Ему не то чтобы было страшно, но воображение подбрасывало сцены, где усатый дядька с сединой на висках, типичный железнодорожник, не пускает его в дом. При этом дядька из фантазий вовсе не походил внешне на мужчину, которого Иохель видел на фотографии. Сон всё не шел. К тому же нога Полины отвоевала новый кусок территории и лежать на самом краю стало совсем неудобно. Иохель в голове разыгрывал всё новые эпизоды сражения с железнодорожником (теперь тот уже курил папиросы и время от времени покашливал), неизменно заканчивающиеся изгнанием Гляуберзонаса с территории дачи. Полина вдруг пробормотала, не открывая глаз:
— Ну хватит уже ворочаться, ты же мне спать не даешь совсем. Совесть имей, рано еще.
— Как тут спать, если ты ноги разбросала на всю кровать? — неожиданно для себя в рифму спросил Иохель, на время забывший о войне с усатым железнодорожником.
— Хорошие ноги, им места много надо, — ответила Полина, при этом, впрочем, подтягивая нарушительницу кроватной границы к себе.
Он посмотрел на ногу, действительно хорошую, перевел взгляд на выбившуюся из-под простыни, сменившей жаркое одеяло, грудь и усатый железнодорожник, спрятав в карман свои папиросы, исчез, успев напоследок тихонько кашлянуть.
* * *
После утренней любви сон вернулся почти мгновенно. Первой засопела Полина, уткнувшись носом ему в плечо, а потом и Иохель, едва закрыв глаза, тут же провалился в такое долгожданное и спасительное забвение.
Разбудил их Синицын, вежливо покашливая под дверью.
— Что там случилось? — спросил Иохель, когда кашель повторился в третий (а, может, и больше, кто же его считал, пока он спал) раз.
— Вы же с утра за город собирались. Так я хотел спросить, завтракать будете? А то уже почти десять, а вы всё спите, — вежливость Сидора исчезла вместе с осторожным покашливанием и теперь по его голосу можно было понять, что те, кто спит до десяти, достойны, как минимум, публичной порки.
— Сидор Иванович, дорогой, доброе утро, — в разговор вплелся медовый голос Полины. — Как хорошо, что Вы о нас заботитесь. — Она вскочила с кровати и, накинув красный шелковый халат с драконами (подарок Сидора), вышла из комнаты, завязывая на ходу поясок, при этом чуть не задев дверью стоящего слишком близко Синицына. — Завтракать будем, конечно. Давайте обойдемся яичницей с колбасой. Мне два яйца. Тащ майор, — обратилась она к Иохелю, — Вам сколько? Три? И вскипятите, пожалуйста, чайник, я заварю нам всем зеленый чай.
Каким образом Полина выяснила, что Сидор падок на грубую лесть, для Иохеля так и осталось загадкой. Скорее всего, случайно. Но когда Синицын слышал от неё какой он заботливый и как всем повезло, что именно он заботится о них, он тут же расплывался в улыбке и был готов выполнить любые просьбы. Выяснять экспериментальным путем, реагирует ли Сидор таким образом на всех или только на Полину, Иохель не стал по этическим соображениям. Синицын слушал его и без лишних ухищрений.
Красный халат с драконами также служил немаловажную роль в общении Полины и Сидора. Сам халат ей не нравился, она говорила, что такое могут носить только толстые тетки с перманентной завивкой, но Синицын гораздо охотнее шел на уступки, когда Полина его надевала и рассказывала, как ей угодил с подарком дорогой Сидор Иванович.
Вот и сейчас, после смеси дифирамбов и драконов, были оперативно поджарены две отдельных яичницы: глазунья для Полины и болтунья для Иохеля. Чай Полина заваривала сама, утверждая, что все остальные только портят благородный напиток.
* * *
— Куда сейчас, на вокзал? — спросил Иохель, надевший по поводу предстоящего визита белоснежную шелковую рубашку и умопомрачительный черный галстук, усыпанный крохотными васильками*.
— Красавец, — с гордостью сказала Полина, поправила ему галстук, разгладив несуществующие складки на рубашке, вслед за этим поправила шляпку (ту самую, которую она надевала в их первую встречу), — жаль, костюм не готов еще, совсем хорош бы был. Нет, сначала за цветами. Любимый портфель, — подала она ему с улыбкой матери, провожающей сына на церемонию вручения ему Нобелевской премии, — и пойдем.
Когда Иохель увидел этот портфель в ГУМе, то уже не мог оторвать от него взгляд. Ценник был безобразно высоким, но это даже на миг не удержало его от покупки. Может, для окружающих это был просто портфель, может, даже красивый, но Иохель сразу понял: это то, о чем он мечтал, наверное, всю жизнь. Настоящее чудо из толстой, но удивительно приятной на ощупь светло-коричневой кожи, с латунными застежками и уголками. Он даже был оснащен специальным ремешком для ношения на плече! Иохель даже почувствовал себя выше ростом, когда после того, как заплатил, взял его в руки. По словам Полины, в этот портфель могла уместиться она и еще две коробочки монпансье.
— Я думал, мы на вокзале купим, там этих цветочниц много всегда, — удивился Иохель.
— Там кроме лилий и не купишь ничего, — объяснила она. — А мы купим розы. Сразим всех.
— Какие розы в июле? Они уже отцвели давно.
— Места надо знать, где не отцвели, — ответила Полина с тем снисходительным превосходством, которое жители столицы испытывают по отношению к провинциалам. — Не забывай, где я работаю. Пойдем, здесь недалеко.
