— Ты не голодна? — спросил Иохель, подумав, что молчание немного затянулось.
— Нет, наверное, разве что мороженого, ты же обещал. Давай купим, сядем на лавочку и съедим. Не хочу никаких кафе.
— Мороженое? Впереди вроде продают, пойдем. Тебе какое? Эскимо?
— Эскимо на палочке? — улыбнулась какому-то воспоминанию Полина. — Давай.
Отстояв небольшую очередь, Иохель подошел к стоящей чуть в стороне Полине и протянул ей покрывающийся изморозью цилиндрик:
— Вот, пожалуйста, на палочке, как ты и хотела (бывает разве без палочки? наверное, из детства что-то).
— Спасибо, это как раз то, что надо. Пойдем, видишь, под деревом лавочка свободная.
Присев, каждый начал разворачивать блестящую фольгу. Иохель долго облизывал показавшееся ему слишком холодным мороженое и никак не решался откусить кусочек. К его удивлению Полина опередила его, и сильно. Он всё ещё вертел в руке больше половины эскимо, а она уже выбросила в урну пустую упаковку.
— Иохель, у тебя зубы больные? Или горло? Ты почему не ешь?
— Так холодное же.
— Конечно, холодное, — рассмеялась она. — Каким же оно должно быть?
— В моем детстве холодного мороженого не было, если покупали, то заботливая мама едва не кипятила его, чтобы дорогой сынок не простудился.
— Что сказать, потерянное детство. Мы даже в Харбине объедались мороженым. Папа отсыпал няньке какие-то сумасшедшие деньги на наши развлечения, а она нам с Аней ни в чем не отказывала. Ну, это нам казалось, что сумасшедшие. Папа был большой начальник на железной дороге и мог позволить себе побаловать любимых дочек и жену. Помню, я очень расстроилась, когда началась какая-то заварушка, нас с мамой отправили в Москву и нам пришлось жить в какой-то страшной коммуналке — и это после большущего дома в Харбине, в шесть комнат, с нянькой и домработницей. А потом оказалось, что папа нас спас, отправив в Россию, неизвестно, чем бы всё для нас закончилось, а сам сидел почти год в китайской тюрьме, пока наши его не освободили. Это он совсем недавно рассказал мне, как оно там было, на КВЖД. А нам, мелким, казалось, что там везде сплошной праздник.
— Он до сих пор на железной дороге работает? Я в детстве хотел стать железнодорожником. Сразу после пожарного.
— А куда он денется? Только он теперь в институте работает, они что-то там с паровозами делают. Квартиру мне оставил, а сам на дачу перебрался, там и живет, они с коллегами оттуда каждый день на работу ездят на машине. Так что я, Иохель, богатая невеста, не упусти свой шанс! А ты где на Зубовском живешь?
— Снимаю я квартиру на Зубовском (это она сейчас предложила замуж за меня выйти? или это шутка была? и не спросишь ведь, эх). Повезло, можно сказать, случайно подвернулась. Из коммуналки перебрались.
— С кем перебрались? — настороженно спросила Полина. — Ты еще с кем-то живешь? То-то я смотрю, сегодня у тебя рубашка приличная и хорошо поглаженная.
— С ординарцем своим бывшим. Родни у него не осталось, возвращаться некуда, он со мной и остался. Обеспечивает мне быт.
— Иохель, да ты буржуй. Квартиру он снимает, ординарца при себе держит. Может, ты подпольный миллионер, как Корейко из книги?
— Может, и миллионер (а ведь точно, там больше миллиона осталось). Для жениха это ведь не минус? Не передумаешь замуж выходить?
— А ты зовешь? — остановившись, спросила Полина. — Ты ведь не знаешь меня совсем.
— Я бы позвал (да, да!), но ведь и ты меня совсем не знаешь. Вдруг я храплю или в носу ковыряюсь? Или скупердяй? И ты от меня сбежишь на второй день после свадьбы.
— Дурак ты, Гляуберзонас. Вот ты кто. Послушай, а как так получилось, что ты хитростью и обманом почти завлек одинокую наивную девушку к себе домой? Мы ведь уже по Волхонке идем, до Зубовского немного осталось. Ты меня загипнотизировал этим своим гипнозом? Признавайся!
— Так я это, не гипнотизировал, хотя и мог бы, если захотел.
— Ты мне потом покажешь? Это же не страшно? Анька мне говорила, что не страшно ни капельки, но я всё равно боюсь немного. Я ведь ужасная трусиха, Иохель, ты не знал?
— Покажу потом, если захочешь, — сказал он. — И страхи убрать.
— Это хорошо, что покажешь. Но ты мне зубы не заговаривай. Как ты меня сюда завел?
— Как-то само собой получилось (и ты меня сама вела сюда). Но, надеюсь, что ты не пожалеешь, что пошла со мной. Потому что сегодня у меня есть вкусная еда, вино и…, — Иохель на секунду смутился, — запасная зубная щетка у меня тоже найдется.
_____________________
[1] Иосиф Абрамович Рапопорт — личность легендарная. Ушел на фронт добровольцем в июне 41-го, едва ли не накануне защиты докторской, воевал, неоднократно был тяжело ранен, трижды был представлен к званию Героя Советского Союза (все три раза не утвержден начальством). Вклад в биологию переоценить невозможно. Был номинирован на Нобелевскую премию в 60-е. Полученную в 70-е Ленинскую премию разделил между сотрудниками лаборатории. Некоторые факты из биографии этого замечательного человека я сознательно изменил (на всякий случай напоминаю о «Предуведомлении», которым начинается эта книга).
