— А сейчас готовлюсь, — покашливая, продолжил рассказ Юзик, (астма, Иохель, всё хуже и хуже), — к сессии ВАСХНИЛ, собирают где-то в конце июля. Наверное, там меня сожрут, но и хрен с ними, я с голоду не умру. Но целовать задницы я никому не собираюсь, ни Лысенко, ни Презенту. И готовят же эту сессию, сволочи, втихаря, я сам случайно узнал. Даже неизвестно, в какой день точно этот шабаш собирают. Всё ходят, шушукаются по углам.
— А если с этими деятелями что-то случится, тогда что? Ты станешь главным академиком по биологии? — улыбнувшись чему-то (если с Яшкиным прошло, почему с этими не пройдет? а враги Юзика — и мои враги, вряд ли они могут быть хорошими ребятами), спросил Иохель.
— Да какое там главным, мне их кабинеты и даром не нужны. Мне лишь бы работать не мешали, а медальки пусть друг другу вешают, мне и своих хватает, и так носить тяжело, если все вместе надеть.
Время пролетело незаметно. Распрощались ближе к полуночи, договорившись встретиться через неделю. С трудом подавив желание постучаться к Полине (завтра, завтра встретимся, сама ведь сказала), он невольно остановился у ее двери, постояв немного, вслушиваясь в ночную тишину, Иохель спустился по знакомой уже лестнице и пошел домой по Садовому кольцу, решив, что так вряд ли будет намного медленнее, чем идти напрямую.
Навстречу попадались редкие прохожие, да время от времени проезжали машины. В районе Арбата его обогнала синяя «Букашка», наверное, последняя, но Иохель совсем не расстроился — сегодня ведь такой замечательный день, как на это может повлиять какой-то троллейбус. Ведь Полина, такая она… Полина… и даже с Юзиком встретился с ее помощью, получается.
На Смоленской площади, где даже ночью не прекращалась стройка [2], Иохель услышал сзади чьи-то торопливые шаги, но не обратил на это никакого внимания: мало ли кто и куда бежит ночью. Он и сам шел не очень медленно, но незнакомец явно его догонял, причем, судя по звуку, двигался он по той же траектории, что и доктор, так что Иохель немного отошел в сторону, уступая дорогу и встревоженный, начал поворачиваться, чтобы посмотреть, кто это. Очевидно, именно это, неожиданно сделанное в последний момент движение, его и спасло. Что-то свистнуло справа и скользнуло по правому рукаву, после чего плечо тут же загорелось болью.
Отпрыгнув в сторону, Иохель повернулся и увидел тяжело дышащего мужчину (или парень, ни хрена не видно же), держащего в правой руке какой-то длинный прут (арматура? палка? какая разница, стукнет по голове, мало не покажется). Внезапно наступившую тишину, прерываемую только тяжелым дыханием напавшего, первым нарушил Иохель:
— Ты что, парень, с головой не дружишь? Тебе чего надо?
— Ты, жиденок (когда он хоть меня рассмотреть успел?) зубы мне не заговаривай. Карманы выворачивай, быстрее, — налетчик все никак не мог восстановить дыхание.
— Так тебе деньги нужны? Сказал бы, я и так отдал (да что ж ты дышишь как загнанная лошадь, никак не подстроиться). Пиджак только испортил мне. Стой, а что это у тебя с ухом? Дай-ка посмотреть, я врач, это ж похоже на… (давай, давай, дотронься до уха, вот так, а я ближе подойду).
— А что? Что там случилось? Ты что, мужик? — но рука послушно поднялась и дотронулась до правого уха, на которое смотрел Иохель (даже не подумал, что я в такой темени высмотреть могу).
В транс налетчик, поплывший уже после первых же слов, погрузился быстро и глубоко. Усадив его на лавочку и внушив дойти до милицейского участка, не выпуская кусок кабеля (вот чем он меня стукнул) из рук, Иохель пошел домой, немного расстроившись из-за порванного рукава (да и синяк, наверное, будет).
* * *
Правое плечо к утру побагровело, ссадина на месте содранной кожи покраснела и немного воспалилась, несмотря на то, что, придя домой, Иохель сразу же обработал ее йодом. Морщась от боли (вчера не так было, надо бы сейчас перекисью хорошенько промыть), он пошел умываться, отложив чайник и завтрак на потом.
В замке заворочался ключ, дверь открылась и доктор услышал голос Синицына:
— Это я, тащ майор! Приехал.
— Слышу, Сидор. Я в ванной. Поставь, пожалуйста, чайник, позавтракаем вместе.
— Сейчас, сам голодный. О, где это ты попал, Моисеич? — спросил Синицын.
— Да ночью сегодня, здесь рядом, на Смоленской, придурок какой-то с куском кабеля напал. Пиджак на выброс, весь рукав изорвал, ну и по плечу прошелся вскользь. Да ладно, ничего страшного, жив, почти цел. Ты как? Как съездил? Что мама? Остальные что?
— Да хорошо там у них. Деньги Марии Ароновне передал, забор поправил немного, да крыльцо чуть-чуть, ерунда. Скучно там маме твоей, руководить некем, девки-то разбежались, ты уехал, я тоже, вот она и страдает. То с соседками воюет, то разговоры с подругами ведет. Мужика бы ей надо, да где ж его возьмешь, а ей ведь не какого угодно, а правильного еврея, да чтоб не абы что, не сапожник какой, — Сидор явно цитировал маму Иохеля, наверное, разговоры эти велись с завидным постоянством. — Так что привет от Марии Ароновны, наилучшие пожелания и много советов по ведению хозяйства и устройству жизни. Давай-ка, Моисеич, я тебе плечо забинтую, а то будет тереться об одежду, не заживет. Пиджак я в починку отдам, сделают быстро, как новый будет. А как ты ночью на Смоленской-то оказался? Тащ майор, ты же в десять вечера спать ложиться привык? Или бабу нашел? Точно, нашел, по глазам вижу. И хорошо, это дело нужное, а то закис уже со своей учебой. Как дед старый прям.
