…о встречной просьбе. Наш знакомый, дедушку которого тебе довелось знать, довольно-таки скоро будет в Москве и зайдет к тебе. Ему нужна будет некоторая помощь, о чем он тебе расскажет сам.
Кланяемся тебе и Полине всей нашей семьей».
* * *
— Ты, Гляуберзонас, чудовище, — ледяным голосом вдруг произнесла Полина.
Иохель, как раз размышлявший о том, какая помощь от него может понадобиться спутнику Андрея, Михаилу, не сразу понял смысл этих слов. Посмотрев на Полину, он понял, что она не шутит. Она как раз начала сгребать в кучу разбросанные по комнате платья и шляпки.
— Что-то не подошло? Не понравилось? — растерянно спросил он. — Я же посылал твои размеры, чтобы на тебя подобрали…
— Всё подошло и всё нравится. Это безумно красивые и отличные вещи, Иохель, которые я никуда не смогу надеть, — Полина села прямо на пол, держа в руках ворох одежды и заплакала.
— Так, а ну, хватит рыдать! — прикрикнул Иохель. — Объясни-ка мне, почему это ты не сможешь никуда это надеть?
— Да потому что на всю эту одежду только глянешь, сразу становится понятно, что это — несоветское. Я не могу это нигде купить, понимаешь? У меня будет это, — она потрясла платьями, — а я не смогу никому их показать.
— Успокойся, — оборвал крик души Иохель. — Во-первых, ты можешь купить заграничные вещи в коммерческом магазине, во-вторых, я мог купить это барахло за границей, когда работал в пароходстве, а в-третьих, ты могла сшить это сама. Бирки обрежешь — и носи на здоровье. И пусть кто-нибудь попробует сказать, что наша самая передовая в мире легкая промышленность не может выпускать такие ткани. Так что успокойся, собери свои богатства и спрячь в шкаф, а Сидор умрет от расстройства, что мы тут устроили гадюшник.
* * *
В Арзамас они прибыли ранним утром в пятницу, тринадцатого. Полина, никогда до этого здесь не бывавшая, с любопытством рассматривала окрестности. Именно она обратила внимание на странное событие на привокзальной площади.
— Послушайте, это он по-немецки кричит? — удивленно спросила она, показывая на стоящую рядом с вокзалом полуторку с открытым капотом, из-под которого торчали ноги в засаленных брюках.
— Ага. Ругается. Красиво, заслушаться можно, — посмотрев на полуторку, меланхолично уточнил Иохель.
Неизвестный не успокаивался и поливал отборными немецкими ругательствами создателей машины, само средство передвижения и неизвестного Васю, который испортил столь хрупкий и нежный механизм. Всё равно идти надо было мимо виртуоза германской словесности, так что Иохель узнавал всё новые и новые подробности половой жизни и пищеварения всех причастных к изготовлению и эксплуатации полуторки.
Поравнявшись с машиной, Иохель решил прервать фонтан красноречия и как можно громче крикнул на своем лучшем прусском варианте немецкого:
— Молчать! Вы что себе позволяете? Представьтесь!
Послышался звон, издаваемый головой, с размаха бьющейся о капот полуторки и на землю спрыгнул, потирая затылок, здоровенный блондин, сошедший прямо с геббельсовского агитационного плаката.
— Рядовой… извините, герр офицер, военнопленный Вагнер.
— Вы что, Вагнер, в пустыне находитесь? Что Вы себе позволяете? Подумать о том, что здесь могут быть женщины и дети, не получилось? — стараясь не засмеяться, распекал его Иохель.
— Виноват, герр офицер, этого не повторится, — рубленые фразы на немецком продолжали лететь над сонной привокзальной площадью в самом центре России.
— Ладно, Вагнер, расслабьтесь, — перейдя на русский, сказал Иохель. — К тому же давно можно было понять, что русская машина плохо понимает немецкий и от Вашей ругани починиться не может. И я в штатском, так что прекращайте называть меня офицером.
К машине подбежал сильно хромающий тощий мужчина с потертым портфелем в руках:
— Не ругайся, Ганс Фердинандыч, дозвонился я до автобазы, сейчас пришлют кого-нибудь, возьмут тебя на буксир, — задыхаясь, заговорил он.
— Тащ майор, пойдемте, здесь и без нас уже справятся, — насмешливо сказала Полина, потянув его за рукав. — Далеко идти тут?
— В Арзамасе всё рядом. Скоро придем.
* * *
Несмотря на ранний час, Мария Ароновна уже была во всеоружии — парадно одета и со слегка подкрашенными губами. Гостей она встречала сидя на стуле, явно вытащенном для этой цели из дома на улицу.
Розы от Полины она приняла как должное, поздравления выслушала с видом церемониймейстера, вынужденного принимать парад ежедневно на протяжении многих лет, сверток с подарком разворачивать не стала. Попеняла сыну на то, что не предупредил о приезде и отправила его с цветами в дом.
— Ты беременная от него? — без предисловий бросилась в атаку Мария Ароновна.
— Вроде нет, — немного подумав, спокойно ответила Полина. — А это имеет значение?
— Нет. Ты мне не нравишься, потому что не из наших, — процедила мама Иохеля. — Но если ты от него понесешь, то мой сын как честный еврей, конечно же, женится на тебе. Хотя и после этого ты мне не будешь нравиться. У нас в семье гоев не было никогда.
