Тем временем Ласло продолжил беседу, прерванную сначала официантом, а затем вмешательством воришки.
— Чего-то ты путаешь, звёздный пёс. Время линейно, следовательно, твои измышления о кольцевом варианте полнейшая чушь… Марио, берегись! — почувствовав опасность, Ласло резко уклонился в сторону.
Несмотря на солидные размеры, у его преподавателя оказалась отменная реакция. Игольчатые снаряды просвистели мимо них и ровными рядами вонзились в стену. В воздухе повис резкий запах, чем-то похожий на запах миндаля.
Собутыльники дружно оглянулись. Повезло не всем. Часть отравленных игл ушла в зал и несчастливцев постигла незавидная участь — быть парализованными на сутки.
Марио Ирвинг с сокрушённой миной на физиономии покачал головой.
— Вот скотина, и я не лучше. Совершенно забыл, что кайро довольно мстительные гадёныши, — прогундосил он, прикрывая нос чёрным шёлковым шарфом с вызывающе яркой раскраской.
На замысловатой бирке значилось, что это изделие дома До-До, межгалактического законодателя мод. Стоил такой шарфик целое состояние и Ласло вздохнул, ему оставалось лишь завидовать его обладателю; у него таких денег не было.
— Да ладно, всего не предусмотришь, — сказал он Ирвингу и брезгливо поморщился.
Запах, испускаемый рептилоидом, на воздухе изменил состав и перешёл из разряда экзотических в разряд неприятных.
— Пошёл вон, вонючка! — при помощи пинка землянин придал ускорение замешкавшемуся кайро и с любопытством проследил за траекторией его полёта. — О-па! Гляди-ка, упал!
Потеряв интерес к незадачливому воришке, он пригубил вино.
И тут за их столом, будто по мановению волшебной палочки, возник загорелый до черноты молодой человек, облачённый в потрёпанный полувоенный хаки. Ласло это не удивило. Правда, с появлением неожиданного гостя в его груди забушевала неуёмная радость, и окружающий мир приобрёл нереальный золотой отсвет. Пробуя вино, он поднёс к губам бокал.
— Амброзия! — на его лице появилось благоговейное выражение. — Ты только попробуй, пап, оно того стоит!
Сняв шляпу, Пётр Романович пригладил волосы, выгоревшие почти до белизны, и с сомнением глянул на бутыль.
— Думаешь, стоит? Вид у него не очень, больше похоже на отраву.
Взгляд Ласло был более, чем красноречив. Тогда Пётр потянулся к бутыли, вынул откидную пробку в форме неведомого чудовища, и ярко-оранжевая густая струя ударила в дно бокала.
С глубокомысленным выражением на лице Романович-старший покатал напиток на языке, и одобрительно хмыкнул.
— Неплохо! — соизволил он признать и, окончательно проанализировав свои ощущения, с энтузиазмом добавил: — Знаешь, очень даже неплохо. Правда, у твоего деда вино получается не хуже, и вдобавок не имеет такой ядовитой окраски.
— Твоя правда, — согласился Ласло и кивнул отцу. — Привет, бродяга! Какими судьбами? Неужели надоело грабить усыпальницы фараонов?
— Не замай! Археология это святое, — с шутливой строгостью отозвался Пётр.
— О да! Что и говорить! Работа для тебя всегда была на первом месте.
Ласло поморщился, заслышав упрёк в своём голосе. Бурлящая радость, отзываясь на его настроение, понемногу пошла на убыль, и вместе с ней начал ослабевать волшебный свет в окружающем пространстве.
На загорелом до черноты лице появилась мягкая полуулыбка.
— Ну, зачем же столь трагично? Ведь вторым по важности для меня был ты.
— Вот спасибо!
— Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, — произнёс Пётр и вокруг его глаз разбежались лучики морщинок. — Вот заглянул на огонёк. Не возражаешь?
— Спрашиваешь! Как говорится: «мой дом, твой дом», — начал Ласло и, поражённый, умолк на полуслове.
Наконец-то, даже в утреннем полусне-полуяви, до него дошла необычность происходящего.
«Господи! — от прихлынувшего волнения у Ласло перехватило горло. — Ведь столько лет прошло, как отец исчез. Правда, тело не нашли, а это значит…» — его мысли заметались, ища рациональное зерно, но надежда таяла как дым. «А ни черта это не значит!» — грустно сказал он себе, осознав, что сидящий напротив человек по виду его ровесник, хотя в неестественно ярких голубых глазах уже просматривалась паутинка красных прожилок — подарок палящего солнца.
«Почему? Почему ты пришёл только сейчас? Не важно, что во сне! Почему ты ни разу не приснился тогда, в детстве, когда ты был мне так нужен?!» — кричал маленький мальчик, до сих пор живущий в его душе, но Ласло не решался озвучить его вопрос.
Стараясь справиться со щемящей болью в сердце, он не сводил глаз с лица того, кто и сейчас был для него самым важным человеком на свете. Но мальчик не умолкал, и вслед за ним его переполняла горечь потери, такая острая, будто он вновь вернулся в детство.
Маленький Ласло так тосковал по отцу, так ждал его приезда, что ему частенько грезился его голос, его уверенные шаги и временами даже он сам, мелькающий в проёме двери.
Радостно крича, мальчик влетал в комнату, но его встречала всеобъемлющая звенящая пустота.
