– Дядя Вано, вы слышали, что Россия Аляску продала? – спросил он.
– Вай ме! Слышал – не поверил! – гневно воскликнул дядя Вано. – Как можно свою землю продать? То, что земля взрастила, можно. То, что по земле ходит и травку кушает, можно. Даже то, что в земле лежит, продавай… А саму землю продавать – всё равно что в груди сердце пополам разрубить и одну половинку вынуть. Вот я далеко от родных мест, но сердце у меня пополам не рвётся, знает: моя земля неделима, там братья мои живут, на родном языке говорят, на нём песни поют, на нём Богу молятся…
Панчулидзев подивился мудрости старика:
– Вы очень верно говорите, дядя Вано. Только вот у меня сразу две земли в сердце: Грузия – это отец, Россия – мать. Разве могу разделить сердце надвое, оторвать одну половинку от другой?
– Кы, батоно! И не надо делить! Вот у нас в Марабде как-то храм построили. Хороший, большой, прямо в небо смотрит. Вся Марабда красивая стала. Туда-сюда, освятить храм надо. Сам католикос из Мцхети приехал. Много народа собралось. Католикос службу правит. Князья-азнауры рядом стоят. Колено, голову преклонили. А мы сзади стоим. Что католикос говорит, ничего не слышим. Долго стояли. Жарко стоять. Один из наших и один из соседнего селения заспорили: сколько стоит храм? Сколько труда вложено – это Богу известно. А вот какую мзду наш князь вложил, никто не скажет? Наш говорит: «Сто пятьдесят туманов!», а сосед: «Сто!» Наш снова: «Сто пятьдесят!», а тот: «Сто!» «Сто пятьдесят!» – «Сто!» Уже за кинжалы схватились. Но нашлись добрые люди, сказали: «Что спорить? Вот стоит старый человек, ещё ага-Мухамедеда персидского видел! Его спросите!» Спросили старика: «Рассуди, уважаемый, во сколько туманов обошёлся этот храм нашему князю?» Старик говорит: «А во сколько бы не обошёлся, вот если бы сейчас хороший дождь да на наши посевы, это было бы благодарение Богу…» Так скажу тебе, батоно, сколько бы ни говорили мы добрых слов друг другу, сколько бы родину нашу ни славословили, а всё ж без доброй чарки, все наши слова, как посевы, засохнут! – поднял стакан дядя Вано. – Русетс, гаумарджос! Сакартвелос, гаумарджос![88]
– Гаумарджос! – чокнулся с ним Панчулидзев.
Вино было кислым и с горчинкой.
– Тост ваш был замечательный, дядя Вано. А вот винцо-то тут дрянное… Отец говорил мне, что в Грузии лучше…
– Вах, батоно, в Грузии всё лучше, – глаза дяди Вано увлажнились, но он всё же мягко поправил Панчулидзева: – Не важно, какое вино пьёшь, важно с кем… – и снова налил в кружки. – Да здравствует дом, в котором мы встретились, да здравствует стол, за которым мы сидим, хлеб, что на столе, все люди, что вокруг!
– Дядя Вано, – сказал Панчулидзев, – не могу предложить вам поступить ко мне на службу. Вижу, вы – вольный адамиани[89]. И это мне очень по сердцу. Но вижу, как трудно вам живётся, как скучаете вы по дому. Потому от всего сердца предлагаю: поедемте со мной в Вашингтон. Как сказал наш Шота: «Есть ли что-нибудь на свете друга верного дороже?» Будете моим старшим другом, вместе поможем моему другу Николаю, и в Россию вместе поедем, в Грузию поедем…
– Мадлоба![90] – глаза у дяди Вано опять повлажнели, но он быстро справился с собой. – У каждого человека своя доля. Ты – князь, я – беглый каторжник. Здесь в Америке много таких. Через одного пальцем ткнёшь и попадёшь… А дома я всегда беглым буду… – он сгорбился и замолчал. Потом, словно бурку с плеч стряхнул, потянулся к кувшину.
– Ты хороший человек, батоно, но я с тобой не поеду. Не сердись и не обессудь! А вот хлеб, соль да доброе слово за чаркой разделить, это – всегда пожалуйста!..
…В гостиницу Панчулидзев вернулся далеко за полночь. Он еле стоял на ногах. Был в том самом состоянии, про которое говорят: и лыка не вяжет. У порога его поджидала Полина.
– Что вы себе позволяете, князь? Где вас носит в такой поздний час? – воскликнула она гневно.
Панчулидзев, глупо улыбаясь, пробормотал нечто нечленораздельное. Она посмотрела на него с нескрываемым презрением и махнула рукой:
– Отправляйтесь-ка спать, ваше сиятельство. Завтра поговорим…
Чтение газеты – утренняя молитва современного человека. Ни один уважающий себя джентльмен в Сан-Франциско не сядет к завтраку без стопки свежих газет.
Курсы валют на бирже, реклама, протекционистские тарифы, политика реконструкции, прокламации президента Джонсона, «чёрные погромы» в южных штатах, светские сплетни и уголовная хроника – без этого новый день для американца просто немыслим, подтверждая слова Гегеля: «Всё действительное – разумно, всё разумное – действительно…»
Наутро после встречи с дядей Вано ни джентльменом, ни «настоящим американцем» Панчулидзев себя не ощущал. Он сидел на террасе за столиком, заваленным свежими газетами, но не притронулся ни к одной из них. Тупо глядел на чёрных калифорнийских воробьёв, кувыркающихся в пыли. Три чашки крепкого кофе, выпитые подряд, не взбодрили его. Не было сил ни вспоминать вчерашний день, ни думать о дне нынешнем, ни тем более – газеты читать!