— Ну, от Вас я тоже не в восторге, — улыбнувшись, ответила Полина. — Я всё же невеста Вашего сына, а Вы меня до сих пор на пороге держите, как нищенку какую-то. А я ведь не голодранка, я — невеста с приданым, хоть и вдова. И замуж за него я, если и выйду, то не потому что забеременею. Впрочем, и тогда разрешения Вашего спрашивать не собираюсь.
Не ожидавшая такой отповеди Мария Ароновна на секунду замешкалась, подбирая ответ окрутившей её дорогого сына московский фифочке, но, едва она открыла рот, Полина тут же ее оборвала:
— Дорогая, давайте начинать улыбаться, будто мы любим друг друга больше всего на свете, а то Иохель, похоже, уже нашел вазу и сейчас выйдет, прошептала она и продолжила обычным голосом: — Представляете, сейчас на вокзале какой-то немец, водитель, матерился по-немецки на всю округу, так Иохель его приструнил. Видели бы Вы, как этот грубиян перед ним тянулся!
— А, так это Вагнер, — поддержала светскую беседу Мария Ароновна. — Он живет здесь недалеко. Прошлой осенью он с работы возвращался в лагерь, это за станцией, и увидел, как какие-то хулиганы хотят ограбить девушку. Хулиганов он избил, отобрал у них пистолет какой-то и отвел в милицию. Его как увидели с пистолетом, чуть не застрелили сначала, а потом ничего, девушка оказалась дочкой какого-то начальника и его на машину работать отправили. Он женился недавно, к жене переехал, а в Германию возвращаться не захотел.
— Это ты про утреннего немца рассказываешь? — спросил Иохель, выходя на крыльцо. — Ты, мама, так и будешь держать гостей на пороге? Пойдем, Полина, покажу тебе, где тут что находится.
— Да это мы здесь заболтались просто, — улыбаясь, сказала Мария Ароновна. — Скажешь тоже, «в дом не пускаю». Я просто рассказывала об этом случае с немцем, который теперь здесь живет. Проходите, Полиночка, проходите.
* * *
— Что мама? Пугала уже, что чужие здесь не ходят? — улыбаясь, спросил Иохель.
— Разве что совсем немного, — ответила Полина, развешивая платье на плечиках. — Надеюсь, утюг у вас здесь есть? А то мое парижское платье много теряет от того, что оно немножко помялось в чемодане.
— Тема про чужих у мамы самая популярная, она этим всех неевреев пугает. Даже Синицына пыталась, он рассказывал. Забыл предупредить тебя об этом, извини.
— Ничего себе! — удивленно заметила Полина. — Интересно было бы посмотреть на эту схватку. Что же Сидор Иванович, что он сказал?
— Сказал, что я его послал, меня и слушать будет, а мама ему не указ. Полина, ты… на маму не обижайся. Она, конечно, женщина тяжелая в общении, но это… это у нее такая любовь. До войны она совсем другая была, веселая. А потом, когда мы из Каунаса еле ноги унесли — как что-то сломалось в ней. Она после войны даже на недолго возвращаться туда не хочет — сколько там похоронено тех, кого она знала.
— Ладно, Ёша, пойдем, устроим твоей маме праздник. И, если вспоминать Сидора Ивановича, то ничего страшного не произошло — живу-то я с тобой, а не с твоей мамой.
Глава 21
Мария Ароновна проводила их до калитки, вышла на дорогу и смотрела вслед, пока они не скрылись за поворотом.
— Ты знаешь, Ёша, я до сих пор чувствую ее взгляд на спине, — пожаловалась Полина. — Наверное, это у вас семейное, все эти внушения и гипноз. А ты знаешь, она мне сказала, что ты можешь на мне жениться и она не будет против, хоть ей это и не понравится.
— Сынок, — попытался скопировать мамины интонации Иохель, — если ты будешь неосторожен и девушка от тебя забеременеет, то тогда как честный еврей ты должен будешь на ней жениться!
— Приблизительно так она мне и сказала, — засмеялась Полина. — И прекращай ее передразнивать, это всё-таки твоя мама. — Она снова засмеялась, но вдруг серьезно продолжила: — Но учти, тащ майор, чтобы еще раз меня сюда затащить, тебе придется очень сильно постараться.
* * *
Утром в Москву приехали не то чтобы поздно, но, пока добрались домой, выяснилось, что Полине уже надо выходить на работу. Тут она показала чудеса скорости: успела за считанные минуты сходить в душ, одеться, съесть бутерброд и, приговаривая «Только бы не опоздать», умчалась на работу с крохотной задержкой против обычного графика.
Проводив Полину, Иохель спокойно выпил кружку кофе, съел приготовленную Синицыным яичницу с колбасой — и свою порцию, и Полинину, посидел, подумал о бренности бытия, краем сознания с сожалением отметив, как хлопнула дверь за Сидором, а значит, кофе никто не сварит.
Бросив в бой мизерные остатки силы воли, он встал, выпил стакан воды, опять разочарованно вспомнив, что Синицын ушел, надел пиджак и пошел к телефону-автомату, чтобы позвонить пациентке и уточнить, как она себя чувствует. Но вместо того, чтобы рассказать о том, как ей становится лучше и погрузиться в легкий транс от подаваемой Иохелем команды, она закричала в трубку:
— Ой, Иосиф Моисеевич, как же хорошо, что Вы позвонили!