. Даже сегодня банки, правительственные службы и государственные учреждения закрываются в его честь на выходной.
Я как-то раз выступил на досудебном слушании против исключения афроамериканцев из жюри присяжных. В той конкретной сельской южной общине население было примерно на 27 процентов афроамериканским, но они составляли лишь 10 процентов пула присяжных. После того как я представил эти данные и высказал аргументы о неконституционности исключения из жюри афроамериканцев, судья громко пожаловался:
— Я удовлетворю ваше ходатайство, мистер Стивенсон, но скажу вам честно: я по уши сыт всеми этими разговорами о правах меньшинств. Афроамериканцы, мексиканоамериканцы, азиатоамериканцы, коренные американцы… Когда уже кто-нибудь придет в мой суд и станет защищать права конфедератов-американцев?!
Судья, безусловно, застал меня врасплох. Я хотел спросить, делает ли рождение на Юге или жизнь в Алабаме конфедератом-американцем меня, но вовремя удержался.
Я задержался на тюремном дворе, чтобы получше рассмотреть грузовик. Не смог отказать себе в желании обойти его кругом и прочесть текст провокационных наклеек. После этого я повернул к главному входу тюрьмы, пытаясь снова сосредоточиться, но не получалось: то, в чем я видел символы расового угнетения, не оставило меня равнодушным. Я достаточно часто бывал в этой тюрьме, чтобы перезнакомиться со многими ее сотрудниками, но на сей раз при входе меня встретил мужчина, которого я никогда прежде не видел. Он был белым, одного роста со мной — чуть больше 180 см, мускулистого телосложения. На вид ему было немного за сорок, и волосы он стриг коротко, по-армейски. Он вперил в меня холодный взгляд голубовато-стальных глаз. Я двинулся было к воротам, ведущим к вестибюлю комнаты для свиданий, рассчитывая пройти рутинный личный досмотр обхлопыванием. Он заступил мне дорогу и явно не намеревался пропускать дальше.
— Что это ты делаешь? — прорычал он.
— Я адвокат, приехал на встречу, — ответил я. — Она была запланирована на этой неделе. У сотрудников в офисе начальника тюрьмы есть все бумаги.
Я улыбался и старался разговаривать как можно вежливее, чтобы не усугублять ситуацию.
— Отлично, отлично, но тебя вначале надо обыскать.
Его откровенно враждебное отношение трудно было игнорировать, но я честно постарался это сделать.
— Хорошо. Нужно, чтобы я снял обувь? — Иногда тюремщики «старой закалки» заставляли меня разуваться, прежде чем пропустить внутрь.
— Ты сейчас пойдешь вон в тот туалет и снимешь с себя все, если рассчитываешь попасть в мою тюрьму!
Я был шокирован, но постарался ответить как можно вежливее:
— О нет, сэр. Вы, наверное, что-то путаете. Я — поверенный. Адвокаты не обязаны проходить полный личный досмотр, когда посещают заключенных по юридическим делам.
Вместо того чтобы успокоить, эти слова, похоже, еще больше разозлили его.
— Слышь, не знаю, кем ты себя возомнил, но ты не войдешь в мою тюрьму, если не подчинишься нашему протоколу безопасности! А теперь либо иди в сортир и раздевайся, либо можешь возвращаться туда, откуда приехал.
У меня время от времени случались непростые стычки с охраной при попытке попасть в тюрьму — в основном в маленьких окружных тюрьмах или местах, где я никогда прежде не был; но это просто выходило за всякие рамки.
— Я бывал в этой тюрьме много раз, и ни разу от меня не требовали пройти обыск с раздеванием. Не думаю, что такова обычная процедура, — сказал я чуть более твердым тоном.
— Ну не знаю я, да и знать не хочу, что там делают другие, но это протокол, который использую я!
Я подумывал попытаться найти помощника начальника тюрьмы, но осознал, что это может оказаться нелегким делом. Да и в любом случае вряд ли помощник в моем присутствии станет говорить своему сотруднику, что он неправ. Я проделал ради этой встречи двухчасовой путь, и в следующие три недели у меня было очень напряженное расписание; если бы я не попал в тюрьму сейчас, мне просто не удалось бы этого сделать в ближайшем будущем. Я вошел в туалет и снял одежду. Охранник вошел следом за мной и подверг меня агрессивному — без всякой необходимости — обыску, потом буркнул, что я «чист». Я снова надел костюм и вышел.
— Теперь я хотел бы войти в комнату для свиданий, — заговорил я решительнее, пытаясь вернуть себе некоторое достоинство.
— Тогда тебе придется вернуться и расписаться в журнале.
Он проговорил это спокойно, но явно пытаясь меня спровоцировать. В тюрьме был журнал посещений, который использовался для приезжавших на свидания родственников, но для приходящих адвокатов он не использовался. В книге адвокатов я уже расписался. Расписываться и во втором журнале не было никакого смысла.
— Юристы не обязаны расписываться в этом журнале…
Долгая поездка, конфедератский грузовик, грубое обращение охранника, а теперь с меня еще и требуют какой-то там молочный коктейль… ну и денек!
— Если хочешь попасть в мою тюрьму — распишешься. — Кажется, он ухмылялся. Я постарался не взорваться.
