Панчулидзев взъерепенился:
– Это, конечно, ваш обожаемый Несмит!
Полина задорно рассмеялась:
– Вовсе нет, – и приказала: – Allons![95] По дороге всё объясню.
Они пошли тем же путём, которым вчера Панчулидзев преследовал Полину.
Она пояснила, что по совету её петербургских друзей (при этих словах Панчулидзев скорчил кислую мину) разыскала здесь некоего русского эмигранта по фамилии Агапий Гончаренко. Настоящее имя его – Андрей Онуфриевич Гумницкий. Он родился на Украине в семье священника и сначала подвизался на духовной ниве, где дослужился до звания иеродьякона. Был послан в русскую православную миссию в Афинах. Там сошёлся с прогрессивными людьми (здесь Панчулидзев опять скривился), стал сотрудничать с «Колоколом», был арестован. Освобождён из-под стражи украинским атаманом Гончаром, бежал в Лондон, где познакомился с Герценом и Огарёвым…
Тут Панчулидзев остановился и замахал на Полину руками:
– Ничего общего с нигилистами, с этими подрывателями устоев государства российского, я иметь не желаю! Никуда я не…
– Успокойтесь, князь, успокойтесь! – прикрикнула на него Полина. – Гончаренко давно уже с Герценом порвал. В Америке он собрался издавать первую русскую независимую газету…
– От кого и от чего независимую? – не сдавался Панчулидзев.
– Агапия глубоко волнует всё, что происходит здесь и в России. Скажу вам больше, если для кого-то из наших соотечественников, уехавших за границу, строительство какого-нибудь водопровода на их ферме куда важнее того, чем живёт так любимое вами Отечество, то Гончаренко – это настоящий человек мира, это истинный, а не квасной патриот…
Панчулидзев продолжал топтаться на месте:
– Ах, мадемуазель, знаю я патриотизм ваших нигилистов. Liberté, égalité, fraternité ou la mort![96] Настоящая смерть государства российского маячит в любом из их лозунгов! Чем бы эти господа ни занимались, своим неуёмным обличительством и скандалами они только роняют авторитет Богом данной власти, провоцируют простых и наивных русских мужиков на неповиновение, ввергают общество в отчаянье. О каком патриотизме вы изволите разглагольствовать?
Полина поглядела на него, как на деревенского дурачка:
– Всё – пустое, князь. Господин Гончаренко давно порвал с теми, кто зовёт Россию к топору. Он теперь – уважаемый издатель, просветитель, если хотите – пропагандист русского языка в Западном полушарии. У него дома собираются все, кто по-настоящему любит Россию. Русский консул в Сан-Франциско барон Остен-Сакен бывает у него. А в вопросе продажи Аляски Гончаренко и вовсе – ваш искренний единомышленник. Ну, перестаньте же упрямиться, милый, пойдёмте!
Она нежно взяла Панчулидзева под руку, и увлекла за собой.
Панчулидзев не сопротивлялся. На него куда большее впечатление произвели не аргументы об исправлении «расстриги-нигилиста», как он окрестил Гончаренко, и не её ласковое «милый», а имя русского поверенного. Панчулидзев собирался на днях нанести ему визит…
В небольшой квартирке с единственным маленьким окошком во двор, куда привела Панчулидзева Полина, основное место занимал печатный станок, у стен стояли рулоны серой бумаги, ящики с типографским шрифтом. Повсюду были следы свинцовой пыли, тяжело пахло краской.
Гончаренко оказался чернявым, длинноволосым, суетливым человеком с висящими по-запорожски длинными усами. Он был очень малого роста: Панчулидзеву, который не был гигантом, едва доставал до плеча. Выражение сморщенного лица Гончаренко, с мелкими и резкими чертами, менялось так быстро, что было трудно угадать, какие эмоции оно в этот миг выражает. Такие лица обычно не вызывают доверия и бывают у отъявленных nebulo[97]. Впрочем, Панчулидзев постарался отбросить первое неприятное впечатление, так как не раз уже убеждался, что оно бывает ошибочным.
Гончаренко, как только Полина представила Панчулидзева, заговорил торопливо, с сильным малороссийским акцентом.
– Зараз я решил, панове, создати в Сан-Франциско Росиянское тай Панславянское общество. Будьмо працуваты, то есть робить на общее благо. Вот прочтите, що я тут намулевав… – он вручил Полине и Панчулидзеву по свежему типографскому оттиску, где излагалось нечто вроде манифеста: «Америка и Сибирь – два юных силача, обращённых друг к другу спиной. Время настало, они начинают обращаться лицом к лицу, чтобы понять друг друга и работать вместе на общую пользу. Это открылось из торговых сношений Соединённых Штатов с рекою Амуром, Камчаткою и, наконец, покупкою Русской Америки… Понимая это, мы поставили у себя русский станок, который есть первый в Америке, для напечатания торговых карт, циркуляров, памфлетов, грамматик, для изучения русского и английского языков и всякого рода работ, способствующих благоденствию народа».
