Последовало приглашение к чаю, которым Иохель с удовольствием воспользовался, надеясь потянуть время (а вдруг…). Он не спеша выпил две чашки вкуснейшего ароматного чая (Дарджилинг, с гордостью огласила название Анна), съел два пирожка с капустой (судя по тому, что об их вкусе хозяйка спросила трижды, она сама их приготовила) и понял, что пора уходить. Тем более, что о Полине ее сестра так ничего и не сказала.
Уже у двери, надевая шляпу, он наконец-то решился и прочистив горло, сказал:
— Анна…
— Да, Иохель Моисеевич? — спросила светящаяся от счастья пациентка.
— Нет, ничего. Вы берегите себя, всё же первая беременность (зачем, зачем я это говорю?), это всегда особое состояние. Если вдруг понадобится моя помощь, то сообщите через Михаила Осиповича. Всего Вам хорошего, — кивнув, он пошел вниз по лестнице, ожидая, что вот прямо сейчас Анна позовет и скажет что-то вроде «Погодите, я ведь совсем забыла! Полина…», но вслед ему послышалось только «До свидания» и дверь захлопнулась. «Надо было узнать у нее адрес, пока она была в трансе, а потом сделать внушение, чтобы забыла», — подумал он, но ему стало стыдно за такую мысль и он ее тут же отогнал. «Придется привлечь Сидора, он ее сразу найдет», — подумал он, выходя из подъезда и наблюдая, как с лавочки, на которой он сам сидел неделю назад, поднимается Полина и идет ему навстречу.
— Наконец-то, — сказала она, остановившись в нескольких сантиметрах от него (да она же одного роста со мной, вон, прямо нос к носу). — Ты там что, целый день сидеть собирался? Я, между прочим, голодная тут сижу, а ты, судя по запаху, ел пирожки. С капустой, — сказала она, принюхавшись. — И кто тебе так ужасно погладил рубашку, это же просто кошмар какой-то.
_____________________
[1] Чиж, «Она не вышла замуж…»
[2] Около часа, если совсем прогулочным шагом.
[3] Довольно мудреная процедура, в которой участвовали самец лягушки, моча беременной и микроскоп. Точность прогноза была довольно-таки высокой, метод использовался достаточно широко еще в восьмидесятые.
Глава 8
— Здравствуй, Полина, очень рад видеть тебя (как, она здесь, всё это время, а я там сидел, время терял), — чуть заикаясь, сказал Иохель (подпрыгивать от радости только не надо). — А что не так с рубашкой? Я ее гладил вообще-то сегодня, сам… А мы можем пойти пообедать, вот, где мы… (да остановись уже!)
— Не знаю, что ты там гладил, но точно не рубашку. Её у тебя будто корова жевала. Нет, идти с тобой в ресторан и сидеть с тобой рядом, пока ты так кошмарно одет, я не могу. Лучше буду умирать с голоду, чем такое, — тут Полина широко улыбнулась и засмеялась (смейся, смейся, не останавливайся только!). — Нет, ты шуток совсем не понимаешь, что ты нахмурился сразу? В ресторан не пойдем, а пойдем в гости. Ты где живешь?
— На Зубовском бульваре, там от метро…
— Нет, это далеко. К тому же, у тебя там, наверное, и есть нечего, и выпить предложишь только теплую водку, а еще носки по комнате разбросаны, — она продолжала улыбаться и Иохель, глядя на нее, вдруг понял, что тоже улыбается вместе с ней — от уха до уха.
— Носки в шкафу, у меня там порядок вообще-то, теплой водки нет… но и еды тоже нет…, — и, обрадовавшись вдруг найденному решению, он торопливо добавил: — Но мы купим по дороге и у нас всё будет.
— Ага, хлеб и колбаса, очень романтично. Иохель, мы же не студенты, а почтенные люди. Нам положено поесть чего-нибудь основательного, выпить не спеша.