Лет до семи это выливалось в полномасштабные истерики, и врачи советовали старикам на какое-то время отправить внука в больницу. Но старый Иштван был твёрд как скала. «К чертям лекарей! Что они понимают, эти глупые мальчишки и девчонки? Есть только одно лекарство от разлуки, — ворчал он, когда перепуганная бабушка была готова согласиться с врачами и отправить любимого внука в лечебницу. — Дура ты старая!.. Маришка, прекрати хныкать! Ничего с нашим мальчиком не случится. Лучше, чем с нами, ему ни с кем не будет».
Присев рядом с кроватью внука, старик тяжко вздыхал и тянулся за трубкой, всегда оттопыривающей карман его пиджака.
— Эх, грехи наши тяжкие! Конечно, с родителями Владиславу было бы лучше, да где ж ты их возьмёшь?
— Вот-вот! — отзывалась бабушка из кухни, где с грохотом орудовала посудой. — Пётр всё время торчит на раскопках, а мать и вовсе неизвестно где. Говорила я нашему оболтусу, — не женись, гулящая она. Как пить дать, бросит она вас. Так оно и вышло. А случится что с ребёнком? Кто будет в ответе? Конечно, мы, ведь больше некому.
— Не каркай, старуха! Мы ещё на свадьбе внука погуляем.
— Дай-то бог! — опустившись рядом с мужем, Маришка клала прохладную ладонь на лоб мальчика и тихо звала: — Дитятко, не горюй, открой глазки. Смотри, что тебе бабушка принесла. Такие вкусные шанежки, ты только попробуй. Испекла их на меду, как ты любишь, — уговаривала она, гладя его по непослушным вихрам. — Поплачь, моё солнышко, только не молчи. Ведь в детстве горе как водичка, поплакал, и нет его.
В добрых глазах бабушки светилось такая любовь, что Ласло не выдерживал и бросался в её объятия, а затем, давясь слезами, ел хрустящую тёплую сдобу, запивая её ледяным молоком прямо из крынки, только что принесённой из ледника.
— Ах ты, лиходей! — ругалась бабушка. — Ишь, что удумал! Зачем ты дал ребёнку холодное? Хочешь, чтобы он заболел?
— Не заболеет, — уверенно отвечал дедушка. — У нас крепкая порода. Ведь он наследник двух великих королей — венгерского и русского.
— Не бреши, старый! — как всегда при таких разговорах, на бабушкином лице появлялось скептическое выражение. — Не забивай ребёнку голову сказками. Разве так живут потомки королей?
— Я тебе не собака, чтобы брехать, — обиженный Иштван хватался за драгоценную шкатулку и тыркал её под нос жене. Там у него лежали пожелтевшие от времени бумаги и совсем ветхие свитки с огромными печатями.
— Вот смотри, Маришка! Здесь вся наша родословная, в том числе и твоя. Ведь ты у нас тоже не из простых. Хоть и побочный, но потомок венгерских королей.
Сложив натруженные руки на коленях, бабушка неслышно вздыхала.
— Знаю, знаю! Да толку-то от этого, как от козла молока. Хороша принцесса, которая гнёт спину как простая крестьянка.
— Не гневи Бога, Маришка! Не так уж плохо тебе живётся, — хмурился Иштван. — Уж я старался, чтобы ты ни в чём не знала нужды. На праздниках соседки исходят от зависти, глядя на твои наряды и украшения. Да и в поле ты ни разу не выходила. Поначалу я сам справлялся, а теперь вот работников нанимаем.
— Я тоже не белоручка! — сердилась бабушка. — Каждое твоё желание упреждала и вообще помогала, чем могла. Посмотри, наш дом — полная чаша. Чистота и уют. А в поле ты меня сам не пускал, говоря, что это не женская работа.
— Было дело, — лицо дедушки светлело. — У кого бы рука поднялась — выгнать такого нежного ангела на тяжелые работы?
Он тепло улыбался жене, и та в смущении опускала глаза, снова чувствуя себя шестнадцатилетней девчонкой, которая без памяти влюбилась в статного парня, однажды повстречавшегося на её пути.
Иштван ухмылялся в усы.
— Скажи, Владислав, — он называл внука только полным именем, данным ему при крещении, — Маришка и сейчас у нас редкая красавица.
Позабыв о горе, мальчик с готовностью кивал и ещё крепче прижимался к бабушке. Красавица или нет, для него она была самой лучшей из женщин.
— Вот и я говорю, повезло нам с бабкой.
Дедушка опускался в кресло-качалку, стоящую у распахнутого окна, и ставил на колени шкатулку. Нацепив очки, он некоторое время перебирал бумаги, а затем опускал резную крышку с двуглавым орлом. Некоторое время он глядел на величественные горы, синеющие за распахнутым окном, а затем поворачивался к внуку и долго вглядывался в его лицо.
— Что ж, у каждого на роду своя судьба написана, — говорил он в задумчивости и убеждённо добавлял: — Попомни мои слова, Маришка, придёт время, и наш внук станет королём. Ведь кровь — не водица, однажды своё возьмёт.
Словно птица крыльями, бабушка взмахивала руками и прижимала мальчика к груди. Будто это могло оградить его от будущих невзгод.
— Скажешь тоже! Лучше бы ты ему счастья пожелал. Не слушай деда, моё солнышко! От королевства мало радости, одни печали.