Да от ласки влажный локоток,
Да пора – царица полумира
Под звездой в надменной высоте
Тянет руки в бедной наготе
К двойнику античного кумира.
На лице – смирения печать,
Чтоб судьбу смелей обозначать, —
Подобрать бы камни к фероньеркам! —
С виноградом вместе зреет гром,
Чтобы дождь, поставленный ребром,
Удивил павлиньим фейерверком.
На ресницах – мраморная пыль,
Колосится высохший ковыль,
Да венком сплетается полынным
Эта степь, истекшая не зря
Горьковатым соком сентября,
С шепотком акаций по долинам.
Не найти заветного кольца,
Не поймать залётного птенца —
Улетит с другими он далёко, —
В розоватой раковине дня
Слышен гул подземного огня,
Ропот слеп, как гипсовое око.
Станут нити в иглы продевать,
Чтоб лоскутья времени сшивать,
Изумлять виденьем карнавала,
Где от масок тесно и пестро
И пристрастья лезвие остро,
А участья как и не бывало.
Полно вам печалиться о ней,
Круговой невнятице теней, —
Не объять причины увяданья —
И в тиши, растущей за стеной,
Дорогою куплено ценой
Отрешенье – символ оправданья.
Полнолуние
Бледнеют в доме зеркала
И открываются провалы,
Куда луна бы завела, —
Ты скажешь: чаша миновала!
Как фосфор в пепельном окне,
Струится свет привадой сладкой, —
Ты скажешь: в дальней стороне
Охапку писем жгут украдкой.
Заворожённые часы
Бегут над бездною рысцою —
И слух ложится на весы
Цветочной сахарной пыльцою.
Сквозь сон мерещится родник,
Стволов поящий изобилье, —
И мрачен мраморный ночник —
Сова, расправившая крылья.
И тополь не вполне здоров,
Хоть это кажется причудой,
И двор заставлен до краёв
Луны фарфоровой посудой.
Горшечник встал из-под земли —
И, притяжением разбужен,
Осознаёт, что там, вдали,
Он тоже вымышлен и нужен.
Вращайся всласть, гончарный круг,
Рождай тела созданий полых,
Пока добраться недосуг
Туда, где вербы дремлют в сёлах,
Туда, где слишком нелегко
Сдержать стенания сомнамбул
О мире, ждущем высоко, —
О том, где ты едва ли сам был.
Лишь в дожде
Обо всём забывшие совсем,
По дождю мы больше не тоскуем, —
Он и сам смущается затем,
Что простор даёт излишний струям,
Что свободен выбор у него
И довольно времени в запасе,
А ещё – не надо ничего,
Что любой прощается прикрасе.
Хризантемы дымкой заволок,
Чтобы флоксы пахли посильнее,
Завязал на память узелок, —
Значит, утро стало мудренее.
И не стал мгновенья ворошить —
Их-то в жизни как песку морского, —
И, глаза успев запорошить,
Ты и сам в опале у мирского.
Почему, черту переступив,
Открывая запертые двери,
Лишь в дожде я чувствую мотив
Колокольцем дрогнувшей потери?
Звук-отшельник в раковине дня,
Точно семя в яблоке осеннем,
Отзовётся в сердце у меня —
И ему обязан я спасеньем.
Содроганье сердца в груди
Эту песню ветер пропел —
Мановенье белой руки
Защитит от жалящих стрел
И навеет холод с реки.
Миротворец-колокол цел
Где-то в самом дальнем селе,
Где ненастье с честью стерпел
И звучал один на земле.
Словно рокот веча принёс,
Чтобы веры свечи зажгли, —
Оттого ему не спалось,
Ты ему отважней внемли.
До корней охвачен волос
Полыханьем жёлтой листвы,
Ты стоишь – спастись довелось,
Не склонить в огне головы.
Ну а дальше – слушай опять,
Сквозь туман осенний гляди,
Чтобы век в тоске не проспать —
И заждаться там, впереди.
Чтобы дни в трудах передать,
Колокольный звон затверди,
Чтобы там, во тьме, угадать
Содроганье сердца в груди.
Зачем объяснять?
Акации выдох с резьбою цепной,
Посланцы с оливковой веткой, —
Неужто и нам пропадать под луной,
Кручиной насытиться едкой?
