Седеющей качая головою,
Сквозящие встречаю облака.
«Вытяни руки, замри…»
Вытяни руки, замри,
Приподнимись и взлети —
Сверху на землю смотри —
Вот она, как ни крути,
Вот она, как ни кори
Этот наивный уют, —
Вот она вся, говори
Просто, как птицы поют.
Всё-то с тобою не так —
Влаги ли в поле глоток,
Страсти ли вспыхнувший знак,
Вести ли в небе виток, —
Нет, не ворчи, погоди,
Повремени, отдышись, —
Всё, что теснится в груди,
Высказать людям решись.
Выносив это давно,
Выразить это сумей, —
Пусть это с тем заодно,
Что откровенья прямей,
Пусть это с тем, что внутри
Круга, в котором заря, —
Вот оно рядом – бери,
Миру скорее даря.
«Уже не в силах чародей…»
Уже не в силах чародей
Сдержать ветвей столпотворенье —
Любви прекрасное даренье
И счастье горькое людей
Уже расплёснуты вокруг —
И в этой связи неразрывной
Звучит мелодией надрывной
Струна, которой недосуг
Прельщаться новою порой,
Надежды вырвавшей из мрака,
Сомненья вызвав, но однако
Превыше всех – единый строй.
Подумай как-нибудь потом,
Уже не мудрствуя лукаво, —
Какое выстрадано право
Судить о том, перевитом
Слоями влажными стеблей,
Лозою гибкой виноградной
Блаженном мире, где отрадной
Тропой в сплетении аллей
Бредёшь в неведомую тишь,
В такую глушь, где нет причины
Отречься разом от кручины
О том, на чём теперь стоишь.
Неужто в заговоре все —
И только ты, как гость, непрошен —
И выбор прост, и жребий брошен,
И путь проложен по росе, —
И век положенный живи,
В сплошном порыве безутешен, —
Один ты праведен иль грешен —
Таким уж, видно, и слыви, —
Один ты чувствуешь давно
Движенье общее Вселенной
К истокам сути сокровенной
Ночей, что с речью заодно.
«Эту книгу когда-нибудь молча открой…»
Эту книгу когда-нибудь молча открой,
Пролистай на досуге страницы, —
В ней почувствуешь, может, особенный строй,
Киммерийские вспомнишь зарницы.
В ней оставлено всё, что от глаз не скрывал,
Что не кажется ношей излишней, —
Разве каждый из нас на земле не бывал
Продолжением воли Всевышней?
Что за годы мы вместе с тобою прошли,
Что за вещее знали мы слово?
Понимаешь ли ты, что за жизнь мы вели?
Да и к новой едва ли готовы.
Чтобы душу в покровы пространства облечь,
Что за жертвы мы встарь приносили?
Что за тайны пытались в беде уберечь
И пощады вовек не просили?
Что за речь, отрешаясь от ржави и лжи,
На простор из груди твоей рвётся —
И откуда в тебе эта вера, скажи!
Ведь она не случайно даётся.
Не с тобою ли в мире мне стало светлей,
Где намаялись оба мы вволю?
Не о том я совсем – ни о чём не жалей,
Что нам выпадет нынче на долю?
Будешь ясной исполнена ты красоты
На краю октября, в непогоду,
Где горят, обжигая ладони, листы,
В индевелую падая воду.
Сновиденья твои переполнят цветы,
В эту явь начиная вторженье,
Где грядущего мы прозреваем черты,
Чтобы длилось любви постиженье.
«И всё же изумлению сродни…»
И всё же изумлению сродни,
Как в детстве, состояние такое, —
И весь ты – от порыва до покоя —
С возможностью изведать эти дни,
Постичь их суть, – уже накоротке, —
Почтить их память, может быть, в грядущем,
Настичь за веком, к сумеркам идущим,
Их ясный свет, – и, с розою в руке,
На краешке сознанья замереть,
Потом шагнуть растерянно и просто
Туда, где высь, где есть предвестье роста,
Туда, где глубь забвенью не стереть, —
Потом увидеть то, что лишь тебе
Дано увидеть в мире этом ныне,
Потом осмыслить это, – пусть в гордыне
От этого иным не по себе —
И поделом! – тебе не по пути
Ни с ними, ни с подобными, – вниманья
Ты ждёшь давно, ты жаждешь пониманья,
Поскольку жив ещё, как ни крути,
Поскольку зряч, – и слух распахнут вновь
Пространству, что со временем не в ссоре, —
И со слезой горючею во взоре
Верна тебе вселенская любовь.
