Секвойи и впрямь поражали воображение своим великолепием. Их рыже-красные стволы, похожие на колонны древнего античного храма, лоснились точно вымытые, уходили зелёными кронами прямо в небо. Сквозь кроны солнце цедило рассеянные лучи на отживших гигантов, лежащих у подножья своих молодых собратьев. Рухнувшие деревья утратили свой красный цвет, посерели, поросли папоротником и мхом. Рядом с ними сквозь скалистую почву уже пробились совсем юные «сахарные сосны», чья кора напоминала чешую змеи.
Но особенно поражали своим видом корни секвой. Серые, пузырчатые, как щупальца осьминога, они выпирали из земли, расползались в разные стороны, пересекались, тесно обвивали друг друга, создавая немыслимые хитросплетения. Трудно было определить, какому дереву они принадлежат.
«Вот так же и судьбы людей сплетаются, как эти корни, – подумал Панчулидзев, – и не оторвать нас друг от друга, и невозможно понять, сколько в одном человеке света или горечи оставил другой».
Вокзал в Сакраменто был разделён на две части – для белых и для чёрных пассажиров. И на жёлтых пульмановских вагонах тоже были таблички, определяющие, для каких людей они предназначены. По словам Несмита, даже китайские рабочие не соглашаются ехать в одних вагонах с чернокожими.
Такое разделение обескуражило не только иронично настроенного по отношению ко всему окружающему Панчулидзева, но и преклоняющуюся перед «американскими свободами» Полину.
Несмит и его спутники с комфортом разместились в салон-вагоне первого класса с дорогой мебелью и золотистой обивкой стен.
Раздались свистки паровоза. В открытое окно пахнуло дымом и поезд тронулся.
– Неужели, Джон, ваша Гражданская война не упразднила это дикое пренебрежение к бывшим рабам? – неожиданно спросила Полина. – Это абсурд какой-то. Ведь война и началась, именно для того, чтобы дать неграм свободу!
Несмит несколько замешкался с ответом, и его опередил Панчулидзев:
– Увы, мадемуазель, по поводу причин войны вы глубоко заблуждаетесь. В основе конфликта северных и южных штатов лежала вовсе не забота о чернокожих, а банальная экономическая выгода, – уверенно сказал он.
Несмит с нескрываемым интересом воззрился на Панчулидзева:
– Князь, вы заинтриговали меня своими рассуждениями. Прошу вас, продолжайте.
Его внимание польстило Панчулидзеву, и он неспеша изложил свои аргументы:
– На Юге, насколько мне известно, процветало хлопководство. Хлопок, главным образом, шёл на экспорт и на сырьё для фабрик, находящихся на севере. То есть, иначе говоря, Юг обеспечивал большую часть доходов национального бюджета. На Севере, где проживало большинство населения, при отделении южных штатов лишились бы и сырья, и доходов. Порты Чарльстона, Саванны и Нью-Орлеана в два счета превратились бы в мощных конкурентов для Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Словом, Северу после отделения Юга скоро бы пришёл конец…
– Браво, князь! Вы меня удивили своим глубоким знанием столь далёкого от вас вопроса! Откуда вам всё это стало известно?
– У меня было много времени для чтения ваших газет и журналов, пока вы с мадемуазель изучали окрестности Сан-Франциско… – Панчулидзев не мог отказать себе в удовольствии уколоть счастливого соперника.
Несмит, как всегда, был настроен миролюбиво.
– Тогда мне только остаётся поздравить вас с успехами в познании нашей истории и, главное, нашего языка, – он протянул Панчулидзеву руку. – Вы очень способный ученик. Поверьте, я говорю это искренне, ибо глубоко убеждён: без знания языка понять то, что пишут о нашей недавней истории газетные щелкопёры, трудно даже природному англосаксу.
Панчулидзев с достоинством пожал руку Несмиту.
Полине больше нравились «баталии» её кавалеров. Она капризно надула губы и сказала с вызовом, подзадоривая их:
– И всё-таки какая связь между хлопком и освобождением негров? Вы, как всегда, что-то путаете, князь…
Панчулидзев пожал плечами, но Несмит поддержал его.
– Князь прав, мисс. Прокламация об освобождении чернокожих появилась только тогда, когда перевес южан в войне сделался слишком очевидным. Это мало кто знает, но президент Линкольн подписать её раньше просто не мог. Он сам был яростным сторонником рабовладения. Впрочем, как и другие его предшественники.
Настал черёд удивиться Панчулидзеву:
– Линкольн – рабовладелец! Вот это для меня новость!
– Ну, новости в этом никакой нет. Вам, конечно, ничего не говорит имя Джона Брауна. Это известный борец против рабства. Ещё в 1859 году он вместе с группой единомышленников захватил армейский арсенал в городе Харперс-Ферри. Стал звать под свои знамена всех чёрных рабов для создания армии свободы. Мало того, что ни один раб к нему не явился, так и вся затея с самого начала обернулась фарсом: первыми же выстрелами люди Брауна случайно убили идущего по своим делам чернокожего… Но вот что интересно, когда Брауна арестовали, именно Авраам Линкольн, в ту пору ещё не конгрессмен, назвал его действия актом насилия и предательства и потребовал для Брауна смертной казни.