«Вполне сносный слог у этого расстриги. И по-русски он объясняется прилично. Для чего тогда это кривляние с малороссийским акцентом?», – удивился Панчулидзев.
Гончаренко, внимательно наблюдавший за ним во время чтения, словно угадал его мысли и тут же заговорил на чистом русском языке:
– Апостол Павел говорил: «Строит ли кто из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть». Опираясь на сию неземную мудрость, и решился я начать своё дело: издавать первую еженедельную независимую русскую газету на американской земле. И название придумал: «Independent Weekly Paper “The Free Press and Alaska Herald”». Издание будет на двух языках. Первый номер планирую выпустить уже к марту сего года.
– Идея замечательная, – похвалила Полина. – Но объясните, к чему сейчас организовывать в Америке русскую газету, когда Аляска уже продана?
Гончаренко изрёк со значительным видом:
– Цель учреждения русского станка в Сан-Франциско состоит в том, чтобы нашим соотечественникам, отдаленным от центра великого племени, доставить возможность встретить честное русское слово. Для алеутских и аляскинских единоязычников наша газета станет давать изъяснения на русском языке распоряжений американского правительства, торговых отношений с новыми нашими компаньонами, имеющими другие обычаи и другие цены. При этом замечу, что мы не имеем ничего общего с лакеями старого режима и ворами, бежавшими с родины от заслуженного наказания. Мы жмём руку и даём наше сердце только истинным и святым труженикам за свободу и прогресс России и Малороссии. Наше слово истины не замолкнет, потому что для публикации мы не нуждаемся ни в чьем пособии. Издание будет осуществляться на деньги истинных русских патриотов.
– Кого это вы имеете в виду? Герцена, что ли? – хмуро поинтересовался Панчулидзев.
Гончаренко хитро прищурился:
– Господина американского статс-секретаря Сьюарда…
– Как «Сьюарда»?! – воскликнул Панчулидзев. – Этот господин – главный инициатор продажи Аляски! А вы его русским патриотом называете…
Гончаренко противно хихикнул:
– Вот именно! Он и есть главный русский патриот! И деньги мне выделил на издание «Russian And English Phrase Book». Так будет называться разговорная книжка для американских солдат, которые в будущем поедут на Аляску. Господин Сьюард и субсидии пообещал для еженедельника, с одним только условием, чтобы в нём были на русском языке опубликованы Конституция Соединённых Штатов и распоряжения американских властей для новых граждан Аляски.
Панчулидзева передёрнуло. Гончаренко вызывал в нём всё большее отвращение.
– Но это же предательство своих соотечественников… – угрожающе сказал Панчулидзев, и Полина, боясь, как бы он не ударил Гончаренко, схватила его за руку.
Гончаренко отозвался как ни в чём не бывало:
– Никакое не предательство. Американцы хотят, чтобы те русские, кто останется на Аляске, скорее стали полноправными гражданами их страны. А конституцию давно пора и в России ввести…
Панчулидзев вырвал свою руку из руки Полины и сказал презрительно:
– Мы с графиней имели несчастье лично наблюдать, как американские солдаты относятся к своим будущим согражданам – просто вышвыривают всех русских из домов, пьянствуют и мародёрничают!
Гончаренко нисколько не смутился и тут же подхватил:
– И об этом насилии над коренными аляскинцами я тоже напишу в своей газете. У нас ведь свобода слова! Вы знаете, господа, я и компанию Гутчинсона в покое не оставлю… Я призову всех алеутов и русских, кто остался на Ситхе, не работать на американцев меньше, чем за пять золотых долларов в день. Именно столько получают белые рабочие здесь, в Калифорнии. И, конечно, выведу на чистую воду бывшего правителя князя Максутова. У меня есть достоверные сведения, что он неспроста и не без собственной выгоды так спешно и за бесценок продаёт новым владельцам Аляски пароходы, лодки, недвижимость, меха, табак, продовольствие. Кстати, вы слышали, вчера Максутов прибыл в Сан-Франциско?
– Зачем?
Гончаренко, гордый своей осведомлённостью, сообщил:
– Говорят, князь Максутов провожает свою семью, уезжающую в Россию.
– Comment![98] Здесь Мария Владимировна! C'est un ange…[99] Надо непременно повидать её! – встрепенулась Полина.
Гончаренко прищёлкнул пальцами:
– Но приезд Максутова в частном порядке – это только повод. На самом деле он здесь, чтобы вызволить из местной тюрьмы некоего господина фон Коскуля… Вам, надеюсь, знаком сей персонаж?
Панчулидзев кивнул. Он просто не успевал вставить слово в стремительную, как горный поток, речь Гончаренко.
Гончаренко продолжал:
– Арест капитана второго ранга Коскуля – это следствие того, что я и пытаюсь доказать: сговор Максутова и Гутчинсона с целью захвата всех богатств Аляски. Коскуль прибыл сюда, чтобы получить деньги, причитающиеся Российско-Американской компании за проданные суда. А покупатели выдвинули встречный иск, обвиняя русских в нарушении договорённостей. Вот фон Коскуля и арестовали как первого попавшегося под руку представителя компании…