Ехали по заброшенным полям, заросшим сорной травой. Со стороны океана дул свежий ветер, напоминая, что и в знойную Калифорнию пришла зима. Но начало декабря здесь было не похоже на русскую зиму. Солнце припекало, зеленела трава, распустилась листва на редких деревьях, напоминающих вязы.
Панчулидзев, сжимая ствол ружья, во все глаза смотрел вокруг, вдыхая особый воздух этих мест, в котором сплелись солёный запах прибоя и терпкий – степных трав. Места эти живо описал Завалишин в заметках о Калифорнии в прошлогоднем номере «Русского вестника». Именно такими представлял их себе Панчулидзев. И вот теперь он здесь! Сердце его переполняло ощущение причастности к истории великих открытий и замечательных деяний его соотечественников. Ему хотелось поделиться этими чувствами с Полиной, но она была занята другим – внимала Джону Несмиту.
– Этот Зутер, как говорят, выходец из Швейцарии. Он был там, кажется, капитаном гвардии, – с видом знатока вещал Несмит. – Впрочем, никто точно не знает, откуда он появился в здешних краях, как нажил первый капитал. В сороковых годах дела у него шли лучше некуда. В долине реки Сакраменто Зутер арендовал земли. Привёз с Гавайских островов канаков и населил ими шесть деревень. Они выращивали хлопок, бананы. За ними пришли мормоны и ирландцы. Они построили лесопилки и первую в здешних местах паровую мельницу. Зутер даже крепость собственную возвёл под названием Новая Гельвеция и завёл свою гвардию, пошив для них зелёные кафтаны…
– Но какое отношение это имеет к форту Росс? – спросил Панчулидзев, напоминая о своём присутствии.
– В сорок первом году Зутер узнал, что русские хотят продать свои владения в Калифорнии, и стал первым покупателем. Не моргнув глазом, подписал договор о покупке Росса, а так как наличными в тот момент не обладал, в заклад для обеспечения платежа определил свою Новую Гельвецию…
– Большей ошибки, чем продажа форта Росс, трудно придумать! Разве что договор об уступке Аляски!
Несмит неожиданно согласился:
– Да, вы, русские, явно продешевили с Россом. Ведь ваши люди знали о золоте в горах. Они могли продать земли куда дороже и не этому авантюристу Зутеру, а людям, которые заплатили бы сразу. Знаете ли вы, что Зутер так полностью и не рассчитался за форт Росс? Однако он плохо кончил – полностью разорён, потерял свою семью и скитается сейчас по судам в Вашингтоне, чтобы вернуть себе хоть малую толику прежнего состояния… А ведь, что называется, ходил по золоту…
– Вы говорите о той самой «золотой лихорадке»?
– О, да! Я был ещё молод, когда плотник Маршалл, посланный Зутером для устройства лесопилки в Коломе, нашёл там первый золотой самородок. С этого дня вся жизнь в империи Зутера пошла прахом. Уже на следующее утро его подёнщики, как сумасшедшие, побросали свою работу и отправились в горы намывать золото. Следом за ними сбежали гвардейцы. Капитан остался в Новой Гельвеции со своими сыновьями да восемью калеками, которые не последовали за остальными только из-за своей немощи… А когда о находке золота написала газета «Калифорния», сюда хлынули тысячи матросов, рабочих, ковбоев, немцев и французов, негров и китайцев. Чтобы прокормиться, они кололи зутеровских быков и коров, для своих костров вырубали абрикосовые сады, вытаптывали брошенные посевы. Золото, одно золото было у них на уме. Оно ослепляло, напрочь лишало всякого страха. Как тут было Зутеру уберечь своё имущество? Не помогли ни суд Линча, ни обращения к новому губернатору Монтерея коммодору Массону…
Панчулидзев резонно заметил:
– Но ведь и земли, и это имущество по договору принадлежало ещё и Российско-Американской компании. И наше правление вполне могло оспорить все права Зутера и на форт Росс, и на его Новую Гельвецию…
– Да, вы правы, – снова согласился Несмит. – Но где были русские в эти времена? Зутер, по сути, остался один на один с одичавшими толпами… Он ещё владел крепостью. Но, поверьте, против «золотой лихорадки» бессильны любые укрепления. Однажды бродяги, приехавшие на прииски и не сумевшие разбогатеть, пошли на штурм, захватили и подожгли Новую Гельвецию, повесили на ветвях сада сыновей Зутера. Самого его едва не убили, бросили раненого, посчитав, что тот уже не жилец. Но Зутер выжил и бежал в Вашингтон, бросив остатки своей империи на разграбление. Как я уже говорил, там он в страшной нищете обретается по сей день. Однако мне рассказывали, что золотой перстень с изображением феникса, отлитый из первого самородка Маршалла, по-прежнему у него на указательном пальце. Зутер его не продаёт. Надеется, что былое богатство ещё возродится из пепла…
– Как это поэтично! – воскликнула Полина, бросив восхищенный взор на Несмита. И тут же повернулась к Панчулидзеву: – Vous comprenez?[80]
– Я-то, мадемуазель, компрэнэ. Но вы никак не поймёте, что это не поэзия, а сплошной цинизм! Взять в долг, долг не вернуть, да ещё и требовать от государства, чтобы компенсировали потерю! Нет, что ни говори, прав Достоевский: вот в русском человеке такого цинизма вовеки не сыщешь, хоть и сквернословит он, хоть и пьянствует…
Несмит живо поинтересовался:
– Кто этот Достоевский? Я ничего не слышал о нём…
– О, это большой знаток русской души, настоящий писатель, – вдохновился Панчулидзев. – Достоевский много страдал, много думал. Я ни на миг не сомневаюсь: настанет время, и во всём мире будут изучать Россию по его книгам!