Всё это время они так и стояли в считанных сантиметрах друг от друга, он чувствовал ее запах, видел глаза (серые, почти голубые, ресницы такие пушистые, только не отрывай взгляд, не надо), маленькие капельки пота на лбу, несколько волосков, выбившихся из-под шляпки, родинку под правой бровью. Вдруг, удивившись собственной смелости, он погладил ее по щеке и, потянувшись чуть вперед, поцеловал прямо в чуть раскрытые губы.
Волшебство продолжалось всего миг, Полина обеими руками схватила свою шляпку, державшуюся на какой-то заколке, поцелуй тут же прервался, по асфальту покатилась упавшая шляпа Иохеля, окружающий их мир ворвался шумом с такой близкой улицы (прогонит, теперь точно обидится и прогонит, не надо было, но пусть хоть так) но, засмеявшись, она сказала ему, так неуклюже (смешной, надо же так) и неловко догонявшему подгоняемую ветром по асфальту шляпу:
— Ты не торопись. Сейчас остановится, поднимешь, — и дождавшись, когда он выпрямится со злосчастным головным убором в руках, продолжила, как ни в чем не бывало: — Так вот, поесть нам надо основательно и вкусно. А потому мы идем ко мне. И живу я ближе, и дома порядок, и о еде я позаботилась заранее, в отличие от некоторых, способных только чужие пирожки есть.
Иохель всё-таки отряхнул пыль (что же эта шляпа всё время падает? мы к ней идем, да? что она там еще сказала? неважно, главное, вместе), подошел, предлагая руку, но Полина даже не посмотрела на него, продолжая колдовать с заколками и шляпкой.
— Держи вот, будешь подавать. Это вам, мужикам, всё просто, пуговицы на месте, штаны без дырок — и иди себе, уже красавец. А тут с этим добром пока разберешься… Давай заколку уже, не стой (да я тебе готов вечно помогать). Вот как же можно было за одну секунду такой разгром на голове учинить? Ты талант прямо, Иохель. Всё, готово, пойдем уже, — и, взяв его под руку (точно не сердится, нет, надо же быть таким идиотом), повела со двора.
— А где ты живешь? — спросил он, когда они повернули в сторону площади Маяковского.
— Да недалеко, третья Тверская-Ямская, двадцать [1]. Тоже, как и ты, на Садовом кольце. Почти. — зацепившись ногой за что-то, она повисла на его руке и Иохель на секунду почувствовал, как ее грудь прижалась к его плечу [2]. — Погоди, ты же видишь, я падаю. Иохель. Иохель, — повторила она, как бы пробуя (зачем же ты оторвалась от меня, такая мягкая?), — странное немного имя.
— Это папа всё. Ему почему-то захотелось. Если хочешь, называй меня каким-то более привычным именем, — ответил он (только не Илья, не надо, только не это).
— Давай. Как же тебя теперь называть? — начала рассуждать Полина. — Может, Илья? Только не Илья, конечно же (ух, прямо камень с плеч, спасибо, Полиночка!). Дурацкое имя, не люблю его. Хотя, если хочешь, давай оставим Илью, — и, опередив уже открывающего рот Иохеля: — Не беспокойся, я всё поняла, ты же сначала даже замер, а потом с таким облегчением вздохнул, что это слышала не только я, но и вон, регулировщица на перекрестке. Иван? Нет, какой ты Иван? Вот, придумала! Игорь! Ты не против? Игорь-Игорь-Игорь, — пропела она быстро и закончила протяжным «Ииииигооооорь».
— Согласен, пусть будет Игорь, — с облегчением согласился Гляуберзонас. Время от времени эта ситуация возникала, подарок от папы в виде экзотического даже для евреев имени пытались заменить многие собеседники и Игорь был достаточно нейтральным вариантом.
Дошли быстро, даже не спеша дорога заняла минут двадцать — только прошли площадь Маяковского, пересекли Садовое кольцо, и вот она, третья Тверская-Ямская. Дом, в котором жила Полина, почти ничем не отличался от соседних, обычная кирпичная пятиэтажка. Во дворе было почти пусто, только возле песочницы в тени стояли три мамочки с колясками и обсуждали что-то очень важное, сгрудившись в плотную кучку, да в самой песочнице два малыша спорили о чем-то, размахивая жестяными ведерками.
