— Виомель из погребов Смарита не нуждается в добавках! Этот благородный напиток прекрасен сам по себе! — возопил Ирвинг и снова потребовал принести ему пиво, без всяких посторонних примесей, как он выразился.
Но чулианец не был бы чулианцем, если бы сразу уступил в споре.
— Господин, вы сначала попробуйте. Если вам не понравится, я принесу другую кружку. Бесплатно, — посулил он.
— Нет уж, увольте! Я эту вашу гадость пить не буду! — с досадой воскликнул Ирвинг и, закатив глаза, вновь приступил к переговорам.
— Уважаемый, объясняю на пальцах. Видите такие розовые загогулины? Это массилоны, которые определяют качество виомели, — сказал он, и кабатчик состроил понимающую мину. — Так вот, ваши оливки нарушили их структуру и теперь это уже не благородный напиток, а ослиная моча, за которую я не дам ни гроша! Это вам, надеюсь, понятно?
— Да, господин, — погрустнел кабатчик, которого больше убедили не слова посетителя, а его удар кулаком по столу. — Если вы так ставите вопрос, я принесу вам виомель без оливок.
— Ну, слава Атуму! Наконец-то, вразумил!
Обиженный кабатчик хотел было что-то возразить, но зверский взгляд долговязого привереды заставил его ретироваться.
— Нет, ты это видел? — обратился Ирвинг к Борцу, который терпеливо ждал окончания разыгрываемой комедии. — Ну что за народ! Ты им одно, а они, знай, талдычат тебе другое! — возмущённо сказал он, но тут вернулся кабатчик, и его физиономия просияла. — Ну вот, совсем же другое дело! — радостно воскликнул он, глядя на запотевшую кружку, наполненную желанной виомелью.
Но кабатчик всё же исхитрился подпортить ему триумф.
— Попробуйте нашу фирменную закуску, — сказал он и поставил перед Ирвингом тарелку.
В её центре сиротливо жались друг к другу всё те же три злополучные оливки.
— Кушайте на здоровье, — елейно добавил кабатчик и, повернувшись спиной, которая переходила в обширный оттопыренный зад, с победным возгласом «ха!» провёл ладонью по напомаженным волосам и после этого удалился с гордо поднятой головой.
Борц сдавленно хрюкнул и потянулся за кружкой с пивом, а Ирвинг не выдержал и расхохотался.
В общем-то, разыгрываемая интермедия повторялась каждый раз, когда они заходили в этот уютный кабачок, и уже носила характер ритуала. Хитрый хозяин знал, как угодить посетителям, за что они и любили это заведение, хотя цены здесь были просто заоблачные.
Правда, качество находилось на той же высоте. Такого отборного пива и диковинных закусок больше ни у кого не было — во всяком случае, так уверял Ирвинг и Борц ему верил. Ведь его приятель был гурманом по натуре и знал толк в еде и напитках. При этом он оставался истинным разведчиком и при нужде мог съесть всё что угодно: хоть суп из топора, хоть свежего червяка.
Вскоре кабатчик появился снова. На этот раз он, тяжело отдуваясь, тащил громадный поднос, заставленный разнокалиберными плошками, от которых шёл одуряющий аромат специй и мяса.
В предвкушении предстоящего пиршества Ирвинг потёр руки и взялся за столовые приборы, тускло поблескивающие чистым серебром.
Спустя час, жмурясь, как сытый кот, он допил остатки виомели и, закусив спорными оливками, с сожалением посмотрел на стол, где не осталось ничего, кроме горы пустой посуды.
— Эх, съел бы ещё чего-нибудь, но, боюсь, уже ничего не влезет.
— Если будешь столько лопать, то скоро тебя снова разнесёт, — заметил Борц.
— Ну и пусть, — равнодушно отозвался Ирвинг и глянул на маленькую эстраду. Там сидел худенький парнишка и, подыгрывая себе на какой-то инопланетной разновидности баяна, с воодушевлением пел на незнакомом языке.
Это сразу же напомнило друзьям о Ласло, который, находясь в подпитии, тоже любил попеть. У землянина был приятный голос, и его мелодичные песни, полные то неизбывной цыганской тоски, то искристого мадьярского веселья, порою трогали их до глубины души. Особенно Ирвинга, у которого были тесные родственные связи с Землёй, родной планетой его ученика и друга.
«Есть что-нибудь новое о Романовиче?» — спросил он по закрытой связи.
«Нет и, похоже, не будет. Всё указывает на то, что он попал в лапы мнемосов. Никто другой не смог бы так искусно стереть рокайдианцам воспоминания», — ответил Борц.
«Думаю, это Киргон забрал Ласло и мальчика. — Ирвинг погрустнел. — У меня дурное предчувствие относительно Вайды. Латисса говорила, что мнемосы выполняют последнюю волю умирающих. Если Киргон пустился в путь, значит, ей совсем плохо. Во всяком случае, это объясняет исчезновение мальчика».
Соглашаясь, Борц кивнул. «Если ты прав, Романович попал в переделку. После его фокусов на планете Кшансе, у мнемосов нет уверенности, что ему можно стереть память. А раз так, остаётся только одно. Киргон его убьёт, чтобы он не выдал их местонахождение».
