– Ах, мадемуазель, вы говорите это так, будто сами там побывали. Прошу, избавьте меня от этих интимных подробностей… – в крайнем смущении промямлил Панчулидзев, хотя ему очень хотелось узнать, чем закончилась эта история.
Полина как будто прочитала его мысли:
– Да-да, история на этом не закончилась! Бедная императ… – тут она осеклась и перешла на шёпот: – Бедная Мария Фёдоровна тоже, наверное, полагала, что Катрин – очередное минутное увлечение упомянутого лица… Оно и прежде славилось сластолюбием, но увлечения всегда были кратковременными… Но не в этом случае. У нашей скромницы Катрин оказались цепкие ручки…
– Вы, похоже, завидуете… – язвительно заметил Панчулидзев.
Полина пропустила его слова мимо ушей:
– Катрин, уже в роли новой фаворитки, весь год прожила в доме у своего брата, графа Михаила Михайловича. Того самого, что женат на маркизе де Черчимджиоре. Говорят, маркиза немало споспешествовала развитию отношений Катрин с упомянутым лицом. И часто сопровождала её к местам тайных свиданий. Но когда слухи об этой связи поползли по столице, маркиза решила увезти свояченицу в Неаполь, подальше от сплетен. Заметьте, князь, всё это случилось как раз накануне предполагаемого визита известного вам лица в Париж. Я уверена, что отъезд Катрин за границу был вовсе не случаен, и там они непременно должны встретиться.
– Почему вы в этом так убеждены?
– Ах, князь, вспомните, как вы искали меня сразу после нашего знакомства, как жаждали снова увидеть… Или вы обманывали меня? – она кокетливо захлопала ресницами.
Панчулидзев, едва не поперхнувшись, тут же стал заверять её, что всё это – истинная правда.
– Ну-ну, я верю вам, князь… – отчего-то развеселившись, сказала она и добавила уже серьёзно: – Да, истинная любовь творит чудеса и не терпит пустоты. Разлучи тех, кто влюблён, и они всегда найдут дорогу друг к другу вопреки всем обстоятельствам… Eh bien, quoi, c'est magnifique, ça![47] Я почему-то уверена, что в истории с Катрин речь идёт вовсе не о банальном соитии, не об этой низменной потребности простых организмов, а именно о любви в самом высоком смысле этого трепетного чувства…
– Но какое эта истинная любовь имеет отношение к высокой политике и тем более к продаже наших колоний?
Полина отстранилась и посмотрела на него, как смотрит старшая сестра на несмышлёныша-брата:
– Мой милый князь, да самое прямое! Чтобы усомниться в этом, надо не знать малышку Катрин. Она ещё в институте умела ловко и исподволь влиять на события. Всегда добивалась того, что было выгодно ей… Не зря любила повторять моя старая няня: ласковое теля двух маток сосёт…
– И всё же я не совсем понимаю, при чём здесь теля…
– А ещё надо знать, что Катрин очень любит всякие блестящие безделушки, – Полина как бы невзначай кинула взгляд на свой перстень. – Тот, кто знает эту её особенность, всегда найдёт путь если не к её сердцу, то к ушам… А следовательно, и к ушам того, кто глядит на неё влюблённым взглядом. Cést toujours quelque chose[48]…
– Неужели вы всерьёз думаете, мадемуазель, что мировая политика вершится в дамских будуарах?
– Так думаю не я одна. Так в своё время и не без оснований полагали и Меттерних, и Талейран… Впрочем, в одном вы, князь, наверное, правы: в России женщина, будь она даже самой Екатериной Великой, ничего в одиночку не сделает. Ей непременно потребуются единомышленники. И у нашей милой Катрин, мне кажется, они или уже есть, или появятся в самые ближайшие месяцы. Например, младший брат её возлюбленного…
– Но при чём здесь Константин Николаевич? – забывшись, произнёс Панчулидзев имя великого князя.
– А вы вспомните, что писал Мамонтов. Когда у Коко (кажется, так упомянутую особу зовут в ближнем кругу) появилось желание продать Аляску? Да, именно тогда, когда он отдыхал в Ницце! Вам не кажется это странным? Почему именно на Лазурном берегу пришло это ему в голову? Отчего именно в это время? Может быть, там с Коко что-то случилось? Скажем, некто, заинтересованный именно в таком развитии событий, подсказал ему такое решение. Или навязал оное, умело воспользовавшись какой-то из его слабостей… Я имею в виду не только страсть к балеринам… Последняя вполне вытекает из поведения его супруги, Александры Иосифовны, предпочитающей мужу своих фрейлин или его адъютантов…
Возмущённый до глубины души Панчулидзев попытался зажать ей рот:
– Что вы такое говорите!