* * *
На улицу 25 Октября Иохель пришел задолго до назначенных пяти часов — просто не смог вытерпеть. Свежую рубашку утюжил Синицын и теперь претензии к качеству глажки вряд ли могли возникнуть. Запасной пиджак, еще довоенный (в плечах тесноват, надо бы построить новый костюм, завтра же пойду, а то хожу как босяк). В руке он держал букетик ирисов, желтых и фиолетовых, которые купил тут же, у метро. Поначалу он нацелился на более представительные лилии, но его отговорила сама торговка — если для свидания, то лилии не подойдут, дама может испачкать ими платье, а тогда уже не праздник, а одно расстройство.
От входа в метро Иохель отошел чуть в сторону, к гастроному с красивым залом, украшенным мозаикой. Посмотрев на прилавок со сладостями, зашел и купил триста грамм «Петушка», по совету продавщицы.
Стрелки на часах, висевших через дорогу, на Лубянском пассаже [3] будто замерли на без четверти пять. Иохель даже заподозрил, что они остановились, но через какое-то время стрелка дернулась и издевательски остановилась на сорока шести минутах. Дотянув до пяти часов (только пять? а вдруг она опоздает? что тогда?), он уже не знал куда деваться. Полины не было (что, совсем не придет? да что же это? вернись ко мне скорее, мне страшно без тебя [4]). И когда через сто тысяч лет кто-то тронул его за руку, он только вздрогнул.
— Иохель, ты что такой бледный? Не заболел? Здравствуй!
— Здравствуй, Полина. Да вот, ждал тебя, видишь, это тебе, — он выдохнул и протянул букетик.
— Цветы-ы-ы-ы-ы, — протянула Полина и взяла ирисы обеими руками. — Иохель, ты… я не знаю даже… Мне уже, я не помню сколько не дарили цветы (у тебя что, не было никого? что за ерунда? простые цветы). Спасибо тебе, — она прижала букетик к груди и поцеловала его в щеку.
— Ты осторожнее с цветами, они пачкаются, — поделился он полученными от цветочницы сведениями. — Не так как лилии, но платье можно испортить…
— Да ерунда, испачкается, постираю. Нет, Иохель, ты чудо. Так хотелось цветов.
— Ну тогда вот, еще конфеты, для полного набора, — уверенность, куда-то пропавшая во время ожидания, возвращалась к нему и даже нашлись силы начать шутить. — Мороженое будешь? В кино? Или воздушный шарик?
— Нет, воздушный шарик — уже перебор. И в кино не хочу. Просто погуляем. А конфеты какие?
— Петушок — гребешок. Сам не пробовал, но посоветовали, вот и купил.
— Золотой гребешок, Иохель, золотой. Давай. Эти я люблю, они вкусные.
Он полез в карман за кулечком и Полина, отпустив его руку, повернулась к нему и погладила ладонью пиджак, тяжело вздохнув.
— Что-то не так?
— Да нет, всё хорошо. Просто вчера на тебе был ужасный пиджак, а сегодня кошмарный, — еще раз вздохнув, сказала Полина. — Кроме того, что он тебе узок в плечах, так еще и пошит кошмарно. Наверное, этот шедевр создан лучшими портными довоенного Каунаса?
— Может, и не лучшими, но да, этот пиджак от костюма, который мне пошили, когда я пошел работать сразу после института. Тот, вчерашний, немного порвался и я отдал его в починку.
— Что-то серьезное?
— Нет, не стоит внимания. Случайно зацепился. К тому же я уже решил, что завтра пойду и закажу новый костюм.
— И куда же ты пойдешь? К кому?
— Не знаю, надо поискать. Да что тут такого, всего лишь костюм.
— Нашел уже.
— Что нашел?
— Где заказать костюм. Иохель, ты помнишь, кем я работаю?
— Помню, модельером.
— И чем, по твоему, занимаются модельеры?
— Как чем? Модельеры делают одежду.
— И-и-и-и?
— Что «и»?
— Нет, ты правда не видишь связи между моей работой и твоим решением построить новый костюм?
— А ты что, и правда можешь?
— Могу. Это же моя работа. Завтра и займемся. Очередь подвинем немного, потерпят. И будет тебе костюм, быстро и хорошо.
— Ты такая серьезная, Полиночка, когда говоришь «это же моя работа», — сказал Иохель, пытаясь воспроизвести интонации Полины (получи, это тебе за гипноз!). — Тебе бы в кино сниматься.
— Ты невозможный! — засмеялась она. — Что, я и в самом деле такая противная была, когда так говорила?
— Даже хуже. Ты же еще бровью так можешь повести, а я нет, — тоже засмеялся Иохель.
— Ну прости, не хотела тебя обидеть, но ты такой смешной был тогда. Куда ты меня ведешь?
— Куда захочешь. Это же твой город, а не мой. Так что веди ты, я с тобой.
— Ладно, давай прогуляемся по 25 Октября.
Они недолго шли молча, Иохель просто наслаждался тем, что Полина, такая желанная, такая красивая, такая… — просто рядом с ним, а Полина — она смотрела на букетик и думала о чем-то, улыбаясь.