— Учиться, так учиться, — вздохнул Сидор. — Мне не трудно. Только, тащ майор, давай без этих твоих премудростей. Мне оно не надо. Ты мне покажи, что делать, а я выучу. Рапорта эти твои я быстрее тебя освоил, новые придумки, смотришь, тоже одолею.
Синицын действительно учился очень быстро. Там, где Иохель застревал на описаниях, Сидор разбирался так, будто заранее всё освоил и теперь только прикидывался, что материал для него новый и неизвестный.
После месяца тренировок Иохель решил, что тянуть больше нечего и надо провести экзамен для Синицына. Экзаменаторов он выбрал самых суровых.
* * *
Розу, как более опытную, сегодня поставили одну: Карина, с которой она работала вместе, заболела и лежала дома с жаром и кашлем. Место было привычное, хлебное, на углу площади трех вокзалов, мимо постоянно проходило много дурачья, облапошить которых было проще простого. Некоторые даже сами подходили и просили погадать. Таких Роза жалела, самую малость, конечно, оставляла им немного денег. Приемы работы с дурачками были простыми, но действовали почти без сбоев.
Шура, старшая, подходила каждый час, собирала деньги, чтобы не пропали, если заберут в милицию. Милиции, впрочем, никто не боялся, даже если дурачки и приводили милиционера, то ничем это не заканчивалось: денег и вещей при гадалке уже не было, в отделение сразу же прибегали все ромалы, какие только находились поблизости и кричащая и галдящая толпа быстро вызволяла своих.
Но когда Шура подошла в очередной раз, то увидела Розу сидящей на бордюре и громко рыдающей как ребенок. Рядом лежали кучкой заработанные ею деньги: несколько бумажек, придавленных сверху мелочью, чтобы не разлетелись.
— Что с тобой, Роза? Ты почему не работаешь? Заболела? Что плачешь?
Роза в ответ только зарыдала еще сильнее и Шура вылечила подругу с помощью пары пощечин.
— Что случилось? — повторила она.
— Колдуны, Шурка, колдуны. Пришли, двое, — всхлипывая, начала рассказывать Роза, — один молодой, жид, симпатичный, второй старый, русский, хромой. Он жида слушал. Тот сказал ему что-то, улыбнулся, и они сразу подошли и начали говорить. Потом… не помню…, — опять заплакала Роза. — Потом смотрю — сижу здесь, деньги рядом, а жид говорит старому, молодец, правильно всё сделал. И они ушли-и-и-и. Шура, они колдуны, я тебе говорю, я даже рукой пошевелить не могла, они меня точно заколдовали.
— Дура ты, Роза. Наверное, это чекисты секретные, это они так испытания свои проводят. Ладно рыдать, вставай уже, смотри, сколько наших денег мимо проходит. А
колдуны эти, они не вернутся уже, не переживай.
Шура помогла подруге встать и ушла, бормоча себе под нос охранное заклинание, которому научила ее бабка. Никаких секретных чекистов не было, это Шура знала точно. Хорошо, хоть эти колдуны душу из девки не вынули. Но надо ее в другое место отдать, мало ли что они с ней сделали.
* * *
— Моисеич, а что ж мы деньги у гадалки не забрали? Самим скоро жрать нечего будет, а ты добычу, считай, на дороге оставил, — ворчал Синицын.
— Разве то деньги? Плюнуть и растереть. Сколько там было? Рублей десять.
— Четырнадцать рублей и семьдесят пять копеек, если точно.
— Крохобор ты, Сидор. Считай это платой за экзамен. Смотри теперь, без моего ведома не делать ничего. Брать надо сразу, и так, как ты говорил, чтобы в тюрьму не сесть, а не по рублю у цыган. Ищи, Синицын, жулика какого-нибудь, ворюгу, такого, чтобы потом искать побоялся. Походи, разузнай, а как найдешь, мы его заставим с нами поделиться.
— Это я сделаю, тащ майор. Надо бы тебя на работу оформить. Есть тут одна артель, обещали помочь, если надо. Кладовщиком устроят или сторожем. Думаю, надо сходить туда на днях.
_____________________
[1] В советском паспорте графа «национальность» сохранялась до самого распада СССР. Пятым пунктом в анкетах присутствовала она же.
[2] Сначала школы фабрично-заводского ученичества, потом ФЗО, с конца пятидесятых — ПТУ.
[3] В РИ министерства сменили наркоматы в 1946 году. К 48 году точно сменили.
[4] 24 года на момент описываемых событий.
[5] В 1969 первое издание.
[6] В 1948 году здания института экспериментальной медицины были постепенно переданы Атомстрою.
Глава 5
На следующий же день утром Иохель спросил Синицына:
— Когда ты меня в эту артель свою отведешь?
— Да хоть сейчас. Ребята там свои, помогут. Жалование, правда, не дадут, но справка с места работы будет настоящая, не придерешься.
Артель располагалась совсем рядом, в полуподвале на соседней улице, Иохель проходил мимо этого дома чуть не каждый день.
— Матвей! — крикнул в открытую дверь Синицын. — Ты здесь?
— Здесь он, заходите, — ответил им выходящий из полуподвала мужчина в засаленной и заплатанной гимнастерке и таких же галифе.
— Матвей Петрович, мы к тебе, — сказал Сидор, пропуская доктора вперед в открытую дверь. — Вот, знакомься, Иохель Моисеевич, я тебе о нем рассказывал.
