Приятные размышления прервал бросившийся чуть не под ноги какой-то мужичок в выцветшей солдатской гимнастерке со споротыми погонами и забубнивший что-то про то, как он работал с самими Иваном Владимировичем, а сейчас инвалид и работать негде. Презент остановился. Придется несколько минут выслушивать эти бредни, а потом пообещать что-то и спокойно уйти. Если верить всем этим просителям, то с Мичуриным работали несколько сотен таких вот помощников. «Как дети лейтенанта Шмидта в той книге», — подумал он, и в этот же миг мужичок замолчал, и после паузы, совершенно спокойно, каким-то не своим голосом, пропел на мотив похоронного марша: «Циклопентанопергидрофенантрен».
* * *
Вечером в квартире доктора биологических наук Рапопорта раздался телефонный звонок.
— Добрый вечер, — сказала в трубку Лия Владимировна. — Иосиф Абрамович? Дома, сейчас приглашу.
Рапопорт подошел, послушал несколько секунд, повесил трубку и, надев шляпу сказал:
— Лия, я не надолго, меня на улице ждут, по работе.
Минут через пять он встретился на углу Садового и Чехова с Иохелем.
— Что за конспирация? Зашел бы домой, — сказал Иосиф Абрамович, пожав ему руку.
— Лучше на улице. Давай где-нибудь на лавочке сядем, я тебе всё расскажу.
— Ну пойдем. Вон, видишь, во дворе. Устроит?
— Ничуть не хуже других, — ответил Иохель, махнув кому-то. — Вот, Юзик, познакомься, это Сидор Иванович Синицын, мой бывший ординарец. Сейчас он расскажет нам очень любопытные вещи. Тебе так точно. Что ты там говорил про Жюль Верна?
— Что же, с удовольствием послушаю, — сказал Рапопорт, садясь на скамейку.
Сидор сел рядом с ним, оказавшись сидящим посередине, не спеша распутал завязки на достаточно пухлой канцелярской папке, достал верхний листик, откашлялся и начал читать:
— Начало сессии — в десять утра тридцать первого июля сего года. Первый доклад: академик Лысенко, второй доклад: академик Ольшанский, третий: академик Эйфел…
— Эйхфельд, — исправил его Рапопорт. — Это что Вы читаете?
— Как что? — удивился Сидор. — Повестка этой вашей сессии. Всё фамилии читать? Их тут десятка три. Дальше у меня здесь тезисы докладов, не все, чуть больше половины, Исай этот сказал, что некоторые не сдали еще. Вот список новых академиков, — выудил он из папки новый листик, — всего тридцать пять фамилий. На сессию будут пускать по пропускам, именным, но Исай сказал, что выпишет всем, кому надо…
— Я не понял, — удивился Юзик, — Презент стал приверженцем генетики? Луна упала на Землю?
— Не, Исай этот… короче, я теперь его самый лучший друг, самый важный. Он для меня что хочешь сделает, хоть списки, хоть доклады, а хоть пропуска. Не помнит, правда, ничего, но хорошему другу чего только не простишь.
— Ничего не понимаю, — еще больше удивился Рапопорт. — Что вы мне тут рассказываете? Но эта папка…
— Ну вот, а ты говоришь: Беляев, Уэллс, — насмешливо заметил Иохель. — Что ты слышал о гипнозе, Юзик?
_____________________
* Сейчас — Петровский переулок.
** Сейчас — Большая Дмитровка.
* * * Массовая модель, выпускалась с конца 30-х. В качестве трофеев в СССР были привезены тысячи и тысячи экземпляров.
**** Легкая гипербола, Николай I умер в 1855 году, за 93 года до описываемых событий.
***** До 1933 года — театр Корша, сейчас в этом здании Государственный театр наций.
****** Старая шутка о том, что женщина из ничего может сотворить шляпку, салат и скандал.
******* В РИ новых академиков, числом 35, ввели без выборов, указом правительства, 15 июля 1948. Указ в «Правде» напечатали 28 июля, за три дня до начала печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ.
Глава 14
Ночью Иохель проснулся от того, что в соседней комнате кто-то экспрессивно что-то рассказывал по-итальянски. Диктор делал только небольшие паузы, необходимые для короткого вдоха и продолжал пытаться донести до слушателей максимум информации о том, чего они не могут увидеть.
«На футбольный репортаж похоже», — подумал он, слушая захлебывающийся от азарта голос диктора. В подтверждение его слов крещендо завершилось протяжным «Гоооооооол!». Восторги по поводу забитого мяча разбудили и Полину.
— Слушай, что это? Кто кричит? Что-то случилось? — сонно пробормотала она. — Это Сидор, что ли?
— Он, поганец. Радио свое слушает, — сказал Иохель, вставая. — Сейчас я его заткну. Брюки только найду.
— А то он твоей задницы не видел. Мне же на работу с утра. Скажи ему, что я его убью вместе с его радио, — пробормотала Полина, укрываясь с головой и поворачиваясь к стене.
Брюки Иохель всё же натянул и пошлепал в комнату к Сидору. Тот сидел перед приемником, зачарованно глядя на панель, и даже не обратил внимания на то, что кто-то вошел.
— Сидор! — окликнул его Иохель.
— А? — вздрогнул Синицын. — А, это ты, Моисеич. Слушай, — восторженно начал рассказывать он, — наверное, футбол передают. Я случайно поймал. Не по нашему рассказывают. Но очень интересно. Я аж заслушался.
