а то с почтальоном неприятности могут случиться. Ой, Моисеич, что ж ты так, по живому-то!
— Потерпи, Сидор, сейчас, заканчиваю уже.
— Вот и говорю, дожидались они меня, значит. Ну, я его послал, по матушке, еще всякая сопля мне указывать будет, кому что носить. А он сразу ножиком махать. Повезло ему, вишь, по ребрам прошелся. Только потом и мне повезло, у меня тоже ножик есть, я ему прямо в печень засадил, он там и прилег. А второй, гаденыш, прятался, ждал, не усмотрел я его. Вот он меня по голове чем-то и огрел. Вот такие, понимаешь, приключения. И дамочка меня не дождалась. Что-то с этим надо делать, Моисеич, если эти упыри пристали, то просто так не отлипнут. Не думаю, что это какие-то серьезные люди, те так не сделали бы. Ничего, сейчас недельку полежу, оклемаюсь, а там займусь ими. Посмотрим, кто кого.
— Ты отдыхай, Сидор, пойду в магазин, куплю тебе печенку и гранатовый сок, будешь усиленно питаться.
— Я и без усиленного питания вылечусь. Мутит меня и без печенки, да и не люблю я её. Ты мне водички поставь и тазик на всякий случай. И еще, Моисеич. Девка эта, Полина… повезло тебе с ней, наверное. Похоже, всё взаправду у нее. Ты ее не отпускай.
— Спи, Сидор. С Полиной как-нибудь и сам решу.
_____________________
[1] Иохель не совсем точно цитирует Милтона Эриксона, но суть высказывания от этого не меняется.
[2] Легенда, которую в целях рекламы сам Вольф Григорьевич и придумал — технически из-за принятых в то время мер безопасности этот фокус провести не удалось бы.
[3] Автор еще застал людей, которые наркотики в медицинских учреждениях получали по принципу «бери сколько надо», даже журнала учета отдельного не было, так что в конце сороковых при желании это проблемой не было совсем.
[4] Да, реминисценция на «Полотенце с петухами», вы не ошиблись.
[5] В послевоенной Москве айсоров было много, десятки тысяч, в конце сороковых их выселили после того, как всех ассирийцев обвинили в сотрудничестве с немцами.
Глава 11
К обеду Сидору стало хуже. Нехотя он признался, что сильно болит голова и постоянно тошнит. Температуры не росла, рана заживала, придраться там было не к чему. Все проблемы шли от головы — наверное, приложили его от всей души. Льда, чтобы приложить к больному месту, как рекомендовалось в учебнике неврологии, не было, да и откуда ему взяться среди лета? Поэкспериментировав с холодными компрессами (где брать сухие подушки? остались только две моих), Иохель даже стукнул себя по лбу: крики мороженщицы с бульвара было слышно даже через закрытое окно. Осталось только надеть шляпу и пойти выпросить сухой лед.
Продавщица, маленькая, метра полтора роста (откуда только голос взялся?), худенькая, неопределенного возраста, стоявшая у своей тележки на деревянной подставке, удивилась просьбе.
— Тебе зачем? Дети выпрашивают, туман пускать, а ты уже вроде из детства вышел. Хочешь мороженого? Покупай. Нет — отходи, не мешай работать, — и внезапно, без паузы, закричала: — А кому мороженое?! Эскимо-о-о-о!!!
— Да мне не для баловства, — сказал Иохель, дождавшись, когда мороженщица прекратит призывать покупателей. — Товарища у меня по голове вчера сильно ударили, хочу льда наморозить, компресс сделать. Вы не беспокойтесь, я заплачу. Вот, три рубля, хватит?
— Если товарищу, то тогда дам, конечно. Куда тебе? — спросила она, надевая толстые рукавицы.
— В сумку, — распахнул он холщовую сумку, взятую с собой.
— Ну всё, больше не дам, а то у меня всё мороженое растает, — сказала продавщица, набросав в моментально начавшую покрываться изморозью сумку несколько крупных кусков сухого льда. — К себе только не прислоняй, а то обморозишься.
— Деньги возьмите, — пододвинул ей купюру Иохель. — И спасибо.
— Возьму, что ж не взять, если дают. Приходи завтра, если надо, я тут с утра стоять буду.
Наморозив в миске льда, Иохель разбил его, напихал в грелку и приложил к больной голове Сидора, который, как оказалось, успел уснуть. Пробурчав что-то явно нехорошее (проснитесь, больной, пора выпить снотворное), Синицын закрыл глаза и снова задремал.
* * *
Времени до прихода Полины оставалось достаточно и доктор решил сходить к Гуревичу — вдруг у него найдутся еще пациенты для того, чтобы продолжить набирать опыт. Первый успех голову не вскружил — Иохель понимал, что и случай был несложный, и решение лежало на поверхности.
Михаил Осипович встретил его, будто ждал.
— Есть у меня, Иохель Моисеевич, один интереснейший случай, — сказал он после того, как прозвучали приветствия и Иохель озвучил свою просьбу. — После Вашего кавалерийского налета на семейную проблему этот как по заказу. Женщина во время войны попала к каким-то прибалтам, которые воевали на стороне немцев, ее изнасиловали, ну, понимаете. Она сбежала, выбралась к нашим, вроде всё закончилось, но вот после войны… Вернулась домой, к мужу, а к интимной стороне потеряла интерес. Родился ребенок, но и это не помогло. Ко мне муж обратился, жена за помощью обращаться не хочет, говорит, что ей психиатр не нужен. Да и я понимаю, что нашими методами ей сильно не поможешь. Возьмете? Они согласны встретиться с Вами, мол, вроде не психиатр, не страшно.