Ведь запах акаций, как друг во хмелю,
Ведёт в закоулки былого,
Где снова ловлю, уподоблен шмелю,
В цвету задрожавшее слово.
Ну кто догадался б сдержать, остеречь? —
Идите – и сами поймёте,
Куда задевалась бесстонная речь —
И тени её не найдёте!
И ты не смущайся, сочувственник мой, —
Ведь песню предвидеть непросто —
И мы перед нею в юдоли земной
Стоим у подъёмного моста.
Зачем объяснять? – ведь и так покорив,
Она изъясняется с нами —
И строй её точен, и тон справедлив,
И мучит она временами.
Вы знаете слёзы – свидетелем Бог, —
Она источится случайно,
Её времяточие выше эпох,
Её велеречие – тайна.
И ты суеверен – так свыше велят,
Так лучше, так сердце согрето,
Покуда распахнута нам наугад
Зелёная занавесь лета.
И ты не изменишь в осеннем дыму
Раченью о мире едином,
Где всё сокровенно – и знать ни к чему,
Зачем он зовётся родимым.
Не умолкли сверчки
Нет, никто не сумеет сверчков убедить
Замолчать! – это звёзды над ними
Да сады над рекой – их нельзя оградить,
Населить сторожами ночными.
Значит, ныне и присно сумей улучить
Не мгновенье – лишь тень мановенья, —
Ран сердечных, как видишь, нельзя залечить,
Невозможно постичь дуновенье.
Только шорох услышим – и тихо вокруг,
Только лодки затоплено тело,
Только замерли оба и вздрогнули вдруг —
Ты сама этой песни хотела.
То не ласточки лепят гнездо за гнездом —
Улетели они безвозвратно, —
И уйти не хотим, и ступаем с трудом —
Ну когда же вернёмся обратно?
Паутины осенней летящая нить
С чем связует? – их много на свете,
Чтобы рук не тянуть и примет не хранить,
Быть за всё пред собою в ответе.
Расскажи, расскажи – чем была ты жива?
С чем пришла ты ко мне? – как спешила? —
Не умолкли сверчки, не исчезли слова —
Есть над нами Небесная Сила.
Поэтому, наверное, и вхож
Воздушный путь, и ты, Чумацкий Шлях,
И ты, дорога, вестница морская!
Видны вы мне из осени в степях,
Зовёте вы, ресниц не опуская.
Он жив ещё, сей тройственный союз,
И душу он смущать не перестанет —
Язык его ищи в сердцах у муз,
Иди к нему – тебя он не обманет.
А ты, луна, взгляни-ка на ладонь —
Откуда перепутья кочевые?
Пусть губ не жжёт прохладный твой огонь —
Его ты воскрешаешь не впервые.
Отважусь ли, как некогда желал,
Затронуть струны, с памятью не споря,
В стенах мирских, под гнётом звёздных жал,
Чтоб ты меня охватывало, море?
Чтоб ты меня окутывал, туман,
Клубящийся, как лебедь, пред рассветом,
Истаивая странностью времян,
Не думающих попросту об этом.
Что вижу там? – гаданье по огню?
Какую-то фигурку восковую? —
Ах, полно! – никого я не виню,
Завесу поднимая вековую.
Спадает ли обиды пелена
С очей моих, томимых ожиданьем, —
Тобою, море, даль напоена,
Страстям людским ты служишь оправданьем.
Нет соли, что была б твоей горчей,
И силы нет прозрачней и радушней,
И вновь не подобрать к тебе ключей
В глуши уединения послушной.
Попробуй-ка пространство отворить —
Кому оно покажется с овчинку? —
Лишь имя успеваешь повторить,
Смутясь, разбить протяжной влаги кринку.
И в раковине ясен мне порой
Укор неоспоримый кругозора,
Чтоб это оказалось не игрой,
Доступною для слуха и для взора.
Я вновь косноязычничаю – что ж!
На то и есть наитье и случайность,
Поэтому, наверное, и вхож
Туда, где изумит необычайность,
Чтоб, стольких бурь порывы укротив,
Душа желала света золотого, —
И уплывают греки, захватив
Огонь священный с алтаря родного.