Полина недовольно заметила:
– Политика нельзя судить по одному проступку. Возможно, именно такого шага требовала от Линкольна тогдашняя обстановка.
Несмит ослепительно улыбнулся:
– Конечно, вы правы, мисс. Но это не единственный пример. Спустя всего два года Линкольн, будучи уже президентом и ратуя в Конгрессе за свободу негров, снял с должности командующего войсками северян в штате Миссури генерала Фримонта, который объявил всех рабов, принадлежащих рабовладельцам мятежного Юга, свободными людьми. Линкольн выговорил Фримонту, что надо понимать политическую риторику и не брать на веру всё, что говорится с трибуны. А ещё через два года, в январе шестьдесят третьего, незадолго до подписания своей знаменитой декларации, Линкольн встречался с лидерами чернокожей общины, но и тогда говорил не об освобождении рабов, а о том, что принципиально невозможно наступление такого времени, когда белые и чёрные будут обладать равными правами. Газеты писали, что президент предлагает чернокожим уехать куда-нибудь, где с ними будут обращаться получше.
– Значит, Линкольн вовсе не хотел освобождения негров? – услышанное всё ещё не укладывалось в голове Панчулидзева.
– Совершенно верно, – подтвердил Несмит. – Мой старший компаньон Гутчинсон имел тогда личную встречу с Линкольном, на которой тот сетовал, что его к декларации подтолкнули только политические и экономические обстоятельства. Думаю, это и объясняет, что даже после принятия четырнадцатой поправки к Конституции, дающей чёрным равные права с белыми, в итоге всё свелось к одной экономике. Большинство негров вернулись на те же плантации, к прежним своим хозяевам, правда, теперь уже в качестве вольнонаемных работников, получающих жалование. Но разница в отношении к ним, будем говорить откровенно, не особенно велика…
– Вот вам, мадемуазель, и хвалёная американская демократия, которой вы непрестанно поёте дифирамбы, – желчно усмехнулся Панчулидзев. – По мне так куда милей наша российская отсталость. Ваши друзья-нигилисты судят Российскую империю, как тюрьму народов. Но, позвольте, что это за тюрьма, когда в ней и русский, и татарин, и малоросс могут ехать в одном вагоне, не косясь друг на друга, как на злейшего врага?
Полина промолчала, а Несмит грустно пошутил:
– По крайней мере, мы в штате Калифорния гордимся тем, что у нас, в отличие от Техаса, Оклахомы и других штатов, нет Ку-клукс-клана.
– Какое занятное название! Это какая-то военная организация? – спросила Полина.
Панчулидзев снова проявил свою осведомлённость:
– Это организация благородных белых джентльменов, готовых распинать своих чернокожих собратьев только за то, что они родились с тёмной кожей… – он повернулся к Несмиту. – Я читал, мистер Несмит, что в ряде ваших штатов приняли так называемые «чёрные кодексы», которые не только делают упомянутую четырнадцатую поправку к вашей конституции блефом, но и подрывают всю политику реконструкции…
– Знаете, князь, некоторые из вчерашних рабов ведут себя так дерзко, что порой мне кажется, я и сам не удержался бы от суда Линча… – сухо сказал Несмит, изменившись в лице, но тут же улыбнулся: – Господа, пройдёмте в вагон-ресторан. Это ещё одна новинка на железной дороге. Появилась она в прошлом году благодаря стараниям инженера Пульмана.
На ближайшей остановке они перешли в вагон-ресторан и продолжили разговор за обедом.
– Вы говорили, Джон, что территория Юта, по которой мы поедем, – это земли мормонов, – пригубив красное вино, напомнила Полина. – Правда ли, что эти мормоны – многоженцы?
– Истинная правда, мисс. В своё время они переселились к Большому Солёному озеру из-под Иллинойса и основали там свой город Солт-Лейк-Сити. Теперь это столица мормонской территории. Мормоны даже хотели создать свой собственный штат Дезерет, но президент не позволил. В Юту были направлены войска, и в пятьдесят восьмом она была объявлена территорией Соединённых Штатов. Чтобы избежать недовольства, губернатором назначили представителя мормонов Бригама Янга. Вот уж был многоженец, целых сто жён имел, как настоящий султан. Но после его заменил мой приятель Чарльз Дурки. Я вас при случае непременно с ним познакомлю. Он вовсе не мормон…
– Но как возможно многожёнство в такой цивилизованной стране? – не унималась Полина. – Это так несправедливо по отношению к женщинам! Почему мужчинам можно иметь несколько жён, а женщинам нельзя иметь нескольких мужей?
Она окинула невинным взглядом Несмита и Панчулидзева.
Панчулидзев попытался урезонить её:
– Побойтесь Бога, графиня. Мы же не в каменном веке живём, и вы не при матриархате…
Несмит, продолжая роль миротворца, сказал добродушно:
– Боюсь, мисс, вы несколько опоздали с вашими смелыми предложениями – многожёнство в Юте официально запрещено…
– А не официально? – ухватилась за слово Полина.
– Если верить моему приятелю Дурки, большинство мормонских семей продолжают жить по своим законам. Впрочем, это, пожалуй, единственный их недостаток. А так мормоны – люди вполне миролюбивые и умеющие усердно работать…