— Давайте адрес, Михаил Осипович. Свяжитесь с ними, предупредите, что я к ним наведаюсь в ближайшее время.
* * *
Покормив Синицына (Сидор, извини, но придется проснуться) и приложив новую грелку со льдом (надо завтра сходить к мороженщице), Иохель не заметил, как и сам задремал, сидя в кресле. Проснулся он от того, что кто-то брызгал ему в лицо водой. Открыв глаза, он увидел Полину.
— Привет. А как ты вошла? Сидор открыл?
— Сидор твой дрыхнет без задних ног, я к нему заглянула сейчас. А вошла я через дверь, она открытой была.
— Это я, значит, забыл. Есть будешь? Голубцы вчерашние разогреть можно.
— Забыл он, — засмеялась Полина. — Да тебя самого выносить можно было, еле разбудила. Давай, грей свои голубцы, я голодная, ужас. И почему у тебя тут на подоконнике куча мокрых подушек?
— Ну какая куча? Три штуки всего, — сказал Иохель, накладывая голубцы в сковородку.
— Мне три не надо, я сколько не съем.
— Так я не про голубцы, а про подушки. Ставил Синицыну компрессы, намочил. Сейчас они по такой жаре высохнут. А есть я с тобой буду, так что три штуки еще и мало. Ставь тарелки, режь хлеб.
— Ничего себе, ты с поповского фарфора ешь? Я вчера не рассмотрела. Да, красиво жить не запретишь. А ведь ты, Гляуберзонас, точно кого-то обворовал.
— Откуда… с чего ты взяла? — от неожиданного заявления Иохель растерялся и выронил лопатку, которой переворачивал на сковородке голубцы. — Что ты такое… говоришь?
— Так всё ясно как божий день. Вот смотри. Ты сам рассказал, что работы у тебя нет, числишься где-то кладовщиком. Значит, зарплаты не получаешь. Но вместо того, чтобы ютиться в сарайчике где-нибудь в Марьиной Роще, ты снимаешь шикарную квартиру на Садовом и активно наполняешь ее дорогой посудой и прочим добром. Причем делать это начал недавно, даже супницы нет, чугунком пользуешься. Правильно? Слушай, снимай уже, пригорят ведь.
— Где хоть горят? Готово как раз, только согрелось, давай тарелку.
— В принципе, — сказала Полина, разделавшись с первым голубцом, — можно и не продолжать, достаточно посмотреть на твоё лицо. Кстати, сегодня еда даже вкуснее, чем вчера. Но я продолжу, ты же должен оценить мои дедуктивные способности. Судя по твоей реакции, врать у тебя получается не очень хорошо, так что вряд ли ты со своим Сидором проворачиваете какие-нибудь аферы. Нет, тут было что-то такое, один раз — и в дамках. А коль скоро ты особо не скрываешься, значит, вы обокрали какого-то жулика и он ничего сделать не может, потому что, наверное, сидит в тюрьме.
— Может, мы нашли клад? — вставил свою версию Иохель. — Кстати, чай будешь? Только заваривай ты, у тебя лучше получается.
— С кладом хорошая версия, но не подходит. Ты или должен был сдать клад государству, а тогда об этом знала бы каждая собака в Москве, или продать его антикварам. Назови мне, дорогой кладоискатель, фамилию хоть одного антиквара.
— Откуда мне знать каких-то антикваров. Может, мы нашли советские деньги и продавать ничего не надо было?
— Вот так шли по улице, и вдруг — бах, с неба падает чемодан с деньгами? Хорошая версия. Чайник-то ставь, не стесняйся, — Полина, тяжело вздохнув, отодвинула пустую тарелку. — Нет, это невозможно. Что ж ты творишь? Я так скоро ни в одно платье не влезу. Но ведь очень вкусно. Нет, в чемодан я не верю. К тому же, такой чемодан тоже надо отнести в милицию. Думаю, что ты жулика загипнотизировал, а потом он сам деньги отдал. А ты ему велел всё забыть. Или пойти в милицию сдаться. Или еще что-то. Короче, жулик тебя не помнит. А потом ты подумал, что надо помогать таким, как ты, кто без работы остался, и Сидор Иванович начал эти денежки втихаря разносить, а его кто-то заметил. О, чайник закипел. Отходи, не мешай, буду чай заваривать.
— Хорошая теория, — сказал Иохель. — Стройная. Но ты упустила богатого еврейского дядюшку, который мог мне оставить наследство. Или мою бережливость, благодаря которой я копил денежное довольствие в армии. Много еще можно придумать. Крыжовенное варенье к чаю?
— Нет, крыжовенное я сегодня ела, ты же мне с собой давал. Вишневое открывай. Без косточек?
— Обижаешь. Чтобы у Марии Ароновны для любимого сына варенье с косточками было? Никогда в жизни.
— Давай, уговорил. Так вот, вариант с бережливостью мне не нравится. Это что же, ты теперь всё время жлобиться будешь? И даже колечко мне никакое не подаришь? Доставай чашки. К тому же, где бережливость, а где поповский фарфор и серебряные вилки?
— Колечко? Даже не знаю. Ты не забывай, я же бережливый. Но для тебя — что угодно.
— Эх, Иохель. Что угодно, скажешь тоже. Не надо мне что угодно. И колечко не надо. Хотя нет, это я погорячилась, от колечка не откажусь. Ты только никуда не девайся, ладно? Если надо грабить жуликов — на здоровье, я тебе слова не скажу. Что хороших грабить будешь, я не верю. Не бросай меня, хорошо? Не бросишь?