«Навестила б сызнова меня…»
Навестила б сызнова меня
В серебре тускнеющего дня
Та, что столь желанною бывала
В те года блаженные, когда
В час, как выйдет первая звезда,
Стольких песен строки даровала!
В тишине шагреневой, сквозной,
Сберегла бы отданное мной
Всем живущим щедрыми горстями,
Подняла бы светлое лицо,
Ненароком вышла на крыльцо,
Чтобы сладить, может быть, с вестями.
Знать, немало терний и корней,
Что упрямей были и верней,
Чем роенье позднее вниманья,
С этой тканью чаянья срослись,
Где преданья нитью запаслись
Все, кто ключ отыщут к пониманью.
Застилая шумной пеленой
Этот мир, поистине иной,
Чем когда-то, в юности прекрасной,
Свежий ветер за море летит,
Всех простит – и всё-таки грустит
На краю земли огнеопасной.
Кто его, скажите мне, хмельней?
Или впрямь в раздумиях полней
Этот круг, разомкнутый однажды,
Этот лад, распахнутый всему
И спасённый только потому,
Что не скрыл ни голода, ни жажды?
Нет ему ни отдыха, ни сна —
Не такие помнит времена, —
И его за частыми слезами
Различишь, чтоб в бедах уцелеть,
Чтоб невзгоды вместе одолеть,
Постареть с открытыми глазами.
Нет мечтанью страхов или уз —
Не затеют разом девять муз
Невпопад общение с народом —
Что ему до слова моего? —
Вот и славим жизни волшебство
Под ещё родимым небосводом!
«Запела, выросла строка…»
Запела, выросла строка
Из мрака летнего и зноя —
Струенье хрупкое, сквозное, —
Зачем? – неужто на века?
На склоне призрачного дня,
За гранью памяти и ночи,
Чьи сны до чаянья охочи,
Зачем ты смотришь на меня?
Затем, наверное, дано
Всему живому в мире слово,
Что свет, с небес пришедший снова,
С землёю всюду заодно.
Побудь со мною! – что с того,
Что я так буднично немолод?
Ведь мы так празднично сквозь холод
Любви хранили торжество.
Постой! – мне вроде бы тепло
От этой дышащей устало
Волны, что ласку расплескала,
На берег рухнув тяжело.
Пойми – и всё-таки прости
За бред жестокий, многолетний
Эпохи, с просьбою последней
Способной дух перевести.
За то, что в сумерках её
Плутали часто мы вслепую,
Глотая истину скупую
Питья, а с ним и забытьё.
За то, что, выживший с трудом,
Не там, где надо, я храбрился —
О, дай мне Бог, чтоб свет продлился,
Которым издавна ведом.
«Покуда я сам не узнаю, куда…»
Покуда я сам не узнаю, куда
Уходит за памятью время,
Ночная звезда и морская вода
Со мной – но не вместе со всеми.
Покуда я сам не изведаю здесь,
Откуда берутся истоки,
Я вынесу бремя и выпрямлюсь весь
Внезапно, как свет на востоке.
Покуда я сам не открою ларцы,
Где свитки седые хранятся,
Пора не пройдёт, где волчицы сосцы
Не млеком, а кровью струятся.
Волчица степная, лихая пора,
Закатная, грозная эра!
Кого это тянет уйти со двора
Какая-то, право, химера?
Кого это ветром прибило к окну,
Засыпало солью и пылью,
Обвеяло пеплом у века в плену,
Чтоб завтра призвать к изобилью?
Кого это выдуло вихрем из нор,
Изрезало бритвами споров?
И чей это пот проступает из пор,
И чей это скалится норов?
Не всё ли равно мне? – я сам по себе —
И я не участник хаоса, —
И вовсе не тень проскользнёт по судьбе,
Но листьев круженье с откоса.
Я буду разматывать этот клубок,
Покуда не вырастет следом,
Чутьём и наитьем высок и глубок,
Тот мир, что лишь вестникам ведом.
«Отшельничая сызнова в глуши,…»
Отшельничая сызнова в глуши,
Со временем своим играя в прятки,
Всё то, что сможешь, разом разреши,