Полина загадочно улыбалась, ждала, пока он закончит свой патетический монолог:
– Mon pauvre ami[81], вы, как всегда, хотите выдать желаемое за действительное. Никто не станет в будущем читать этого вашего скучного Достоевского. Уже сегодня за границей Россию изучают по замечательным романам Тургенева. Вот истинный выразитель русского духа…
– Pardon! Простите моё невежество, мадемуазель, но я не понимаю таких людей, как господин Тургенев. Как можно ратовать за мужика из французского далека, не отпустив при этом на волю ни одного из своих крепостных? Все его романы – это фантазии уставшего преждевременно человека…
Полина не хотела сдаваться:
– Если вам так не по нраву Тургенев, то почему вы молчите о Чернышевском? Уж он-то точно выразитель самых современных настроений и идей! Я помню, мы спорили о нём в Санкт-Петербурге, в день нашего знакомства… Vous ne comprenez pas![82] Его книга перевернёт многие умы и приведёт Россию к новой жизни!
– Лучше скажите, к новой смуте, к крушению всех устоев государственности, брака и морали… – устало отбивался Панчулидзев. Споры с Полиной всегда утомляли его.
Несмит, с интересом следивший за их спором, встрепенулся:
– Друзья, смотрите, вот и форт Росс!
На холме показались бревенчатые стены старого форта.
Панчулидзев и Полина умолкли. Подножие холма было обильно усыпано белыми костями.
– Останки быков… – пояснил Несмит. – Зутер использовал форт как загон для скота… Ну, а когда его империя пала, погибли и быки…
Почерневшие ворота форта были распахнуты настежь. Повозка остановилась посреди двора. Панчулидзев огляделся. Церковь с покосившимся крестом, наглухо забиты двери. Остальные строения зияли пустыми проёмами дверей и окон. Двор взрыт копытами и в лепёшках помёта.
Панчулидзев, оставив спутников, направился в дом коменданта – двухэтажный и ещё крепкий на вид. Осторожно ступая по прогнившим половицам, прошёл несколько смежных комнат. Везде – запустение, грязь. Остановился, прислушался. Во всём доме тишина, как на погосте. Только монотонно хлопала висящая на одной петле ставня. Жизнь, казалось, совсем ушла из этих мест. «А ведь здесь жили великие люди: Иван Кусков, Александр Ротчев… Здесь бывали и Кирилл Хлебников, и Дмитрий Завалишин, и Фердинанд Врангель… Сюда приходили союзные России индейские вожди и соседи – испанцы… Всё, что было когда-то достойным и важным, стало прахом, отдано на поруганье…»
С тяжёлым сердцем вышел Панчулидзев во двор и услышал заливистый смех Полины. Несмит, улыбаясь, что-то рассказывал ей. «Неужели она может смеяться в таком месте?» – на душе его стало ещё горше.
Он подошёл и сдержанно попросил:
– Мистер Несмит, давайте поскорее уедем отсюда. Не могу долго быть на пепелище…
Полина вдруг поддержала его:
– Да-да, tant mieux[83]. Здесь вовсе не то, что я ожидала увидеть…
Бенземан, который молчал всю дорогу, сказал, как отрезал:
– История вне музеума всегда кажется неприглядной, мадемуазель…
– Наши потомки когда-нибудь вспомнят и о форте Росс, и о людях, живших здесь, – пообещал Несмит.
…Обратно ехали молча.
– Смотрите, всадники! – вскрикнула Полина.
Слева на холме показалось трое всадников. Они остановились, наблюдая за повозкой.
– Это индейцы? Они хотят напасть на нас? – в голосе Полины чувствовался живой интерес.
Панчулидзев, напротив, напрягся, крепче сжал ружьё.
Несмит успокоил:
– Не тревожьтесь, мисс. Это – индейцы помо. Им не свойственна воинственность и, в отличие от индейцев прерий, они сами не нападают…
Всадники и впрямь, потоптавшись на месте, пустили коней в галоп и вскоре скрылись из глаз.
Это обстоятельство всё же порадовало Несмита. Глядя вслед всадникам, он сказал с заметным облегчением:
– О, кей! Всякая неслучившаяся встреча в наших краях лучше встречи нежеланной… Кстати, мисс, однажды помо отличились. Началось всё с того, что форт Росс несколько раз посещал вождь помо по имени Солано. Он влюбился в жену коменданта Елену Ротчеву, решил похитить её. Сделать это в форте было ему не по силам. Елена как-то уговорила своего мужа подняться на гору, которую индейцы зовут Майякмас. На обратном пути и произошёл случай, грозивший превратиться в настоящую трагедию… Солано узнал об экспедиции на гору и со своими воинами устроил засаду у подножия. Когда русские спустились с вершины, атаковал и после короткого боя захватил в плен. Елену Солано решил взять себе в жены, а остальных пленников казнить у столба пыток. Так оно и случилось бы. Однако помог счастливый случай. На следующий день к лагерю Солано прискакал отряд испанских кавалеристов во главе с генералом Валлейо. Они окружили индейцев и потребовали немедленного освобождения русских. Солано испугался и тут же отпустил пленников.