Мелодия родная, умирая,
К небесной приближается капелле.
На львиную сноровку не позарясь,
Склоняет Август смуглые колени, —
Быть может, вы, когда-нибудь состарясь,
Прекрасной уподобитесь Елене —
Тогда-то тьмою послевисокосной,
Отселе различаемый не всеми,
Ваш юный облик, ревностный и грозный,
Мелькнёт на миг в предании иль гемме.
И встанет над отравленной листвою,
Над сенью, отягчённою годами,
Мерцания биение живое
Меж явью и большими городами,
И вызовет участие немое,
Как некогда – внимание святое, —
И, связанная узами с зимою,
Вы это назовёте красотою.
Пусть вам не помешает это, Ольга,
Отнекиваться в жизни безмятежной
От исповеди, видимой настолько,
Что вряд ли отличается от прежней —
Безмолвной, непрерывной, бестелесной,
Несбывшейся, – ну кто там пламя гасит
И в заповеди дали бессловесной
Чела венками нови не украсит?
Не с нами ли, бредущими в округе,
Таящими дремотную отвагу,
По кругу время движется на юге,
Ступени приноравливая к шагу?
Не нами ли загадка не раскрыта,
Сближенья не разгадана шарада?
И ровное молчание – размыто,
И кровного отчаянья – не надо.
Пускай же распоясанно и сонно
Прощанье нарастает, непреклонно,
Как замысла туманная изнанка,
Как всё, что изводило спозаранку,
Подобием приспущенного стяга,
Как женщины чарующая тяга,
Как в сумерках, что гнутся и гадают,
Деревья о сраженьях рассуждают.
Гроза издалека
Покуда полдень с фонарём
Бродил, подобно Диогену,
И туча с бычьим пузырём
Вздувала муторную вену,
Ещё надежда весь сыр-бор
Гулять на цыпочках водила, —
И угораздило забор
Торчать, как челюсть крокодила.
Осок хиосская резня
Мечей точила святотатство —
И августовская стерня
Клялась за жатву рассчитаться, —
И, в жажде слез неумолим,
Уж кто-то стаскивал перчатку
От безобидности малин
До кукурузного початка.
И обновившийся Ислам
Нарушил грёз обожествленье, —
И разломилось пополам
Недужных зол осуществленье,
И гром постылый сбросил груз
И с плеч стряхнул труху печали,
Как будто краденый арбуз
В мешке холщёвом раскачали.
И чтобы к ужасу впритык
Хозяин сдуру нализался,
Змеиный молнии язык
С надменным шипом показался —
И по-младенчески легко
Кочуя в стае камышиной,
Кормилиц выпил молоко
Из запотевшего кувшина.
Покуда в мальве с бузиной
Низин азы недозубрили,
Покуда в музыке земной
Охочи очень до кадрили,
Как в школе, балуясь звонком,
Тщета внимания ослабла —
И, кувырок за кувырком,
Пошли шнырять за каплей капля.
И повеленья полутон
Над ходом времени обратным
Оставил нас с открытым ртом
И лопотанием невнятным, —
И в уверении крутом
Уже разверзлась ширь дневная —
А где-то в ливне золотом
Ещё купается Даная.
«Блаженнее долю другой воспоёт…»
…Цикада
Хмельней стрекочет, не о своей глася
Блаженной доле, но вдохновенная
От бога песен.
Блаженнее долю другой воспоёт —
И ты объяснить захотела:
Бессонные ночи – от Божьих щедрот,
А нежность – от певчего тела.
Ступенчатым стрёкотом бейся в груди,
Крои искромётное диво,
Разматывай пряжу – и в небо иди
По нити, протянутой криво.
Нельзя оглянуться, упасть в темноту —
Не то прозеваешь мгновенье,
Когда по наитью поймёшь высоту —
А там поведёт вдохновенье.
Но что это? – рядом, где сад распахнул,
Как шторы, шуршащие кроны,
Почудилось: кто-то, отчаясь, вздохнул —
И горло разбухло от стона.
Не ты ль загрустила, пичуга моя,
Нахохленно клюв запрокинув,
Билет несчастливый – залог забытья —
Из торбы гадальщика вынув?
И что же расскажет зрачок твой живой,
Когда этот смысл постигаешь —
И, ветру кивая шальной головой,
Крыла для рывка напрягаешь?
Пусть рвётся непрочная связь меж людьми —
И нет от трагедий пощады,
И я за сближение лёг бы костьми,
Но петь в одиночестве – надо.
И мечется птица, разлад ощутив
Душой голубиной своею,
И плачет, желанья к звездам устремив,
Хмельная цикада Алкея.
Элегия
Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет —
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.
Нам имя вымолвить однажды не дано —
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, —
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.
Кукушка о своём, а горлица – о милом, —
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает —
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.
«Мне вспомнилась ночью июльскою ты…»
Мне вспомнилась ночью июльскою ты,
Отрадой недолгою бывшая,
В заоблачье грусти, в плену доброты
Иные цветы раздарившая.
Чужая во всех на земле зеркалах,
Твои отраженья обидевших,
Ты вновь оказалась на лёгких крылах
Родною среди ясновидящих.
Не звать бы тогда, в одиночестве, мне,
Где пени мгновения жалящи, —
Да тени двойные прошли по луне,
А звёздам дожди не товарищи.
Как жемчуг болеет, не чуя тепла,
Горячего тела не трогая,
Далече пора, что отныне ушла,
И помнится слишком уж многое.
А небо виденьями полно само,
Подобное звону апрельскому, —
И вся ты во мраке, и пишешь письмо —
Куда-то – к Вермееру Дельфтскому.
«Стрижей не видать над рекой…»
Стрижей не видать над рекой,
Озябшие листья летят, —
И тягостен в доме покой,
Где света зажечь не хотят.
Зачем же забрасывал сад
Надежды неистовый след,
Где имени доброму рад,
А милого облика нет?
Подобно рождению нот,
Оттуда, из царства теней,
Сюда, во смятенье широт,
Мы выйдем негаданно с ней.
И здесь, меж оград и щедрот,
В туманах и низких кострах,
Увидим, как тихо плывёт
Высокая лодка в цветах.
И тёплая вспыхнет свирель,
И флейта, как месяц, светла, —
И всё, чем мы жили досель,
Отхлынет навек от весла.
И словно во славу словам,
Сорвавшимся с губ, о любви,
Ещё на пути к островам
Желанными их назови.
Оттепель
От крыш, и по льду, и везде —
И плач, и плеск, и клёкот ломкий,
И только льющейся воде
Призыв почудится негромкий,
И ощущенье пустоты
Меж суеверием и верой,
Стирая зримые черты,
Живёт отринутою эрой.
Но что упало вдалеке
С высот полунощных и диких,
Чтоб, дрогнув чашею в руке,
Тоске запутаться в уликах?
Как будто колокол разбит
На Севере, где снег да ели,
И воскрешение обид —
Как вопрошение капели.
Ну что же! – спрашивай опять,
Купель качая колыбелью,
Покуда дней не сосчитать
За этой тающею трелью,
За цитаделью хрусталей,
Где ходят тени-богомольцы,
Где нам колышет Водолей
Струящиеся колокольцы.
Элегия
Былою осенью – наследством хризантем —
Сей дом наполнен в памяти послушной,
И сад живёт устойчивей затем,
Что вид утерян благодушный, —
И, взглядом следуя от веток-растерях,
В подолах листья пламени даривших,
До льдов, – двойной испытываешь страх
За вовремя отговоривших,
В тумане канувших на лодке, где весло —
Волшебный жезл участия в движенье, —