Ирвинг покачал головой. «Ласло так просто не убить, — заявил он и, уклоняясь от вопросов на эту тему, перевёл разговор на Масиму. — Кардо, я знаю, что ты подумал. Но поверь, я не сошёл с ума. Твоя разлюбезная Масима чрезвычайно опасна».
ГЛАВА 45. Шпионаж и любовь
Между тем женщина, послужившая причиной ожесточённого спора между друзьями, некоторое время ещё боролось за связь с реальностью, но, несмотря на всё своё упрямство, она была не из тех, кто способен выстоять в одиночку. «Бегство не зазорно, когда противник сильней тебя», — утешила она себя мыслью и, перестав сопротивляться действию нейролептика, ускользнула в беспамятство.
Затем Масиме показалось, что они уже прилетели и её поместили в одиночную камеру — куб без окон и дверей, выложенный изнутри белым пружинящим материалом. Чтобы увериться в реальности окружающего, она поднялась — что далось ей нелегко — и коснулась пальцами стены. Тактильные ощущения вроде бы подтверждали, что наркотический дурман рассеялся, но сомнения всё же остались. «Некоторые средства дают полную иллюзию реальности. Может быть, бред продолжается, и я всё ещё нахожусь на корабле?» — устало подумала она и, прислонившись спиной к стене, сползла вниз. Веки налились свинцовой тяжестью, и она снова провалилась в беспамятство.
На этот раз бред носил упорядоченный характер. Потом она поняла, что это не случайно и её намеренно заставили совершить прогулку по прошлому.
Переживая события тех давних лет, Масима вновь ощутила себя маленьким ребёнком, а это значит, что ей не просто плохо, а очень плохо. Яркий свет бьёт по глазам, кожа зудит от многочисленных укусов, во рту пересохло от крика. И над всем этим стоит оглушающий стрёкот, будто рядом множество цикад.
Ощущения настолько реальны, что женщина стонет, а затем захлёбывается младенческим плачем.
«Проклятье! Вы взяли слишком глубоко!» — сердится кто-то за кадром её воспоминаний. Она умолкает: звук знакомого мужского голоса действует на неё успокаивающе.
Следующее воспоминание тоже относится к раннему периоду жизни. По ощущениям ей около четырёх лет.
Масима забралась в чужой огород и, как пугливый зверёк, крадётся между грядок. От голода у неё кружится голова и темнеет перед глазами. В раннем детстве, сколько она себя помнит, он — её постоянный спутник, а ещё она всегда одна. Конечно, кто-то её спас, когда она была младенцем, но этот неведомый благодетель не слишком-то заботился о ней, если не оставил о себе никаких воспоминаний.
Девочка торопливо рвёт ягоду и горстями пихает её в рот, поэтому не сразу понимает, что случилось, когда утыкается носом в землю. Вскочив, она испуганно смотрит на женщину, на её перекошенное от злобы лицо и раззявленный в крике рот. Не переставая поливать её грязной руганью, она хватает её и тащит за собой. Масима спотыкается и падает. Женщина, не давая ей подняться, обрушивает на неё град ударов. Наконец носок ботинка попадает по виску, и она погружается в блаженное беспамятство, где нет ни боли, ни голода.
«Кошмар! Давай дальше!» — приказывает наблюдатель.
Масима этому рада. Выражение: «золотая пора детства» это явно не про неё. И вот она видит себя уже подростком.
Преисполненная негодования она стоит в кабинете директора приюта, и её распирает от желания что-нибудь или кого-нибудь пнуть. Социальный работник, курирующий заведение для сирот, сидит в кресле и смотрит на неё так, будто она не человек, а назойливая муха. Смысл его речей сводится к тому, что ей нет места в престижной школе, и она может не утруждать себя повторными заявлениями о приёме.
— Почему? — не отступает Масима.
— Почему? — мужчина снисходительно улыбается. — Потому, моя дорогая, что ты подзаборная девка, а не благородная барышня. Могла бы и сама догадаться.
— Я догадалась. Просто хотела услышать это от вас.
Масима расстегивает пуговицу форменной рубашки и с многообещающей улыбкой смотрит на мужчину. Он окидывает её оценивающим взглядом и в его глазах загорается заинтересованный огонёк. Знаком он приказывает подойти к нему, и она подчиняется, стараясь ни о чём не думать.
«Выходит, девочка рано пошла по рукам», — комментирует наблюдатель и Масиме хочется плакать от его слов. Он не прав. Это был её первый раз, причём не по собственной воле. Так приказала внутренняя советчица и она, зная, что это может плохо кончиться, не осмелилась её ослушаться.
«Внутренняя советчица? Кто это?» — сразу же настораживается наблюдатель, и Масима теряется, не зная, что ему ответить. Молчание длится слишком долго и тогда он спрашивает: «Неужели она лжёт даже сейчас?» В его голосе звучит недовольство и это страшно её расстраивает. Она силится сказать ему, как это происходит, но почему-то не может.
«Сэр, это невозможно в её состоянии. Пожалуйста, старайтесь не вмешиваться, иначе я не отвечаю за результаты», — предупреждает кто-то ещё и Масима больше не сомневается, что находится в тюрьме. Более того, она знает, что это ментальный допрос. Она пытается вернуть себе контроль, но безуспешно. Умная аппаратура нащупывает очередное значимое событие и её выбрасывает в пору юности.