— А вершу? — спросила Нина. — Глыпа их снова может поставить. И опять будет ловить карпов.
Гм, верши… Что с ними сделать?
— Нина, — сказал я, — уже наступает вечер. А мы промокли и озябли; видишь, у тебя и «гусиная» кожа на локтях. Давай разведём костёр.
— Это чудесно!
На берегу, в густых зарослях, насобирали мы хворосту, сухих веток. И пока Нина разводила костёр, я вытащил Глыпины верши. Они порядком вымокли на дне, почернели, и теперь от них на сто шагов несло илом и рыбьей чешуёй. Эти тяжёлые сооружения я поставил так: одну вершу подпёр другой, вышло нечто наподобие шалаша, а внизу оставалось место для костра. Когда вспыхнуло пламя, мы увидели грандиозную картину: задымились верши! Тёплый шипучий дым, как змея, полз сквозь плетёные прутья и чёрным столбом поднимался вверх.
— Смотри! — сказала Нина. — Будто чумы[3] дымят. А мы с тобой эскимосы и едим медвежатину.
Да, съёжился я, и впрямь мы похожи на эскимосов.
То ли огонь добавил темноты, то ли мы не заметили, как быстро сгустились сумерки. И вот уже нас обступила ночь, обступили чёрные кусты, от которых тянуло речной сыростью. А когда огонь отбрасывал темень — лишь на короткое мгновение, — багряный отблеск падал на парус, и тогда нам видно было мачту и дремлющий кораблик, который стоял у берега. Над нами горели звёзды, синие, как искры бенгальских огней.
Я ещё подбросил хворосту в костёр, пламя взметнулось вверх, под самые верши. Долго шипела и ворчала сырая лоза, но вот наконец вспыхнула, красные языки поползли в небо, и верши, как две ракеты, снопами огня осветили весь луг.
Вот это зрелище!
Нина подскочила (а глаза блестят) и давай: «Трам-та-там! Трам-та-там!» И пошла кружить вокруг костра, встряхивает косами, хлопает в ладоши, и я за ней — будто в бубен бью, а пламя трещит, рассыпает на землю искры. Слышите? Гремят тамтамы в джунглях!
И вдруг — ночь…
Упал, развалился костёр, сразу повеяло холодом, обдало пустотой, обожгло осенней грустью.
Между нами стояла ночь; я держал Нину за руку, но не видел её. Мы притихли, словно осиротели без огня. Где-то в небе одиноко, со свистом пролетела ночная птица.
— Осень, — сказала Нина.
— Осень, — сказал я. — Птицы в тёплые края собираются.
— И мне пора.
Я почувствовал, как она легонько пожала мне руку.
…Нина уплывала осенью.
Всё уплывает осенью: листья по воде, тучи, паутина, птицы, школьники, комбайны. Всё куда-то плывёт, прощается. И Нина тоже прощалась.
Как всегда, мы встретились с ней на реке. Она сидела в кораблике, я на камне. По воде проносились тени журавлиных стай.
— Ты в какой класс пойдёшь? — спросила Нина.
— В третий.
— Значит, скоро забудешь меня.
— Э-э, — пожал я плечами, — оставим ненужные разговоры!
— Нет, ты забудешь меня, — тихим, но твёрдым голосом сказала Нина. — У меня много друзей, они выросли, купили мотоциклы, транзисторы, билеты на футбол. И когда я прихожу к ним в гости, они смотрят на меня сонными глазами и не узнают. «Ты кто?» — спрашивают. «Нина», — говорю. «Не знаем такой». — «А помните, говорю, как мы слушали в степи пауково радио?» — «Фу, что за глупости!.. Пауково радио! Иди, девочка, своей дорогой и не морочь нам голову!..».
Кто знает, о ком это рассказывала Нина, но я почему-то сразу представил Глыпу, представил, как он хлопает глазами, слушая свой патефон: он если выпьет, всё время крутит одну и ту же пластинку:
Эх, Дуня, Дуня-я-я,
Дуня ягодка моя…
— Не все же такие, — обиженно засопел я. — Адам не забывал. Он часто о тебе говорил.
— Адам… — Нина как-то особенно произнесла это имя. — Адам был ребёнок. Большой ребёнок. У него был свой Бумс, своя Сопуха и свой фонарик. Фонарик он подарил мне, ты его видел.
— Так это подарил Адам? — Только теперь я узнал, где она взяла грибок, который светил в пещере лунным светом.
Я пошарил в кармане, вытащил свои припасы. Забрёл по колено в воду, к её кораблику, и сказал:
— Нина, вот два камушка. Самые лучшие. Один светлый, другой с багрянцем. Они высекают огонь. Когда тебе будет очень страшно, возьми их и высеки огонь, и страх как рукой снимет.
— Чудесные камушки, — поблагодарила Нина и бережно завернула в платочек. — Ну, Лёня, мне пора.
Она села в кораблик, спустила на воду вёсла. Легкий, из сосновой коры, парусник вышел на течение. Вся река была усеяна жёлтыми листьями, от них рябило в глазах: и среди этих жёлтых листьев плыл её тихий кораблик. А над нею неслись паутинки, а ещё выше — журавлиные косяки. Река петляла по долине, терялась за бурым холмом. И кораблик, удаляясь всё дальше и дальше, сливался с горизонтом, превращался в маленькую точку. Теперь мне казалось, что я вижу загрустившую девочку, которая розовела на солнце, словно горящая свеча.
— Нина, проща-ай! — взмахнул я рукой.
«Ща-ай!» — ответило мне эхо.
— Приезжай на будущее лето. Ждать буду. Слышишь?
— Слышу!.. Приеду!..
Я поднялся на носки, но парусник стал крошечным, как тень журавля. И вдруг мне показалось: в самом деле это журавль!
Посмотрите, он поднялся с воды, низко понёсся над землёй, резко взмыл в небо и с виража пошёл за удаляющимися косяками.
Даже пригрезилось мне: вижу я Нину. Она направляет свой сказочный фрегат в голубой залив, гребёт среди туч. И тучи возвышаются над нею, как скалы. А парус у Нины — как белое перо. И вокруг — чистая голубая вода, не видно ей дна.
Поплыла Нина в тёплые края. Вслед за птицами.
…До сих пор не знаю, существовала ли на самом деле такая девочка, или я её просто выдумал.