[2] Строительство здания МИД.
[3] Снесли в 1950-м, на этом месте сейчас «Детский мир»
[4] Иохель в юности явно был очень романтичным, если через сколько лет помнит стихи. Опять Осип Мандельштам, «Я наравне с другими…»
Глава 10
Сидор, наверное, следил из окна за входом в подъезд, потому что, как только Иохель завел Полину в квартиру, он прихрамывая, выскочил им навстречу из той комнаты, которую отвели под гостиную.
— Здравствуйте, — кивнул он Полине. — Я Иохель Моисеича ординарец, бывший, конечно. Синицын. Сидор Синицын.
— Здравствуйте, — протянула она руку, — а я Полина. Воробьева. Рада знакомству, Сидор… извините, а по батюшке Вас как?
— Иваныч, — почему-то смутился Синицын.
— А вы откуда родом, Сидор Иванович? Говор у Вас очень интересный.
— Так со Смоленщины. А говорю так, это потому, что у нас в деревне кого только ни намешано было: и русские, и белорусы, и поляки с евреями. От всех понемногу набрался, вот и получилось. А что ж мы стоим на пороге? Проходите, пожалуйста. На стол накрыл, а я, значит, не буду мешать. Пойду к ребятам, обещался им. Так что, Моисеич, я завтра к вечеру вернусь.
Очень ловко проскользнув за спину Полины, всё еще стоявшей на пороге, Синицын скрылся, напоследок одобряюще показав Иохелю большой палец.
— Неудобно как-то, — сказала Полина, — будто выгнали его.
— За Синицына не переживай, — засмеялся Иохель, — он сантименты разводить не будет. И ночевать не на лавочке останется. Пойдем посмотрим на наш ужин.
Сидор не подвел. Стол ломился от яств, на нем стояли и мясная нарезка, и рыбная, и чугунок с голубцами, и второй чугунок с отварной картошкой, и блюдо с фруктами (черешня и апельсины, можно было и еще что-нибудь прикупить). В центре стола стояли бутылка коньяка, нарзан и бутылка хванчкары.
— Вот, пожалуйста, без изысков, но сытно, — сказал Иохель. — Давай мыть руки и приступим.
— Иохель, ты точно буржуй, фарфор, приборы серебряные, — сказала Полина, глядя на заставленный едой стол. — У меня слюнки потекли, а я же есть не хотела. Это ужас какой-то. Срочно показывай, где тут мыть руки. Только дай сначала какую-нибудь посуду для цветов. Вазы у тебя я не вижу что-то.
— Так откуда ей взяться? Сейчас банку принесу.
* * *
После легкого перекуса Полина, довольно откинувшись на спинку стула, сказала:
— Всё, силы кончаются, надо передохнуть немного. Показывай, как ты тут живешь. В той комнате что? — показала она на закрытую дверь.
— Спальня моя. Синицын меня туда поселил подальше от лестницы, чтобы спал спокойно, беспокоится за меня.
— Ну, твою спальню я попозже исследую. Показывай остальное, — она встала и вышла в прихожую.
— Смотри, я подскажу, если что неясно, — сказал Иохель, выходя за ней следом.
— Ну тут все понятно, кухня, ванная, туалет, — перечисляла она посещенные помещения. — Чисто везде, аж страшно заходить. Я бы так не смогла. Синицын твой — настоящий клад. Здесь что? — показала Полина на закрытую дверь.
— Комната Сидора, я туда без него не захожу.
— Ну и я без хозяина не пойду (вот и хорошо, а то ты сразу бы увидела трехтонный сундук с хитрым замком, который у нас вместо сейфа). Слушай, а хорошо у тебя, мне нравится.
— Мои шансы жениться на богатой невесте возросли? — улыбаясь, спросил Иохель.
— Разве что самую малость, вот насколько, — показала она промежуток между двумя пальцами. — Всё, а теперь демонстрируй мне гипноз. Мне жуть как интересно. И страшно.
— Если страшно, то давай я не всю тебя загипнотизирую, а, допустим, только руку. Какую хочешь, правую или левую?
— Правую, наверное… Хитрый, ты не спросил, хочу ли я гипнотизировать руку, а сразу — правую или левую. Ладно, правую так праву… Это что со мной? — спросила Полина, удивленно глядя на свою поднимающуюся руку.
— Ты же сказала, гипнотизировать эту руку. Я и…
— Подожди, это как?
— Вот так. Это несложно. Если хочешь, пойдем дальше. Ты просто думай о чем-то очень хорошем. Иди за моим голосом. Для тебя он превратится в звук, который ты захочешь услышать. Пение птиц, шум ручья, мелодию любимой песни… [1] Ты сейчас будешь переживать что-то очень хорошее и доброе, пока я не досчитаю до трех, а потом ты вернешься и будешь помнить всё до последнего слова.
Иохель оставил Полину сидеть в кресле и пошел собирать посуду.
— Что же, пожалуй, хватит. Пора возвращаться, — сказал он, вернувшись. — Один, ты только не спеши, у тебя куча времени, два, ты уже готова, совсем скоро, три.
— Ты знаешь, это очень здорово, — сказала Полина. — Как же такое возможно? Я опять с мамой была, в детстве, все здоровы… Так хорошо… Всё то, чего мне так не хватает. Я не понимаю, как такое возможно? Я ведь знала, что сижу здесь — и нахожусь там. Получается, ты можешь кого угодно вот так… и внушить что угодно?