В таком полуобморочном состоянии и застала его Полина.
– Позвольте узнать, князь, где вы вчера пропадали? Я уже не знала, что и думать! А каким мужланом вы вернулись? Да от вас сивухой несло за версту! – накинулась она.
Тацит говорил, что в битве проигрывает тот, кто первым опускает глаза. У Панчулидзева не было сил поднять глаза, тем более сопротивляться её напору и доказывать, что это она сама куда-то пошла, а он только кинулся вслед.
– Посмотрите, князь, на кого вы похожи! У вас отвратительный вид, вы осунулись, бледны… Должна вам заметить, вы ведёте себя, как настоящий un forçat[91]. Вы нисколько не жалеете тех, кому вы дороги… – войдя в образ строгой жены, отчитывала его Полина.
Высокая, тоненькая, гибкая, она в этот миг была особенно хороша. Панчулидзев с усилием поднял виноватый взгляд. Её нагоняй был ему приятен. Смешанное чувство своей вины и любования Полиной доставляло ему даже некоторое удовольствие, сродни пониманию, что он ей не безразличен…
Пыл Полины несколько поутих, и он, измученно улыбаясь, рассказал о погоне за ней, о встрече с дядей Вано…
Полина сменила гнев на милость:
– Enfin[92], когда вы перестанете быть таким ревнивцем? И на чём основана ваша глупая ревность? – уже почти миролюбиво спросила она. – Да, горячую кавказскую кровь никуда не денешь. Это в вас, князь Георгий, ваш батюшка вместе со всеми грузинскими предками сейчас говорит…
– Да, отец мой, судя по рассказам, ревновал не хуже шекспировского Отелло! – радуясь перемене в ней, тут же согласился Панчулидзев и припал губами к её руке.
Полина руки не отдёрнула, но тему разговора сменила.
– Что это, свежие газеты? И какие новости?
– Я ещё не прочёл…
Полина уселась рядом, развернула «New York Herald» и с выражением прочла:
– «Причуда Государственного секретаря Сьюарда…»
Пробежав глазами страницу, прокомментировала:
– А вот это должно заинтересовать вас, князь.
Панчулидзев с неохотой взял у неё газету. Крупные заголовки гласили: «Зоопарк полярных медведей Джонсона», «Зачем Штатам ящик со льдом?», «Новая Моржеруссия – морозильник для госсекретаря или бесценное приобретение…».
– Что это за Моржеруссия? – спросил он.
Полина пояснила:
– «Walrussia», производное от английского «walrus» – «морж» и «Russia» – «Россия»… Et rien de plus[93].
– Но кто позволил этим крючкотворам так издеваться над нами? Русская Америка – вовсе не пристанище моржей! Мы с вами в этом лично убедились! – разозлился Панчулидзев и благодаря этому пришёл в себя. Он прочёл вслух: «Благодаря наполеоновской затее нашего президента и его госсекретаря современная Америка приобрела для себя пятьдесят тысяч эскимосских жителей, из которых каждый в состоянии выпить по полведра рыбьего жира за завтраком»… Что это за бред?
– Вы дальше прочтите, князь, – посоветовала она. – Там есть и совсем иная оценка…
Панчулидзев снова уткнулся в газету.
Неизвестный комментатор, подписавшийся инициалами «D.N.», давал вполне взвешенный анализ происшедшему: «Аляска – это самая ценная территория, приобретённая Соединёнными Штатами после Калифорнии, это важнейшая из международных сделок нашего времени».
Далее в статье перечислялись все американские приобретения: «3963 квадратных миль – острова Берингова моря; 6391 квадратных миль – Алеутские острова; 5768 квадратных миль – острова Шумагина; 32 квадратных миль – Чугацкие острова; 14 143 квадратных миль – архипелаг Александра; 548 902 квадратных миль на материке. Итого: Россия отдала Северо-Американским Соединённым Штатам более пятисот пятидесяти семи квадратных миль своей территории. И всё это огромное пространство с немыслимыми богатствами в его недрах Америка получила за цену почти в три раза меньшую, чем ту же Калифорнию…»
В заключение таинственный комментатор вполне резонно писал, что «Аляска – ключ к Тихому океану. Уступаемые земли по стратегическим соображениям имеют огромное значение в качестве морской базы. Они представляют собой не только ценную пушную область, но и включают территорию, владение которой склонит в нашу пользу обширную тихоокеанскую торговлю».
– Наконец-то наши союзнички разобрались, что не какой-то амбар купили и вовсе не бочку со льдом! – пробурчал Панчулидзев. – Как вы думаете, мадемуазель, чего это их газеты подняли такой вой именно теперь, когда сделка уже состоялась?
Полина, казалось, только и ждала подобного вопроса.
– Savez-vous[94], князь, я лично ничего не могу вам сказать по этому поводу. Но готова свести вас с человеком, который сможет всё объяснить со знанием дела…