На Волхонке она зашла в какой-то полуподвал без опознавательных знаков и вскоре вышла с букетом из темно-красных роз, держа его бережно, как ребенка.
— Понял? Знай наших, — показала ему язык Полина. — В нужных местах и зимой цветы найти можно! Ай, колются, заразы. Сейчас, подожди еще минутку, заставлю их шипы обрезать.
— Давай я понесу, — предложил Иохель, когда она вышла через пару минут.
— Да ни за что на свете, — возмущенно ответила Полина. — Неужели ты думаешь, что я могу отказаться от удовольствия пройти по улице с цветами? Да я же с этими розами буду сейчас королевой Садового кольца и Киевского вокзала! Ничего ты не понимаешь в настоящей красоте! Нет уж, ты понесешь всякую еду с напитками, а я… я буду просто красавицей.
* * *
— Ну вот, приехали, — сказала Полина, когда они вышли из электрички. — Здесь поселок Мичуринец, а Переделкино, где писатели живут, дальше, за лесом, направо. Я даже видела там писателей настоящих. Корнея Чуковского, например.
— Это какой Чуковский? Про крокодила который? Ну и как, отличается чем-то от обычных людей? — спросил Иохель, помогая ей спуститься по ступенькам с платформы.
— Нет, обычный пожилой дядечка. Направо поворачивай, вон на ту тропинку. Нет, давай я вперед пойду, а ты за мной, чтобы не командовать тебе повороты. — Полина чувствовала себя здесь в своей тарелке, во всем: в ее походке, жестах, повороте головы, чувствовалось, что она здесь своя.
— Много поворотов? — спросил он, тут же поскользнувшись на мокрой после утреннего дождя траве.
— Осторожно, не падай, у тебя там много хрупкого содержимого в портфеле, — встревоженно сказала Полина.
— То есть, содержимое портфеля для тебя важнее меня? — удивился Иохель. — Такого предательства я от тебя не ждал!
— А что с тобой случится? Ну, ушибешься, на крайний случай руку сломаешь. Так заживет. А вино разобьешь — одно расстройство: деньги пропали, портфель испорчен, выпить нечего. Так что неси осторожнее. — Полина засмеялась и Иохель замер: этот смех с серебряными колокольчиками он был готов слушать бесконечно. — Пойдем уже, тут недалеко.
— Слушай, а я ведь тебя так и не спросил, — вспомнил он. — Какое отчество у твоего отца?
— Анатольевич.
* * *
Михаил Анатольевич оказался безусым, коротко стриженым, ростом чуть ниже Иохеля, с широкими плечами гребца, но с небольшим брюшком, которое, впрочем, его ничуть не портило. Одет отец Полины был непритязательно, почти затрапезно, и Иохель почувствовал себя немного неловко в шелковой рубашке и со своим шикарным портфелем. Встретил он друга своей дочери (а именно в таком качестве он был представлен) без особого восторга, но и без вражды, хотя немного нервничал: взгляды, которые он то и дело бросал на калитку, спокойными назвать нельзя было никак.
— Вы уж извините, что встречаю вас в таком, — Михаил Анатольевич показал на свою одежду, — закрутился совсем, не успел. Я сейчас переоденусь и подойду. Доченька, ты не поможешь накрыть стол, там в беседке за домом?
Иохель снова полюбил свою рубашку и галстук с васильками. «Наверное, Михаил Анатольевич специально не переодевался, чтобы не было диссонанса в одежде», — с благодарностью подумал он. Полина прервала размышления Иохеля о тактичности своего папы, дернув за рубашку и увлекая его за собой.
— Ну, я же говорила, знакомить будет, — тихо сказала она, выставляя на стол деликатесы, которые Иохель вытаскивал из портфеля. — Видишь, стол накрыт на четверых**?
— А сестру твою он почему не позвал? — удивился Иохель.
— Так у Аньки токсикоз, она лежит дома, ни есть, ни пить не может. — объяснила Полина. — Куда ей еще на пикники ездить? Так что мы с тобой будем единственными представителями молодого поколения. Что там еще у тебя осталось? Колбаса? Нет, оставь, пока не доставай, видишь, у отца такая же нарезана.
— Давай вино открою, — предложил Иохель. — Там штопор есть возле тебя?
— Вот, держи, — протянула она ему штопор, но рука ее замерла в воздухе. — А вот и они…
* * *
— Ну, и как я держалась? — спросила Полина, когда они шли в надвигающихся сумерках на электричку. — Не было похоже по мне, что я хочу эту Светлану Павловну удавить и зарыть в землю?
— Нет, я такого не заметил. А что, хотелось? Вроде милая женщина, людоедских повадок не показывала, — немного рассеянно ответил Иохель. Визит, по его мнению, прошел хорошо, они с отцом Полины вроде даже немного понравились друг другу и теперь он шел, ни о чем серьезном не думая и наслаждаясь теплым летним вечером, обществом любимой женщины и чувством приятной сытости, немного не дотягивающим до переедания.
— Один разочек только, когда она чуть не уронила кусок шашлыка мне на платье. Но что-то в ней есть такое, знаешь, — Полина взмахнула свободной рукой, досадуя, что не может подобрать нужное слово, — неискреннее, что ли. Как-то не совсем естественно она себя вела, понимаешь, я это бабьим нюхом чую, не такая эта тетка, как хочет себя показать. Нет, ну ты вспомни, я ее когда спросила, где она работает, она глаза прятать начала. И потом еще, когда про семью спросила, эта Светлана Павловна разговор на другое перевела. «Ой, Иохель Моисеевич, налейте мне вина». Что-то в ней не то…