Я развернулся, подошел к столу и расписался в журнале. Вернулся к комнате для свиданий и стал ждать. На стеклянной двери был навесной замок, который нужно было отпереть, чтобы я смог войти в помещение для встречи с клиентом. Наконец охранник вытащил ключи. Я стоял молча, надеясь попасть внутрь без дальнейших показательных выступлений. Когда он открыл дверь, я шагнул было вперед, но он ухватил меня за предплечье и остановил. Заговорив со мной, он понизил голос.
— Эй, приятель, ты случайно не видел на парковке для посетителей такой грузовик, весь в наклейках, флагах и с пирамидой для ружей?
Я осторожно ответил:
— Да, я видел этот грузовик.
Он закаменел лицом, прежде чем продолжить:
— Я хочу, чтобы ты знал: это мой грузовик.
Он выпустил мою руку и позволил войти внутрь тюрьмы. Меня распирал гнев на охранника, но еще больше раздражала собственная беспомощность. От этих мыслей меня отвлекла открывшаяся задняя дверь комнаты для свиданий; другой охранник ввел заключенного.
Дженкинс оказался невысоким афроамериканцем с очень коротко стриженными волосами. Он схватил мою ладонь обеими руками и, широко улыбаясь, уселся на стул. Казалось, он был необыкновенно счастлив видеть меня.
— Мистер Дженкинс, мое имя — Брайан Стивенсон. Я тот поверенный, с которым вы разговаривали…
— Ты принес мне шоколадно-молочный коктейль? — торопливо проговорил он.
— Прошу прощения, что вы сказали?
Он продолжал широко ухмыляться:
— Ты принес мне шоколадно-молочный коктейль? Я хочу шоколадно-молочный коктейль.
Долгая поездка, конфедератский грузовик, грубое обращение охранника, а теперь с меня еще и требуют какой-то там молочный коктейль… ну и денек! Я не стал скрывать раздражение.
— Нет, мистер Дженкинс, я не принес вам шоколадно-молочный коктейль. Я — поверенный. Я здесь для того, чтобы помочь с вашим делом и попытаться добиться для вас нового слушания. Понятно? Вот для чего я здесь! А теперь мне нужно задать вам несколько вопросов и попытаться понять, что происходит.
Улыбка сползла с лица мужчины прямо на глазах. Я начал задавать вопросы, и он давал односложные ответы, иногда просто мычал — утвердительно или отрицательно. Я осознал, что он по-прежнему думает о своем коктейле. Стычка с охранником заставила меня забыть о том, насколько нездоровым мог быть этот человек. Я прекратил расспросы и чуть подался вперед.
— Мистер Дженкинс, мне очень жаль! Я не представлял, что вы хотите, чтобы я привез вам шоколадно-молочный коктейль. Если бы я знал, то, безусловно, постарался бы его привезти. Обещаю, когда приеду в следующий раз, если мне позволят привезти вам шоколадно-молочный коктейль, я обязательно это сделаю. Договорились?
После этих слов улыбка вернулась, а настроение Дженкинса улучшилось. Тюремные записи о нем рассказали, что у него часто бывали психотические эпизоды, во время которых он часами кричал. Всю нашу встречу он в основном оставался мил и мягок, но было очевидно, что этот человек болен. Я не мог понять, почему судебные протоколы ни словом не упоминали о его психической болезни, но после дела Джорджа Дэниела меня уже ничто не удивляло. Когда я вернулся в офис, мы начали более глубокое исследование прошлого Дженкинса. То, что обнаружилось, буквально надрывало сердце. Отца мальчика убили до его рождения, а мать умерла от передозировки наркотиков, когда ему был всего год. С двух лет его передавали в разные семьи под опеку. Ужасное время: еще до того, как исполнилось восемь, он успел побывать в девятнадцати разных приемных семьях. С раннего возраста у Дженкинса начали проявляться признаки интеллектуальной отсталости. У него обнаружили когнитивные нарушения, говорившие о каком-то органическом повреждении головного мозга, и поведенческие проблемы, указывавшие на шизофрению и другие серьезные психические недуги.
Когда Эйвери было десять лет, он попал в неблагополучную приемную семью, жесткие правила которой создали в его жизни постоянный хаос. Он органически не мог соблюдать все навязанные ему требования, поэтому его часто запирали в чулане, лишали пищи, подвергали избиениям и другому физическому насилию. Поскольку поведение мальчика не улучшалось, приемная мать решила от него избавиться. Она завела его в лес, привязала к дереву и бросила там. Три дня спустя ребенка в очень плохом состоянии обнаружили охотники. После лечения серьезных проблем со здоровьем, вызванных этим эпизодом, его вернули властям, которые снова передали Эйвери в очередную приемную семью. К тринадцати годам он начал злоупотреблять наркотиками и алкоголем. К пятнадцати его сочли неуправляемым, и он остался без крыши над головой. В период с пятнадцати до двадцати лет Эйвери то и дело попадал в тюрьму. Когда ему было двадцать, во время одного психотического эпизода он забрел в незнакомый дом, уверенный, что его атакуют демоны. В этом доме он жестоко забил ножом до смерти мужчину, которого принял за демона. Назначенные адвокаты не стали изучать историю жизни Дженкинса до суда, он был быстро осужден за убийство и приговорен к смерти.