Директор артели, здоровенный, не меньше двух метров, дядька с гладко выбритой головой и шикарными казацкими усами (один ус даже был намотан на ухо), увидев Иохеля, странно хрюкнул, отвел взгляд в сторону, сел на крякнувший под ним стул и показал доктору на стоявший впритык к крытому зеленым сукном канцелярскому столу венский стул с сильно поцарапанными ножками:
— От тут присядьте, — сказал он густым басом с таким щирым украинским акцентом, что Иохель на секунду представил себя каким-нибудь мелким персонажем из «Тараса Бульбы». Впрочем, эту аналогию он попытался побыстрее развидеть, припомнив, что будучи евреем и литвином, у батьки Тараса он вряд ли мог рассчитывать на что-нибудь хорошее кроме быстрой смерти.
— Вот документы мои, — первым прервал затянувшуюся паузу Гляуберзонас.
— Глянем опосля на документы, — сказал артельщик. — А от глянь, дорогой товарыш, на вот это вот, — сказав это, он встал, снял рубаху и повернулся к Иохелю спиной. — Ты ж доктор, оцени работу.
— Хорошая работа, — немного помолчав и пощупав шрам, тянущийся от левой лопатки через подмышку, сказал Иохель. — Шов ровный, зажило, скорее всего, чисто, первичным натяжением. Пришлось вот здесь, — сказал он, нащупав дефект, — удалить куски двух ребер. Больше сказать ничего не могу.
— Значит, не признал свою руку, — сказал Матвей, поворачиваясь к нему лицом и надевая рубаху. — Это ж ты, доктор, под Кременчугом в сорок втором меня с того света вытащил. Сколько потом ни показывал, все в один голос говорят, что сильно мне повезло, что живым остался. А что не инвалид немощный — так совсем чудо. Спасибо тебе, Иохель Моисеевич, — он отступил на шаг назад и поклонился в пояс. — Я твой должник навек. Что скажешь, всё для тебя сделаю, ничего не спрошу.
— Вы извините, не могу Вас вспомнить, — сказал Иохель. Про Кременчуг в сорок втором он помнил только бесконечные операции, врачебные обходы на бегу и постоянное желание спать.
— Так понятно, сколько нас там было, — ответил Матвей, после чего, тяжело вздохнув, будто только что выполнил тяжелую, но очень нужную работу, сел за стол, открыл паспорт Иохеля, вписал его данные в какой-то журнал, аккуратно вырвал из ученической тетради в клетку листочек и красивым каллиграфическим почерком с завитками выписал справку о том, что Гляуберзонас И.М. работает в качестве кладовщика в артели «Железный ремонт» с первого апреля одна тысяча девятьсот сорок восьмого года, его заработная плата составляет шестьсот пятнадцать рублей в месяц и, витиевато расписавшись, приложил сверху большую фиолетовую печать, а затем промокнул документ взятой из той же тетрадки промокашкой, сложил пополам и отдал Иохелю.
— Вот, доктор, пользуйтесь. Если что, я подтвержу в любой момент. Зарплату, конечно, платить не смогу, Вы уж извините.
— Какая зарплата? — сказал Иохель, поднимаясь со своего стула и протягивая руку. — Спасибо, что помогли.
— Моисеич, подожди меня на улице, я сейчас, минутку только, — сказал Синицын, пропуская Иохеля к выходу.
Минут через пять Сидор вышел, довольно улыбаясь и придерживая полу пиджака.
— Это получше слов будет, — сказал он, — выпьем за здоровье Матвея Петровича, и ему приятно, что тебя уважил [1].
На выходе из двора на улицу шедший чуть позади Синицын тихо сказал:
— Притормози, тащ майор, глянь, кто идет.
По улице прямо перед ними прошел, не поворачивая голову адъютант генерала Яшкина, франтоватый, несколько женоподобный капитан, фамилию которого Иохель забыл (а может и вовсе не знал). Он был явно доволен жизнью: на румяном лице как приклеенная сияла улыбка, из-под фуражки выбивался набриолиненный чуб, форма сидела на нем как влитая, выдавая индивидуальный пошив.
— Вот и добыча наша, Моисеич, прошептал Синицын. — Ты как думаешь, если генерала Яшкина за вымя подергать, небось, совесть у нас не шевельнется?
— Ни на секунду, Сидор, — ответил Иохель. — Ты за адъютантом потихоньку посмотри, где-то он рядом с нашим генералом обитает. А я пока дома подожду.
* * *
Слежка за капитаном дала результаты только через неделю. Сильно мешало то, что Синицын ходил пешком, а капитан — ездил на машине. Дворники и шоферы, с которыми он свел знакомство, ничего о капитане не сообщили — возили его по работе, где живет, никто не знал. О Яшкине Сидор не спрашивал, чтобы не наводить подозрения, да и в легенду о соблазненной и брошенной беременной сестре генерал никак не вписывался.
Синицын похудел и осунулся, из неприкосновенного денежного запаса пришлось достать деньги на ремонт разваливающегося сапога, не выдержавшего долгих походов по московским улицам. Незамеченным Сидор оставался только потому, что капитана Задорожного интересовал только он сам, а на окружающих он не обращал никакого внимания, что позволяло при слежке особо не прятаться.
Обиднее всего было то, что капитан в тот день, когда они его впервые увидели, только вышел из дома. От квартиры, в которой снимали комнату Иохель с Сидором, до квартиры родителей Задорожного, в которой тот жил, ходу было от силы минут десять. К тому же адрес легко находился в телефонном справочнике.