчик, давай, плыви сюда!
Наши противники сделали все возможное, чтобы очернить Уолтера — чтобы убить его. Они лгали нам и извращали процесс правосудия.
Я опасливо вошел в воду, отважившись все же зайти достаточно далеко, чтобы он услышал мои опасения насчет акул. Он только посмеялся надо мной. Вода оказалась теплой и замечательной, она дарила небывалое успокоение. Косяк мелкой рыбешки промчался мимо моих ног, и я с восторгом провожал его взглядом, пока не сообразил, что рыбки, возможно, спасаются от какого-то более крупного хищника. Береженого бог бережет, подумал я и выбрался на берег.
Усевшись на песок, я смотрел, как кипенно-белые пеликаны легко скользят по неподвижным водам в поисках пищи. Мимо меня торопливо пробегали маленькие крабы-скрипачи: слишком опасливые, чтобы подобраться поближе, но достаточно любопытные, чтобы не уходить далеко. Я думал о том, как Уолтер едет обратно в Холман, снова закованный, в кузове тюремной машины. Мне хотелось, чтобы он продолжал надеяться, но при этом сохранил достаточно благоразумия и психологически справился с решением, каким бы оно ни было. Я думал о его родственниках и обо всех людях, которые приходили в эти дни в зал суда. Они не теряли веры все пять лет, что прошли с тех пор, как Уолтер был а