Она усмехнулась:
– Князь! Я не пытаюсь вас шокировать! При дворе это всем известно. А вот то, что я скажу вам сейчас, знают немногие. У Коко есть куда более серьёзные предпочтения, чем жрицы Терпсихоры. Скажем, амбиции править и всегда быть во всём первым… Говорят, что бывший Государь, уже находясь на смертном ложе, буквально под угрозой предания верховному суду, взял с Коко клятву не покушаться на власть своего старшего брата. Коко пообещал и целовал в этом крест. Мне поведал эту душераздирающую историю человек, которому нельзя не поверить. Он присутствовал при последнем свидании Коко с отцом. Однако едва тот умер, как клятва эта была нарушена. Коко создал некую заговорщицкую организацию «Мертвая голова», целью которой, как говорят, было сначала уничтожить детей упомянутого высокого лица, потом, учитывая его слабость к алкоголю, споить его, расслабить умственно и стать при нём регентом. А от регентства, как вы понимаете, совсем недалеко и до полной власти… Уж не знаю, каким чудом тогда договорились. Коко организацию распустил, был прощён и назначен на самые высшие должности… Однако очень сомневаюсь, что он оставил свои амбиции. Достаточно вспомнить слухи о его связях с Герценом, разговоры о том, что будто бы и о намерениях Каракозова он знал заранее… Нет-нет, я ничего не хочу утверждать. Ничего, кроме того, что в Ницце вполне могли найтись люди, способные повлиять на Коко, убедить его действовать так, а не иначе… И способы такого влияния могли оказаться самые разные: красивая женщина, солидный куш, вступление в некую тайную организацию…
Панчулидзев не выдержал и оборвал её с возмущением:
– Это всё ваши досужие домыслы, мадемуазель. Я не допускаю мысли, чтобы председатель Государственного Совета предал интересы России и своего венценосного брата. Думаю, что это всё масоны да ваши друзья-революционеры распускают гнусные слухи, пятнают честь царственных особ, баламутят народ. Как некогда Исав продал своё первородство Иакову за миску чечевичной похлёбки, так и эти новоявленные чернокнижники готовы за полушку вредить Государю, Отечеству, народу российскому! А веру отцов наших и дедов так и норовят сложить к ногам римскому папе и иезуитам!
Полина скорчила презрительную гримасу:
– Князь, простите меня, но вы же – современный человек! Неужели вы до сих пор верите во всё, что сейчас сказали? Разве вам не понятно, что бедную Россию продают не какие-то мифические масоны, а её собственные правители! Рыба гниёт с головы… Неужели вы не видите, что в Зимнем – такие же актеры, каких мы видели в Москве на Масленицу… Только с одним отличием: в балагане мещане играют царей и царедворцев, а во дворце царедворцы ведут себя, как обыкновенные мещане… А пастыри ваши хвалёные, забыв про стыд, ещё и поют им аллилуйю!
Панчулидзев надолго умолк, переваривая всё, что услышал. Наконец произнёс:
– Но ведь вы сами себе противоречите, мадемуазель. То утверждаете, что Екатерина Долгорукова сможет найти себе союзника в лице брата Государя. То обвиняете его в покушении на верховную власть. Какие же они после этого союзники? Как-то не вяжется одно с другим.
– В России вообще трудно что-то увязать воедино. Но когда вы подумаете хорошенько, сами всё поймёте. И вообще я устала с вами спорить…
Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. А Панчулидзев долго не мог успокоиться.
«Откуда в ней – столбовой русской дворянке, столько разночинской нелюбви к Отечеству? – с горечью думал он. – Неужели Полина, такая образованная и глубокая, не может уразуметь, что без Государя и без веры православной огромная империя, созданная трудами многих поколений русских людей и примкнувших к ним инородцев, тотчас развалится на части, погрузится в хаос… Россия так велика, протяжённа, так пока мало освоена и обустроена, что не может управляться без сильной руки, без опоры на государственный инстинкт русского народа… Народ-то у нас, слава богу, неглупый. Он верит в Государя, как в отца своего, чтит традиции, доставшиеся издревле. Vox populi vox Dei![49] Вот либералы всё пугают народным бунтом… Да, страшен мужик с топором и вилами, но куда страшней те, кто его к вилам и топору подталкивают. Начитались западных философов и позабыли уроки собственной истории. А она учит: глупо в России рассчитывать на чуждые русскому духу либеральные идеи и западные образцы! Предупреждали же их: страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Он сметёт не только тех, против кого изначально нацелен, но и породивших его не пощадит… Все эти доморощенные интеллигенты и умники, побуждая народ отречься от веры в царя и сакральность монаршей власти, роют могилу не только государственному устройству, но и самим себе! На что уж Пушкин был по своей сути человеком западной культуры, но и у него Борис Годунов завещал наследнику: «держи державные поводья…» Без крепкой узды потеряем не одну только Аляску, а всю землю, оставленную нам в наследство нашими пращурами…»
Он посмотрел на Полину. Она уже мирно спасла.
Панчулидзев выглянул из коляски. Вокруг простирались распаханные поля. Было ещё сумеречно. Но впереди, над чёрным лесом, небо уже заметно посветлело, и заря выпростала наверх алые перья, которые топорщились над горизонтом, как плюмаж над шляпкой петербургской модницы. Как будто раздуваемые ветром, эти перья с каждым мгновением поднимались всё выше и выше. Вот уже заалела добрая треть неба. Ночная мгла всё дальше отступает на запад. Вот-вот взойдёт солнце.