Они поднялись по лестнице на третий этаж (солнце прямо в глаза, ничего же не видно), Полина открыла дверь, как показалось Иохелю, слишком громко щелкнувшим в замке ключом (никого нет, она одна живет, точно, одна, и выписывает только «Комсомолку») и сказала ему неожиданно серьезным голосом:
— Заходи, не стой, нам сюда.
Он шагнул в темноту прихожей (только бы не зацепить ничего) и остановился, ничего не видя после освещенного солнцем подъезда. Слабо пахло смесью чего-то мясного, свежих огурцов (справа точно кухня) и духов. Щелкнув выключатель, захлопнулась дверь, опять громко щелкнул замок (два оборота) и Полина сказала:
— Проходи, не стой. И повесь уже свою шляпу.
Иохель повернулся к ней, уронил шляпу из руки, шагнул ближе, обнял и начал лихорадочно целовать губы, щеки, глаза, всё, на что натыкался его рот. Полина тут же прижалась к нему еще сильнее и ее поцелуи тоже нельзя было назвать упорядоченными. Сколько это продолжалось, он сказать не смог бы, но вдруг Полина резко отстранилась (господи, зачем же, что не так?), уперлась ему в грудь руками и сказала, пытаясь отдышаться:
— Постой, не спеши, успеем всё, что же мы здесь как школьники. Дай хоть туфли снять.
Он подождал, тоже переводя дыхание, поднял с пола и повесил шляпу (сколько же она будет падать сегодня?), одернул пиджак и посмотрел, как она ловко управляется с заколками, на которых держалась шляпка.
— Снимай пиджак, чего уж там, — сказала Полина, поправив волосы тем самым элегантным жестом (нет, ну как она это делает?). Потерплю твою неглаженую рубашку. И туфли снимай, у меня домработницы нет. Сейчас тапочки дам.
Это простое действие вдруг сняло напряжение (никуда оно не делось, потерпи уж) и Иохель, следуя за Полиной, прошел в комнату, оставив позади дразнящий запах еды.
— Вот смотри, здесь я живу. Тут у меня и спальня, и гостиная, короче, всё кроме ванной и кухни. Это стул, на нем сидят, это стол, за ним едят. Тут я сплю, — показала она на полуторную кровать, застеленную клетчатым пледом, из-под которого торчали края двух подушек. — Там балкон, но я его днем не открываю, пыль летит с улицы. Диван, как видишь, тоже посидеть можешь.
Она показывала всё убранство своей комнаты, в которой были только ее следы, больше ничье присутствие в этой комнате не ощущалось, одну вещь за другой, быстро, но ничего не пропуская, ни этажерку с цветочными горшками, ни платяной шкаф, ни книжный, будто знакомила Иохеля через свой дом — с собой.
Вот семья моя, — она показала на стоящие на полке в книжном шкафу фотографии в тоненьких одинаковых рамках. — Это вот родители мои, папа Миша с мамой Авдотьей, это Анька, маленькая еще, а рядом я, тоже не очень взрослая. Мы в Харбине тогда жили, папа на КВЖД служил, ну, а мы с ним. Это вот, — показала она на другую фотографию, — мы уже сюда переехали, я школу как раз заканчивала, в тридцать шестом. Последняя фотография с мамой, через месяц она от туберкулеза умерла. Дачу на Николиной горе первый год как дали, она там всё свое последнее лето провела. А это, — Полина после небольшой паузы, будто хотела отделить эту страничку своей жизни от других, показала на стоявшую посередине фотографию, на которой она, только намного моложе, почти девчонка, смеющаяся, стояла рядом с высоким улыбающимся красавцем в форме лейтенанта-танкиста, — Лёшка. Я за него замуж в сороковом вышла. Любила очень. Он как раз училище закончил, лейтенанта получил. В сорок третьем он в танке