— Сидор, сейчас уже час ночи. Все легли спать. Полине завтра на работу. Ты мешаешь. Предупреждал же, чтобы тише. Заканчивай. Выключай радио и спать. Всё. Понятно?
— Понятно, — разочарованно протянул Синицын, выключая приемник. — Спокойной ночи.
* * *
Второй сеанс с пациенткой, живущей на Соколе, прошел как по нотам: воздействие понадобилось минимальное, женщина и так чувствовала себя прекрасно. Она выглядела счастливой и постоянно чему-то улыбалась, будто радовалась вновь обретенной возможности делать это. Еще более великолепно чувствовал себя ее муж, к которому, похоже, наконец-то вернулось семейное счастье во всех его проявлениях. На всякий случай, Иохель, введя Людмилу в транс, постарался еще больше сгладить негатив от травмы, но именно на всякий случай. После сеанса она тут же упорхнула со своим сыном на прогулку. Ее муж, Олег, прощаясь, протянул ему конверт (в глаза бросился смешно выглядывающий из-за сгиба красноармеец, держащий в руках винтовку), но доктор и в этот раз отказался от денег, промычав что-то невразумительное — он так и не придумал веской причины для отказа. Генеральская кубышка, даже с учетом неожиданной тяги Сидора к поповскому фарфору и серебряным столовым приборам, вряд ли закончится в ближайшие годы, так что нужды в деньгах не было.
Но на следующий день, когда Иохель пошел к Гуревичу с отчетом о проделанной работе, он получил от Михаила Осиповича неожиданную выволочку. Профессор, едва поздоровавшись, открыл ящик письменного стола и достал конверт, скорее всего, тот самый, от которого Иохель отказался накануне, по крайней мере, картинка со стоящим с винтовкой наперевес красноармейцем — была такая же.
— Это Ваше, Иохель Моисеевич. И в следующий раз, извольте сами рассчитываться со своими пациентами, — строго сказал он. — Я Вам не почтальон какой-нибудь.
— Но Михаил Осипович, я же не…, — начал оправдываться Гляуберзонас. Он чувствовал себя сейчас ужасно неловко. Деньги брать он не хотел. Оставлять их Гуревичу было бы невежливо, а ехать к пациентам, чтобы вернуть, выглядело бы глупо. Иохель взял конверт и, не глядя, запихнул в карман брюк.
— Да Вы садитесь, — показал ему на стул Михаил Осипович, при этом голос его значительно потеплел.
— Понимаете, я же не хотел…, — начал было Иохель, решив объяснить, почему не взял деньги.
— Иохель Моисеевич, голубчик, послушайте меня. Давайте я Вам объясню, как оно обстоит у нас. Не знаю, как там в хирургии или в акушерстве, я там не работал, кухни их не знаю. Но в психиатрии от благодарности пациентов отказываться нельзя. Ни от какой. Дали деньги — возьмите. Принесли три яблока и десяток куриных яиц — и их берите. Что Вы с этим всем сделаете потом, не так уж и важно. Можете отдать сотрудникам, накормить бездомную собаку, сжечь — не имеет никакого значения. Главное, — Гуревич снял очки и размял переносицу, — что родственники уйдут с уверенностью, что они доктора отблагодарили. Вы только не подумайте, что я призываю к мздоимству, боже упаси. Просто… родственники наших пациентов, они… тоже люди особенные. И если Вы отказываетесь от их подарка, они сразу же начинают думать, что доктор что-то сделал не так и лечение его никуда не годится. Понятно?
— Понятно, — ответил Иохель, на мгновение задумался, а потом просиял улыбкой человека, внезапно нашедшего долго не дававшееся решение. — Знаете что, Михаил Осипович, Вы эти вот деньги, — он достал из кармана конверт, положил его на стол и разгладил, — раздайте сотрудникам. Будем считать это подарком за то, что Вы нашли мне пациентов. А если откажетесь, то я начну думать, что с подбором больных у Вас что-то не сложилось и Вы подсовываете мне всякое непотребство.
— Да, уели Вы меня, — рассмеялся Гуревич.
— Просто… все эти истории про пирожки с капустой и мелочь в кулаке мне уже рассказывали мои учителя в институте, — продолжая улыбаться, объяснил Иохель. — И не забывайте: я ведь учился в условиях бесчеловечного оскала капитализма, в Литве брать деньги за свою работу было не зазорно. В больнице для бедных, где я работал для получения опыта — всё было бесплатно. И как раз там мне и рассказали про пирожки с капустой. Я не бессребреник, но это… не то… совсем не то, я же учусь на них… А за такую учебу деньги брать не принято. А пациентам это не объяснишь. Так что на будущее — я гонорар брать буду, если будут настаивать, но раздавать его будете Вы, своим сотрудникам. Вряд ли они у вас здесь получают огромные зарплаты, лишняя копейка не помешает.
Гуревич улыбнулся, разгладил усы и спрятал конверт в тот же ящик письменного стола, из которого достал.
— Но я восхищен Вашими результатами, Иохель Моисеевич. — продолжил профессор. — Очень хорошие исходы, что в первом, что во втором случае. Практически выздоровление.
— Повезло, — покачал головой Иохель. — Просто повезло, как новичкам везет. Я же понимаю, что такой результат будет не всегда и не со всеми. И не у всех, у кого поначалу получится, успех потом навсегда закрепится. Я готов к неудачам, хотя и хочется, чтобы их не было. Ладно, это всё лирика. — Иохель смутился, высокие слова говорить он вовсе не собирался. — Есть что-нибудь для меня?